Джон Апдайк - Деревни
Глава 6. Провинциальный секс-З
Еще учась на первом курсе, Оуэн побывал в гостях у Филлис и познакомился с ее родителями. Дом семейства Гудхью стоял на тенистой Кембридж-стрит, в месте тихом, пока автомобилисты не обнаружили, что через эту улицу лежит кратчайший путь между Гарден-стрит и Массачусетс-авеню.
Дом, занимавший большую часть узкого участка, был весь набит книгами. Книжные полки заполнили все лестницы и громоздились в коридорах третьего этажа. Комнаты здесь сдавались студентам, пока Филлис не повзрослела и присутствие молодых мужчин в доме сделалось нежелательным. Одну из этих комнат до своего отъезда в Андовер оккупировал Колин, младший брат Филлис. К кровати, платяному шкафчику и дубовому письменному столику он добавил радиоприемник с пластмассовым корпусом, проигрыватель на 45 оборотов в минуту, собранные модели военной техники времен Второй мировой войны, слегка отдающие потом свитера и несколько некрашеных книжных полок из сосновых досок. На полках в беспорядке стояли сборники комиксов про Бэтмена и Пластмассового Человечка, тетради с итогами бейсбольных соревнований, журналы научной фантастики, учебники и выпущенная «Тенистым холмом» пятнадцатитомная детская энциклопедия с корешками всех цветов радуги. У матери Оуэна было лишь несколько книг, да еще она была записана в элтоновскую публичную библиотеку, куда ездила из Уиллоу на трамвае. Но устрашающее количество книг мистера Гудхью напоминало грибковые наросты — книги проникали в каждую щель.
Ростом Филлис была выше родителей. Оуэну чудилось что-то эротическое в том, как она наклоняла голову, чтобы казаться ниже. Высокие груди лишь подчеркивали стройность ее фигуры. Крупные пряди темно-русых волос закрывали тонкую шею. Такого же цвета растительность была у нее под мышками и внизу живота. Полнокровное, изобилующее гормонами тело Филлис было произведено на свет парой тонких худосочных людей. Супруги Гудхью, по всей видимости, вообще не задумывались над тем, что такое человеческая плоть. Одевались они неизменно в шерстяные вещи мышиного цвета. Хозяйка дома — звали ее Кэролайна — носила прямые юбки, коричневые туфли на низких каблуках и джемпера на пуговицах, которые никогда не застегивались, так что одна пола была всегда ниже другой. Светло-русые волосы и отсутствующий вид делали ее похожей на дочь, но в отличие от той было в ней какое-то нетерпение, привычка прерывать собеседника, если он говорил медленно и к тому же очевидные, на ее взгляд, вещи.
— У вас в доме… — начал Оуэн, первый раз придя в гости к Гудхью и дивясь множеству дорогих вещей, лепнине на потолке, двойным дверям с начищенными ручками, лестницам из орехового дерева, взбегающим на площадки с высокими окнами, сквозь матовые стекла которых просвечивал тусклый свет.
— …да, да, слишком много книг. Сколько разя предлагала Юстасу избавиться хотя бы от части библиотеки, но он ни в какую. Говорит, книги — орудие его производства, и он не знает, какая может ему понадобиться. Книга может простоять нетронутой десять и двадцать лет, но вдруг, работая над какой-нибудь заумной статьей, он обнаруживает, что она ему позарез нужна. А сколько в них набирается пыли — просто ужас. Раз в год приглашаю уборщиц пропылесосить полки, но девочки быстро сбегают.
— Им становится страшно, вот они и сбегают, — словно извинилась за мать Филлис.
Дети вообще стесняются своих родителей. Оуэну когда-то казалось, что вся Мифлин-авеню слышит, как ссорятся его отец и мать. Что до родителей Филлис, они в его глазах были образцовыми представителями старого поколения. Их жизнь шла по накатанной колее так же безотказно, как безотказно каждый час выщелкивали из швейцарских часов изящные фигурки. Оуэну особенно нравилась хозяйка дома — маленькая, живая, нравились ее подстриженные седые волосы и густые брови, нависающие над веками. Ему вообще везло на невысоких женщин, таких, как его бабушка и Эльза Зайдель.
— Фил говорит, что вы блестяще успеваете по своим предметам.
— Да нет, что вы… Я просто стараюсь стать приличным инженером-электронщиком. Это ваша дочь…
— …даст сто очков любому преподавателю, — подхватила Кэролайна Гудхью. — Мы с Юстасом считаем это странным — что она ударилась в математику. Несколько лет мы думали, что это причуда переходного возраста. Молоденькие девчонки по-своему бунтуют. И эти их улыбочки — никогда не узнаешь, что у них на уме. Но если говорить серьезно… Доченька, — обращается она к Филлис, — мы с папой ужасно гордимся тобой. Ты без труда могла бы поступить в Радклифф или Уэлсли, или, на худой конец, в Брин-Мор, если тебе надоели мальчики. Знакомые не перестают удивляться, что вместо этого ты оказалась в таком… таком…
— …неподходящем месте, — подсказал Оуэн.
