Висенте Сото - Три песеты прошлого
Вот щербины от пуль. Здесь построили стену, потому что раньше здесь расстреливали. Они думали, что надо забыть, что здесь было. А надо было увековечить.
Они подходили к кладбищу, впереди шел Кандидо. Там толпились люди. Немного, кое-кто из персонала, как говорят здесь. Мужчин больше, чем женщин. Подъехала большая машина, из нее вышли несколько человек, и один из них, совсем еще молодой, поднял торцовую дверцу (машина была типа “универсал”) и достал маленький гроб светлого дерева; Вис подумал: должно быть, хоронят ребенка, надо же умереть, едва начав жить, нет, что угодно, только не это. И тут к ним подошел Хосе Морено. Видимо, приехал на этой же машине. Пожал им руки холодной дрожащей рукой, улыбнулся, кажется, что-то сказал. Он был погружен в себя, замкнут, лицо его как-то расплывается, как будто ты смотришь на него через дымчатое стекло. Вис прикинул, что ему под восемьдесят и что лица других людей, наверно, расплываются, когда Морено смотрит на них через огромное стекло, затуманенное прожитыми годами. К Хосе Морено Вис испытывал почтительное восхищение. Чувство возникло вчера, когда мы сидели вокруг жаровни в фантасмагорическом полусвете его комнаты. Это как со старинной монетой: чем древнее, тем более ценится, а разменной цены — никакой. Вот сейчас он останется наедине со своими воспоминаниями. С грузом прожитых лет, от которых голос его стал глухим. Иногда голос у него срывается в середине какого-нибудь слова. Но постой, не отвлекайся. Этот маленький гроб. Молодой человек несет его под мышкой как нечто совсем невесомое, и не видно ни похоронной процессии, ни священника, гроб ничего не весит, он пуст. Пустой гроб? Для чего он здесь? И тут Вис снова почувствовал присутствие прихрамывающего незнакомца, тот прошел мимо, едва не задев его, как видно преднамеренно, он слегка наклонялся всякий раз, как ступал на левую ногу, потом снова выпрямлялся; вошел на кладбище вместе с двумя-тремя местными жителями. Мне кажется, у них свой, особый цвет лица. Я вижу, как незнакомец со всеми здоровается, безусловно, его тут знают все. Ну еще неизвестно, все ли. Тебя беспокоит его явное внимание к тебе? Полегче, Вис. Он даже не обернулся. Но тут Вис заметил, что надо пожимать руки, Бла и Бофаруль пожимают, это было так неуместно, так неожиданно, но что остается делать, и он будет пожимать руки, говорить: “Очень приятно!” — простой ритуал; он уже познакомился с каким-то мужчиной, двумя или тремя женщинами — нет, с детьми не нужно, — затем с молодым человеком, который нес детский гробик (но это ужасно: для чего здесь этот гробик, в нем останки ребенка или он пустой?), — очень приятно, очень приятно, как поживаете, — всеобщий контрданс, все кивают, руки скрещиваются, наверное, это Кандидо решил всех нас перезнакомить, вот он спрашивает старика, как там Мадрид, и старик отвечает: как всегда, а Бла тихонько говорит Вису, глядя куда-то вдаль, что это все родственники расстрелянного алькальда, и Вис вдруг вспомнил слова Кандидо о том, что его друг не считает неудобным присутствие их — Бла, Бофаруля и Виса — при эксгумации останков своего отца, и к лицу прихлынула горячая волна: ну что я за человек, до меня все доходит поздно, — и он стал говорить этим людям, что для него большая честь быть с ними, здесь, в этот день, и вдруг заметил, что пожимает руку слегка прихрамывающему незнакомцу, и вздрогнул: откуда он появился, разве он не ушел? — очень приятно, несмелое короткое рукопожатие, словно отчаянный порыв перепуганной птицы, которая, нападая, уже отступает, — вот так же отдернулась эта рука, не успев пожать его руку, нервная, робкая, наверняка измученная, тут же притронулась к руке Бла, — как поживаете, — и Бофаруля, — очень приятно, — ему, как мне кажется, лет… лет пятьдесят или чуточку поменьше, у него светлые, изумительно светлые большие глаза, и Вис поражен, как эти глаза мигают, и он снова увидел, на этот раз вблизи, неяркое и в то же время ослепительное мерцание очень старого фильма, а слегка хромающий незнакомец меж тем отошел от них и подошел к другой группе людей, и Вису захотелось рассказать об этом Бла и Бофарулю, хотя он и не знал, что он им скажет, но тут Морено взял его под руку и повел к кладбищенским воротам, группа разделилась, и Вис вместе с Бла, Бофарулем, Кандидой и Кандидо и с кем-то еще оказались возле Морено, и все теперь зависело от того, что тот сейчас скажет, и слегка прихрамывающий незнакомец вылетел у него из головы.
