Эми Тан - Сто тайных чувств

— Знаешь, хотя я уже смирился с тем, что Эльзы нет… — проговорил он с душераздирающим спокойствием, — но иногда, стоит мне вспомнить о ней — и я вдруг слышу, как по радио передают нашу любимую песню… Или в тот самый момент позвонит ее подружка из Юты… Не думаю, что это совпадение. Я чувствую ее. Она здесь. Потому что мы были связаны, понимаешь? По-настоящему связаны. И не только физически, это отнюдь не главное. Это было словно… Можно, я прочту тебе то, что она написала?

Я тупо кивнула. Он достал из бумажника письмо, перевязанное ленточкой:

— Она послала мне это за месяц до катастрофы как часть подарка ко дню рождения…

Я слушала его, а внутри все содрогалось.

— «Любовь — загадка, — читал он дрожащим голосом. — Любовь никогда не бывает обычной или будничной. Ты никогда не сможешь привыкнуть к ней. Ты должен следовать за ней, чтобы потом она следовала за тобой. Ты не должен стоять на ее пути. Ее волны влекут тебя за собой: то в бушующее море, то обратно, на берег. Острая боль, которую ты испытываешь сегодня, — залог завтрашнего блаженства на небесах. Ты можешь убежать от нее, но ты не в силах сказать ей „нет“. Это касается всех…» — Саймон закончил читать и спрятал письмо в бумажник.

— Я все еще верю в это, — сказал он.

Я пыталась вникнуть в смысл прочитанного, но безуспешно — все сливалось в какую-то бессмысленную абракадабру. Неужели таким образом он намекает мне, чего от меня ждет?

— Это… прекрасно, — мне было неловко, но ничего другого на ум не пришло.

— Господи! Ты не представляешь, какое облегчение! Я имею в виду, говорить с тобой о ней… — Его глаза засверкали, ожили, голос зазвучал легко и непринужденно. — Понимаешь, словно она — единственный человек в мире, который знает меня, по-настоящему знает… Но меня коробит от этой мысли, и я хочу наконец отпустить ее. Но в то же время думаю: нет, не могу ее отпустить. А потом снова вижу ее — те же вьющиеся волосы… Она оборачивается, и… Это не она! И пускай я тысячу раз ошибусь, но никогда не перестану искать ее. Это сродни наркотической зависимости, а точнее, самому тяжелому периоду, когда отвыкаешь. Куда бы я ни пошел, ее образ везде и во всем… — Его безумный взгляд остановился на мне. — Как и твой голос. Когда я в первый раз тебя увидел, то подумал, что он звучит почти так же… Пойми, я был в каком-то смысле не в себе, когда мы встретились. Прошло только три месяца, ну… с того случая… Мне хотелось верить, что она все еще жива, что по-прежнему в Юте и злится на меня, именно поэтому мы не можем видеться… На самом деле, поразмыслив хорошенько, я понял, что ваши голоса совсем непохожи. — Он провел пальцем по моей руке. — Я думал, что никогда никого не полюблю, думал, достаточно того, что было у нас с Эльзой. Я имею в виду, что далеко не у всех бывает такая любовь. Понимаешь, о чем я?

— Тебе повезло.

Он продолжал поглаживать мою руку.

— А потом я вспомнил то, что она написала — можно убежать от любви, но нельзя сказать ей «нет». Это не в твоей власти… — Он взглянул на меня. — В любом случае я должен был тебе все рассказать, чтобы отныне между нами не было недомолвок. И чтобы ты поняла, что у меня есть другие чувства, и если ты видишь, что я где-то далеко… Ну, в общем, ты знаешь.

Я задержала дыхание и прошептала самым нежным на свете голосом:

— Я понимаю, правда, я все понимаю.

Затем мы оба встали и, не обмолвившись ни единым словом, направились ко мне домой.

Та прекрасная романтическая ночь, о которой я столько мечтала, обернулась кошмаром. Мне все время казалось, что Эльза наблюдает за нами. У меня было ощущение, что мы занимаемся любовью во время похорон. Я старалась не проронить ни звука. Саймон же, напротив, не производил впечатление человека, раздавленного горем. Словно он и не рассказывал самую печальную историю, которую мне когда-либо доводилось слышать. Он вел себя как все нормальные мужчины в первую ночь — стремился продемонстрировать мне всю свою искушенность, опытность, неутомимость, желание удовлетворить меня.

А потом я лежала в постели, не в силах уснуть, думая о музыке Шопена и Гершвина и о том, что у Эльзы и Саймона могло быть общего. Перед глазами всплывали пухлые коленки Эльзы, похожие на безмятежно улыбающихся ангелочков, и я задавалась вопросом: как у маленького ребенка мог появиться шрам, по цвету и форме напоминающий земляного червя? Какие воспоминания о минувших надеждах, оскорблениях и страданиях отразились в ее глазах? «Волны любви влекут тебя за собой», — написала она. Я представила, как она скользит по волнам снежной лавины.

