Клер Моуэт - Люди с далекого берега
Дороти указала пальцем в глубь бухты. Там двое мужчин, перевесившись через борт лодки, топорами разбивали лед. От них до рыбацких мостков, с которых собирались принимать в лодку тяжелую Бланш, оставалось метров пятнадцать. Хорошо еще, что лед не очень толстый. Если и Бланш, и такая, как сегодня, погода продержатся еще пару деньков, лед сам собой подтает. Только ни погоду, ни срок родов в точности предсказать невозможно. Вот эти двое и трудятся от зари до зари.
Подойдя к дому Дороти, мы заметили, как сквозь запотевшие изнутри стекла на нас в протертые пальцем дырочки глазеют Джеки и Сьюзи. Лерой с Дороти кинулись вперед, прижались носами к стеклу кухонного окна.
Задержавшись на нижней ступеньке крыльца, Дороти крикнула мне:
— Я тут стих написала. Вечерком занесу, покажу!
— Давай, давай! — подхватила я. — С удовольствием прочту.
Радостно зардевшись, Дороти кинулась, пряча смущение, в дом.
Я медленно побрела по тропинке к себе домой; подойдя, пощупала белье, трепетавшее на ветру, который дул с моря; в ноздри ударил запах свежести и чистоты. Поскольку электричество здесь — дорогое удовольствие, мы, как и многие, не могли позволить себе электросушилку для белья.
— Клер! Погодите! — услышала я за спиной.
По пешеходному мостику мчались Айрис Финли с маленькой Нэнси Дрейк. Подбежали, запыхавшись.
— Чудо что за день сегодня! Пошли с нами к морю? Пикник устроим. Забирайте Фарли, прихватите чего-нибудь поесть и давайте развлечемся!
— Айрис, вы в своем уме? Какой пикник зимой?
— А почему нет? Денек-то просто загляденье! — с истинно шотландским резоном заявила она.
И в самом деле. Термометр за окошком в кухне показывал 54° по Фаренгейту,[9] летом в Балине не намного теплее. Солнце светит ярко, веет ласковый ветерок, а воздух над морем так прозрачен, что кажется, отсюда можно увидеть даже Бермуды.
Фарли обрадовался случаю оторваться от машинки, над которой вот уже месяца четыре сидел не разгибаясь, и выйти из дома, развеяться. Да и книга почти окончена. И вот я приготовила на скорую руку бутерброды, залила в термос чай, и мы вчетвером отправились на пикник.
Надо пройти по второму пешеходному мостику, ведущему из Собачьей Бухты, и вот мы уже на просторе, где нет никакого жилья. Мост-качалка был узенький, подвесной, метров тридцать длиной, а в ширину такой, чтоб по нему мог пройти один человек или одно животное. Он раскачивался под ногами, и любимым развлечением Дрейков и Биллингсов было направлять своих капризных лошадок по этому мостику. Он соединял берега узкого и длинного залива, служившего естественной границей между поселком и необитаемой частью побережья. По ту сторону залива никто не строился — скорее из суеверия, чем из каких-либо других соображений. За мостиком начиналась проторенная тропинка, которая вела вверх, на высокую скалу. Оттуда, будто с птичьего полета, можно было обозревать всю Балину: россыпи разноцветных домиков Собачьей Бухты, Грязюки, Круглой Гавани, Хэнн-острова, Кишки. А за ними терялись вдали заброшенные Дальний и Далекий острова с полуразвалившимися оградами кладбищ — единственными свидетельствами давнего человеческого присутствия. А еще дальше — одинокий Тюлений остров, на котором белый маяк отважно нес свою вахту у скрытого под волнами скопища рифов. В такую, как сегодня, погоду море кажется изумрудно-синим, обманчиво манящим — точь-в-точь как на открытке из южных стран. Волна робко накатывает на берег, будто в летний день, и манит так, что забываешь, каким лютым холодом она может обжечь. Даже в августовскую жару здесь не искупаешься. Как-то летом я отважно ринулась в море, но тут же выскочила как ошпаренная. От ледяной воды перехватило дыхание.
Сейчас, на исходе зимы, в расщелинах скал серел грязный от песка, нерастаявший снег. Мы пробрались через вязкое болотце и поднялись на ровную площадку, покрытую пушистыми зарослями можжевельника. Потом двинулись по тропинке через ельник. И вот мы наконец у самого края обрыва, откуда вниз сбегает крутая тропинка. Здесь скалы кончаются и начинается пологий берег — полоска ярко-белого песка, протянувшаяся миль на семь. Мы жили ближе других к этому месту.
Раньше всех вниз по склону к песчаному пляжу сбежала Нэнси. Откуда у детей такая тяга к морю? А у нас? Мы стали спускаться вслед за Нэнси, только с опаской, как и подобает взрослым. Очутившись на песчаной отмели, зашагали, с трудом переставляя ноги в теплых сапогах, вслушиваясь в нежный шорох гальки, омываемой до самой дали морской волной.