Понизив голос и не жестикулируя, Морено показывал:
— Видите? Вот. Вот. Это след пули. Здесь она вошла. А вот еще. И еще. И еще. Видите?
Обе створки ворот сверху были решетчатыми, а снизу представляли собой склепанные железные листы. И в этих листах видны были
сквозные отверстия
и кое-где зазубрины по краям листа. Точно следы зубов. Вис подумал, что выше, там, где была решетка, пули со свистом пролетали на кладбище, он слышал их свист, в то время как Морено полушепотом рассказывал, что расстреливаемых выстраивали перед воротами и у кладбищенской стены справа и слева от ворот, но дело в том, что дыры в стене зашпаклевали и закрасили, когда ремонтировали стены, и Бофаруль спросил, а куда ставили его самого, чтобы он глядел на расстрел, у Морено сорвался голос, и он рукой указал место в трех или четырех метрах дальше от ворот, также у стены, и Бофаруль спросил: вас ставили здесь так близко от них? Морено закивал, здесь, здесь. Ты был зрителем волшебного фильма. Волшебным зрителем, находящимся тоже на экране. И можно было пощупать пальцем
сквозное отверстие,
и ты его трогал. Быть может, эта пуля пронзила грудь одного из тех андалузцев из Хаэна. Прикрой глаза — и увидишь, как он спокойно стоит, ожидая смерти, — еще живой и неимоверно хрупкий его последний образ, — перед теми, кто его сейчас расстреляет. А поднимая глаза и встречая неподвижный взгляд Морено — он видит
собственное прошлое, — возвращаешься в его дом (во вчерашний день) и слышишь его рассказ, без которого ты не увидел бы того, что видишь, как и не понял бы точного смысла того, что слышал тогда, без того, что видишь сейчас. Осталось озвучить волшебный фильм, наложить звук на изображение.
[Начало не сохранилось, запись, переполненная страшными переживаниями и древняя от рождения, будет всегда начинаться с хриплого голоса:
Кандида — …что ты за человек и чего ты стоишь, этим сеньорам. Я сказала, что с той ночи, сам посуди, я так ценю тебя, как будто ты для меня все, все, все в этом мире, с той ночи, когда расстреляли моего брата и увели тебя…
Морено — Это было на рассвете.
Кандида — На рассвете и у тебя на глазах…
Живая лента, хранящая их прерывающиеся хриплые голоса, шум, заглушающий их слова, их молчание, стала ценной тканью, которую нужно было бережно охранять.
…его расстреляли, а потом их всех отнесли на кладбище, и ты положил моего брата как следует. Так или нет? И для меня… для меня это дороже всего на свете.
Морено — В то утро…
Кандида — Вот что ты сделал для нас, для моего брата.
Разговор этот состоялся в доме Морено. Смеркалось, на небе уже проступали бледные звезды, когда они очутились в комнате, где было тепло, но холод все же проникал и туда. Там царила полутьма, которую не рассеяли даже вспышки моментальной съемки, когда всех сфотографировали перед уходом. Они уселись вместе с Морено вокруг жаровни (уже остывавшей, последние угли дотлевали в золе). Вокруг жаровни, которая стала вдруг незабываемой: в ней дотлевало бередившее душу прошлое. Вместе с Морено сидели Кандидо, Вис, Кандида, Бла, Бофаруль. Жаровня стояла под столом, скатерть удерживала тепло, и ноги не зябли, но по спинам пробегал холодок, хотя все сидели, накинув на плечи пальто.
"Мертвые, сидящие вокруг жаровни”. Это была не только мысль, это был заголовок. Нечто иррациональное, внезапно и неодолимо врывающееся в твое сознание.
Снаружи, в небе, загорались звезды. Сияли все ярче. Ты чувствуешь, как они загораются, ощущаешь их влажный блеск. А здесь, в полутьме, — тени прошлого, как в китайском театре теней. И голоса. В особенности голос Морено, все время такой доверительный и взволнованный. Монотонный и тем не менее взволнованный.
Морено — В то утро их было пятеро. Привезли пятерых. Из Вильянуэвы.
Вис — А других, значит, они привозили смотреть, как расстреливают…
Кандида — Брали из тюрьмы и привозили.
Морено — Это была месть. Это была месть. Вот так забрать и увести. Это было… В первый раз… Меня ведь два раза возили. Во второй раз — это когда…
Кандида — Это когда расстреляли моего брата.
Морено — Твоего брата. И было это… За мной пришли в пять утра.
Вис — А где вы были в это время?