— Почему неподходящем? Потому что девушкам там приходится целыми ночами работать головой? Но ведь мальчики должны уметь работать руками.
— Но не давать им волю! — отрезала дама.
Оуэн рассмеялся. Он ни разу не слышал от Филлис соленой шутки. Не в ее это было характере.
Свой наклон головы Филлис унаследовала от отца. Но тот выставлял голову вперед не для того, чтобы быть ниже ростом и казаться менее привлекательным. Сутулость его была результатом образа жизни. Дни напролет он просиживал за письменным столом или, сгорбившись, читал в кресле. Подбородок доставал ему до груди и так отвис, что стал похож на допотопный глиняный горшок. Голос у него был слабый и тонкий, словно он говорил на вдохе или посасывал трубку. Сам же он был, как представлялось недостаточно его знавшему Оуэну, более берущим, нежели дающим, и лишь редкое одобрительное хмыканье, похожее на треск засохшего клея в переплете, можно было принять за благоприятный сигнал.
Появление Оуэна в доме и за обеденным столом приводило его в замешательство — которое он даже подчеркивал, демонстрируя захваченность более возвышенными предметами. Отец Эльзы вел себя иначе. Он во весь рот улыбался, угрожающе обнажая ряд острых зубов под короткими усиками, и яростно тряс его руку, словно давая понять, что знает, чего хочет сей парень от его аппетитной дочери.
Отношение Юстаса Гудхью едва ли можно было назвать конфронтацией, да и вообще отношением, скорее — некоторая добродушная озадаченность, сродни той, какую испытывает в теплице человек с заложенным носом, который не может понять, почему сюда слетаются все эти шмели. В гости к Филлис и раньше заглядывали молодые люди; ее отец, казалось, не сознавал, что обучение дочери в колледже подходит к концу, а профессиональные перспективы женщины-математика весьма туманны, и она подошла к порогу, когда выбирают суженого и дают клятвы верности до гроба. В годы президентства Эйзенхауэра женщины рано вступали в соответствующий возраст — как и жены поселенцев на фронтире.
Построить семейный очаг, родить детей и влиться в потребительскую струю — значит нанести удар по врагу, по тем многочисленным сумасбродным антикапиталистическим силам там, за «железным занавесом». Оуэн был готов к браку, поскольку был уверен, что нашел себе женщину, будущую мать его детей, верную помощницу в его делах, ангела-хранителя дома, не сравнимого с жалким жилищем Раушей и Маккензи в доэлектронные времена.
Оуэн презирал профессора Гудхью за то, что тот не выстроил надежной защиты вокруг своего сокровища — родной дочери. Более двадцати лет он и его тесть были членами одной семьи. Младший мужчина несколько раз становился отцом, старший — соответственно дедом.
Первые десять лет Оуэн не питал особого уважения к тестю; слишком незначительна была роль, которую тот играл в собственном доме. Да, в конечном счете богатая библиотека и дорогая стильная мебель достались ему благодаря интеллектуальным занятиям — равно как и коттедж в Труро, и бесплатная поездка в Европу каждые два года. Но профессор почти целиком погрузился в мир книг, где факты подменялись домыслами, и мало пользовался благами жизни.
В течение второго десятилетия совместной жизни, когда у Оуэна углубилось знание людей и общества, он стал лучше понимать нежелание тестя выдвинуться на переднюю линию семейной жизни и его одержимость лекциями и продуманными статьями — они печатались в академических ежеквартальниках, а затем составляли внушительные тома, выпускаемые теми же университетскими издательствами, что опубликовывали несколько подготовленных профессором антологий и его критическую биографию Джорджа Герберта.
Мало что изменилось в жизни Юстаса Гудхью за эти годы, если не считать его выхода на пенсию. Зато с Оуэном произошли значительные перемены: из наивного молодого человека он превратился в набравшегося опыта мужчину среднего возраста. И все же между ними возникло взаимное расположение — как у людей, выживших после опасного путешествия.
Оуэн, уже сам отец двух дочерей, видел, как биология и провинциальная мудрость ослабляют связь между молодой дочерью и стареющим отцом. Каждая клеточка в организме последнего подсказывала: пора передать ее другому мужчине, мужчине ее поколения, который мог бы беспрепятственно сделать то, чего требует природа.