По здешнему берегу интересней всего гулять именно в конце зимы. Стаял снег, стаял лед, и на берегу обнажается все, что нанесло штормами за зиму. Повсюду щепки, обломки дерева, раковины, а то вдруг мелькнет осколочек китовой кости, птичий скелет — на песке столько таинственного и вообще непонятного, исторгнутого из морской пучины. И тем прозаичней и омерзительней на этом фоне выглядят бесчисленные дырявые пластиковые бутылочки и мешочки, уж их-то ни с чем не спутаешь. Пластик не разлагается так же легко, как дерево или кость, он не тонет, как стекло, не растворяется в морской воде, как картон, не пожирается камбалами, этими морскими санитарами, заглатывающими мусор, который волны наносят в бухты. Море не в силах избавиться от неистребимой пластиковой тары. Как легкие фальшивые монеты, всплывают на поверхность банки из-под стирального порошка и отбеливателей.
На открытом берегу оказалось холодно, и мы отступили вглубь, в заросли жухлой прибрежной травы. Приглядели гладкий валун величиной с широкую тахту и, укрывшись за ним от ветра, привалились к камню спинами, уселись рядком, как птицы на проводах.
— На прошлой неделе еще одна медсестра приехала, — сказала Айрис, как только мы развернули свою снедь. — Из Сент-Джонса. Молоденькая. По фамилии О'Брайен. Если б не она, не сидеть бы мне сейчас с вами.
— Вот и хорошо, — отозвалась я.
— Только эта здесь не удержится! — заявила Айрис.
— Почему?
— Почему! Не успела приехать, тут же стала говорить, что, мол, сроду в такой глуши не бывала, что ей здесь не нравится. Она дальше порога и носа-то не высовывает. Ходит только на почту. С утра до вечера все письма строчит своему милому.
— Ох уж этот мне Сент-Джонс! — пробурчал Фарли. — Все они там негодяи, кровопийцы, всю жизнь паразитируют на маленьких поселках, а туда же, нос дерут! Нет чтоб помочь беднякам, чьими руками все их хваленые жизненные блага создаются!
— Ой, Фарли, не говорите так! — запротестовала Айрис. — Не все же в Сент-Джонсе плохие!
— Назовите хороших!
— Ну, например, про мисс О'Брайен никак нельзя сказать, что ее родня кровопийцы. Ее отец полицейским в Сент-Джонсе служит…
— Сент-Джонс — город-паразит! Все они там хороши. Отгородились от всего мира. Лень лишний раз зад оторвать от кресла. Да вы сами посудите, Айрис! Вы вот приехали сюда из Шотландии. Доктор Роджер Биллингс — англичанин. Доктор Ли из Гонконга. А до этого доктор был итальянец. И тот, что перед ним… откуда он?
— Из Ирландии.
— Вот-вот! Неужели в Сент-Джонсе медсестры и доктора перевелись? Ну почему, господи, не приехать сюда, не поработать? Нет, не желают! А ведь в Балине никогда даже зубного врача не было, ни единого. И состариться не успеешь, как все зубы выпадут…
— Ну, а почтенный Уэй? Он ведь с Ньюфаундленда родом. Из Отрады Сердца. Ведь он не такой!
Хорошо, пусть! Так он же единственный! — не унимался Фарли. — А у нас в стране священников пруд пруди; единственное, чего избыток. Хоть на экспорт их пускай!
Нэнси внимательно и серьезно прислушивалась к разговору взрослых. Потом сказала:
— Вот вырасту, сразу стану и доктором, и медицинской сестричкой, буду всех вылечивать!
— Солнышко ты мое! И доктором, и сестричкой? Вот умница! Вот славно-то будет! — подхватила Айрис, подмигивая мне.
В отличие от старшей, Миген, которая уже держалась словно наследница престола, пятилетняя Нэнси была девочка тихая, застенчивая. Любила оставаться одна, рисовала, читала, одна играла в куклы. Но больше всего ей нравилось гулять вместе с Айрис. Та, тоже младшая в семье, отлично ладила с девочкой.
На сладкое мы съели печенье, коробку которого захватила с собой Айрис. Потом побрели вдоль берега обратно, и мне ужасно захотелось сбросить зимние сапоги и теплые носки, чтоб ступать босыми ногами по песку, чувствуя, как струятся между пальцами прохладные песчинки. И хоть сапог я, разумеется, не сняла, но должна признаться, что и в зимний день песчаный берег может быть таким же чарующим, как летом.
Шагая по той же самой тропинке назад через ельник и болотце, мы увидели, как к нам по другой, ведущей в глубь острова, на север, приближается мужчина с мальчиком. Они поравнялись с нами, и мы узнали Гарлэнда Пойнтинга, этого загадочного человека, и его сынишку Гэрольда. Похоже, эта встреча их не особенно обрадовала. Отец с сыном возвращались с охоты, а охотиться в это время года запрещалось.