К утру я уже смогла увидеть Эльзу глазами Саймона — нимб над головой, кожа нежная, как крылья ангела. Ее холодные синие глаза видели все насквозь — и прошлое, и будущее. И она навеки останется опасной и прекрасной одновременно, такой же чистой и манящей, как свежий, девственно-белый снег.

Оглядываясь назад, я понимаю, какой глупостью с моей стороны было решение остаться с Саймоном. Я была молода, влюблена по уши, я попросту спутала патетику с романтикой, сочувствие с данным самой себе обязательством спасти его от печали. Меня не отпускало чувство вины: сначала папа, потом Кван, потом Эльза… Мне было стыдно за все свои дурные мысли о ней. И в качестве расплаты за свои грехи я все время искала ее одобрения. Я стала ее сообщницей. Я пыталась воскресить ее.

Помню, как-то раз я предложила Саймону отправиться в поход в Йосемит. «Ты говорил, как Эльза любила природу», — сказала я. «Я как раз подумал, если мы пойдем, она тоже будет там», — ответил Саймон. Он смотрел на меня с благодарностью за мое понимание, и мне этого было достаточно, потому что я была уверена, что с этой минуты он полюбит меня еще сильнее. Нужно просто набраться терпения и ждать. Я не уставала напоминать себе об этом, когда мы остановились в Ранчерия-Фолс, прямо под усеянным звездами небом — таким прекрасным, беспредельным, сверкающим… В точности как моя мечта. Я пыталась сказать об этом Саймону, но мои слова прозвучали безнадежно банально. «Саймон, гляди, ведь это те же самые звезды, которыми любовались первые любовники на Земле». Саймон глубоко вздохнул. Я поняла, что его вздох был исполнен не удивления, а неизбывной печали. Я поняла, что он снова думает о ней. Может, вспомнил, что и она любовалась когда-то этими звездами, вспомнил ее слова по этому же поводу — только гораздо более изысканные, оригинальные. Может, наши голоса в темноте были неотличимы — те же банальные мысли, высказываемые чересчур страстным голосом, — голосом, который мог бы спасти все чертово человечество.

Я почувствовала, как мое тело сжимается, уплотняется, что его вот-вот раздавит вес моего сердца — словно законы равновесия и земного притяжения больше на меня не действовали. Я снова взглянула на далекие холодные звезды, мерцающие подобно светлячкам. Только теперь они расплывались, таяли; и мне казалось, что ночное небо вихрем закружилось над нами, опрокинувшись под бременем собственного величия.

7. Сто тайных чувств

Судя по тому, как Эльза заполнила мою жизнь, можно подумать, что мы стали лучшими подругами. Когда мы с Саймоном обдумывали меню на День благодарения, то всегда предпочитали рецепт ее начинки для индейки из устриц и каштанов моему китайскому из риса и колбасы. Мы пили кофе из керамических кружек с двумя ручками, которые Эльза когда-то вылепила в летнем лагере для музыкально одаренных детей. По вечерам и на выходные мы ставили ее любимые записи: песни «Блюз Прожект», Рэнди Ньюмана, Кэрол Кинг, а также достаточно безвкусную, на мой взгляд, симфонию ее собственного сочинения, которую недавно исполнил и записал в память о ней университетский оркестр. Саймону я сказала, что симфония является живым доказательством ее талантов, хотя, по мне, этот опус был похож на вопли бездомных котов на помойке с финальным дребезжанием консервных банок, вызванным метко брошенным ботинком.

Потом настал декабрь, и Саймон спросил меня, какой подарок мне хотелось бы получить на Рождество. По радио передавали праздничные песни, и я попыталась представить, что он мог бы подарить Эльзе — пожертвование от ее имени в клуб Сьерра? Коллекцию записей Гершвина? И тогда я вспомнила, как Йоги Йоргессон исполняет пародию на «Колокольчики звенят». В последний раз я слышала эту песню, когда мне было двенадцать, и я думала, что ирония — это очень круто. В тот год я подарила Кван доску для спиритических сеансов, и, пока она озадаченно разглядывала начертанные на ней старомодные буквы и цифры, я сказала, что теперь она может спрашивать у американских призраков, как пишется то или иное английское слово. Кван погладила доску:

— Хорошая, очень полезная.

Отчим не выдержал:

— Почему ты все время издеваешься над ней? — спросил он прокурорским тоном.

Кван уставилась на доску с еще большим замешательством.