Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

Тут верх на время взяла склонность Кристины-Альберты к абстрактным размышлениям. Что происходите ногами, когда их прячут и никогда на них не смотрят, не подбодряют? Они хиреют, становятся странными, землисто белыми, кривыми и боятся света? А тогда ты по-настоящему погребешь свое тело и забудешь о нем, и от тебя останется только торчащая наружу голова, болтающиеся кисти рук да ступни со спрятанными, изуродованными пальцами; и ты будешь гулять от еды до еды, кататься в шарабане, чтобы увидеть то, что видят все, и почувствовать то, что чувствуют все; и будешь играть по правилам и следуя примерам, подходящим для твоего возраста и энергии, и все больше и больше раскладывать пасьянсы, пока не приготовишься к тому, чтобы в последний раз укрыть себя и умереть. Увертывание! А сколько хлопот они причинили, родившись! Хлопоты, мораль, браки и все, что требовалось, прежде чем эти пустые жизни будут забыты.

Одни увертки, и жизнь, запечатленная в этих «Тэтлерах» и «Скетчах», состояла из точно таких же уверток. Точно таких же. Все эти фотографии выставляющих себя напоказ красоток — продающихся актрис и дочерей, которых предстоит продать, — смотрят на тебя с твоим же вопросом в глаза: «И это — Жизнь?» Бесчисленные фотографии леди Дианы Такой-то и леди Марджори Такой-то, и мистера Имярека, друга герцога Йоркского или герцогини Шонтс на собачьей выставке, на лошадиной выставке, на скачках, на открытии чего-то августейшими особами и на прочем неизбежно намекали на неотвязные сомнения, на потребность в вечных разуверениях. Фотографии играющих в теннис и другие подвижные игры были поживее, но и они, если вглядеться, не были свободны от уверток. Увертки.

Увертки. Кристина-Альберта листала старые номера «Скетча», не глядя на мелькающие перед ее глазами иллюстрации.

Чем была та Жизнь, от которой и она, и эти люди, и все-все увертывались с помощью игр, шуток, собраний, церемоний, тщательного игнорирования и скрытности? Чем было то великое снаружи, то нечто вроде огромного, ужасного, манящего и властного черного чудовища вне огней, вне движений и внешностей, что звало ее и бросало ей вызов: приди!

Этого зова, пожалуй, можно избежать, раскладывая пасьянсы, играя в игры. Его можно избежать, живя по правилам и обычаям. Во всяком случае, людям это, кажется, удается. Возможно, настанет время, когда этот призыв к Кристине-Альберте быть Кристиной-Альбертой до самого дна и выполнить свой таинственный долг перед этим колоссальным Некто за огнями перестанет портить ей жизнь. Прежде она думала, что ценой определенной бесшабашности и насилия над собой она сумеет проложить себе путь на этот зов. Теперь она уже занималась любовью. Во всяком случае, от этого она не стала увертываться. Но имеет ли это такое значение, которое прежде она ему придавала? Она и ее приятели и приятельницы затевали отчаянные игры с сырьем любви в мире, где двойной звездой сияли доктор Мари Стоупс и Д. Г. Лоренс, а это было чем-то, через что ты проходила… и оставалась совсем такой же, какой была прежде. Пожалуй, чуть более беспокойной, но и только. И ты осталась, как была прежде, лицом к лицу с неразрешимым мраком и тем таинственным, угнетающим, необоримым зовом вырваться из всего этого, чтобы жить и умереть по-настоящему.

Она занималась любовью… Странно это было…

Эти увертливые люди следят, следят за ней, может быть, читают ее мысли, проникают в нее…

Кристина-Альберта закрыла свой номер «Скетча» почти с хлопком и вышла из гостиной с безмятежным лицом. Она затворила за собой дверь и спустилась в курительную посмотреть, что сталось с ее отцом.

«Я ушла перед самой интересной частью разговора», — подумала Кристина-Альберта.

Выяснилась, что ее отец и джентльмен из лесов Бирмы после длительного и блистательного состязания в «кха-кха» вступили в разговор. Но к несчастью, разговор этот не подходил для ее ушей.

— В Сиаме, Камбодже, Тонкине полно таких храмов. Вас ведут туда и показывают.

— Замечательно, — сказал мистер Примби. — Замечательно. А вы не думаете, что изваяния, о которых вы говорите?.. Какой-нибудь высший символизм?

Оба джентльмена вдруг заметили Кристину-Альберту, внимательно пребывающую на заднем плане.

— Символизм, — сказал лесной джентльмен. — Символизм. — И тут у него начались какие-то неприятности с гортанью. — Языческие непристойности… Трудно объяснить… В присутствии барышни… Кха-кха.

— Кха-кха, — сказал мистер Примби. — Ты пришла пожелать спокойной ночи, дорогая? У нас довольно… довольно специальный разговор.

— Я так и поняла, папочка, — сказал Кристина-Альберта, подошла и присела на ручку кресла.

— Спокойной ночи, папуленька, — сказала она.

Задумчивая, пауза.

— По-моему, этот Танбридж мне подходит, — сказал мистер Примби.

— Надеюсь, что так и будет, папуленька. Спокойной ночи.

Довольно подробно первый вечер Кристины-Альберты в пансионе «Петунье» был описан потому, что это был образчик всех тихих, не отмеченных никакими событиями вечеров, которые, казалось, предстояли там мистеру Примби. Он запечатлелся в ее памяти как неизмеримая огромность бессобытийности, в которой с ним не может произойти ничего вредного или смущающего. Последняя отдаленная возможность смущения его фантазии словно бы исчезла на следующий день, когда миссис Боун сообщила супруге джентльмена с бакенбардами, что они с мужем на следующий день отбывают в Бат — видимо, им улыбнулась удача. Они сняли именно те комнаты на зиму, именно в том пансионе, который облюбовали давным-давно.

— Танбридж кажется таким унылым, — сказала она. — После Бирмы.

Обед походил на предыдущий. Перелетные Птицы улетели, а мистер Примби поразил себя, Кристину-Альберту, и пухлую горничную, и собравшееся общество, осведомившись, нельзя ли послать (кха-кха) за бутылкой или фляжкой кьянти.

— Это итальянское вино, — сообщил мистер Примби пухлой горничной, чтобы посодействовать ей в розысках. Но в карте доставляемых вин кьянти не значилось, и после беседы, заметно напоминавшей ту, которую накануне вели Перелетные Птицы, столик мистера Примби украсило бургундское из Австралии, а также (по просьбе Кристины-Альберты) бутылка минеральной воды.

После этого проявления инициативы, самоутверждения и безудержной светской смелости мистер Примби до конца обеда ограничивался практически только кха-кхаканьем.

Последующая жизнь в гостиной тоже пустотой уподобилась предыдущему вечеру. Кристина-Альберта выкурила свою, возможно, нелегальную сигарету в салоне, вернее, выкурила она их две, и мисс Маргарет Рустер смотрела на нее сквозь занавес из бус возле комнаты для расчетов, а мисс Эмили втянула воздух носом на верхней площадке лестницы, но сказано ничего не было. А затем мистер Примби последовал за майором Боуном в курительную, чтобы получить всю возможную информацию об изваяния в храмах и религиозных обычаях народов к востоку от Индии. Он был склонен думать, что евангелические предрассудки делали майора Боуна пристрастным. Однако майор Боун в этот вечер не вознегодовал на восточные религии. Он хотел поговорить о Бате, и он говорил о Бате. Он, не скупясь на подробности, поведал мистеру Примби о замечательном случае, имевшем место в Бате. Там он познакомился с джентльменом по фамилии Боун, джентльменом примерно его возраста и несколько на него похожим — с неким капитаном Боуном, который также одно время жил в Бирме. Он изложил почти дословно разные крайне драматичные разговоры между ним и другим Боуном, иногда повторяя то или иное, чтобы уточнить или исправить ошибку. Они тщательнейшим образом сверили свои родословные, но не обнаружили никакой возможности даже самого отдаленного родства между собой.

— Самое странное совпадение, с каким мне довелось столкнуться, — сказал майор Боун. — В Бате. В девятьсот четвертом.

В гостиной господствовали пасьянсы, а миссис Боун разговаривала о Бате. Бодрая жена джентльмена с бакенбардами внезапно повернулась к Кристи не-Альберте и сказала «добчер».

— А? О! Добрый вечер, — сказала Кристина-Альберта.

— Вы сегодня погуляли?

— Осматривали Скалу-Жабу, и Высокие Скалы, и Эридж-парк.

— Прекрасная прогулка, — сказала бодрая дама и вновь сосредоточилась на миссис Боун. Ее, сообразила Кристина-Альберта, будут замечать, но не обласкивать.

Оставалось только снова пролистать «Скетчи» и «Тэтлеры». Фотографии, правда, исчерпались, но оставались рецензии и книжные новинки и один-два рассказа.

Когда она пошла пожелать папочке «спокойной ночи», решение уже было принято.

— Папочка, — сказала она, — в четверг, то есть послезавтра, я должна вернуться в Лондон. Начинаются лекции.

Мистер Примби возражал не очень рьяно.

Третий вечер повторял два предыдущих с той лишь разницей, что Боуны отбыли, а Кристина-Альберта поддерживала себя мыслью, что на следующий день она сменит отдых в Танбридже на запутанные загадки Лондона. Оказалась там и одна Перелетная Птица — неряшливого вида молодой человек студенческого типа с могучей шевелюрой, которую не слишком укрощала помада — его мотоциклет сломался у самого въезда в Танбридж-Уэллс.