Вячеслав Бондаренко - Взорвать «Аврору»
Мимо чекистов, обдав их струей пара, промчался паровоз, замелькали, замедляя ход, зеленые вагоны. Раздался скрип тормозов, проводники с грохотом откинули подножки. Пассажиры, весело переругиваясь, кинулись занимать места.
Захаров, сильно затянувшись, отшвырнул недокуренную папиросу.
– Слушай, Коробчук, – медленно проговорил он, – раз ты такой умный, может ты тут покомандуешь малость без меня, а?.. Смирно!!! – неожиданно крикнул он.
Боец вытянулся. Окружающие, штурмовавшие вагон, глядели на сцену с недоумением.
– Кру-хом!!! Ша-гом марш!!! – скомандовал Захаров.
Коробчук, на круглом лице которого застыли непонимание и обида, четко выполнил поворот на месте и ушел, чеканя шаг, в здание станции.
А Захаров с силой выдохнул воздух и, не обращая внимания на недоуменные и насмешливые взгляды, крепко потер лицо ладонями. Затем он вынул из кармана шинели красную книжечку и показал ее проводнику, стоявшему у дверей вагона. Проводник поспешно и угодливо закивал.
Войдя в вагон, Захаров опустился на первую попавшуюся свободную лавку. Сидевший рядом командир Красной Армии с одной «шпалой» в петлице вежливо подвинулся, мельком взглянул на чекиста и снова уткнулся в газету. Боковым зрением Захаров увидел заголовок – «Завтра состоится награждение крейсера «Аврора» орденом Красного Знамени». Ниже было опубликовано постановление ЦИК СССР о постепенном переходе с восьмичасового на семичасовой рабочий день без уменьшения зарплаты.
Он вздохнул и взглянул на часы. Конечно, Коробчук прав – Сабуров уже успел добраться до Ленинграда. Его, Захарова, долг – остановить белогвардейца. И рассказать о заговоре, созревшем в его линейном отделе.
На ленинградском главпочтамте к каждому из окошек тянулись длинные раздраженные очереди. В одной из них, подходившей к окошку с надписью «Ленгорсправка», стоял Владимир.
– Добрый день, я подходил час назад. – обратился он к усталой взмыленной барышне за стойкой. – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения.
Барышня перебрала длинными худыми пальцами несколько бланков.
– Такой в городе не числится, гражданин.
– Как же так? – удивился Сабуров.
– Очень просто! – грубо ответила девица. – Переехала, сменила фамилию, вышла замуж, умерла! Следующий!
Кто-то в очереди хихикнул. Сабуров медленно пошел прочь от стойки…
Целый час он уже бродил по Петербургу – он так и не научился даже мысленно называть родной город новым, чужим именем. Бродил, чувствуя странную расслабленность воли, прежде ему вовсе незнакомую. По идее, он должен был сейчас действовать как автомат – отправиться к «Авроре», проникнуть на крейсер, наметить укромный уголок, где можно будет оставить портмоне-мину… Вместо этого он подавленно шел неведомо куда по с детства знакомым улицам, разглядывал сумрачные, насупленные дома. Пытался понять, что с ним происходит. Вспоминал Дашу… Старался не думать о том, что сейчас Захаров наверняка поднял по тревоге все местное ГПУ. И впитывал, всей кожей впитывал в себя не виданные уже восемь лет городские пейзажи.
Петербург был и тот, и в то же время совсем не тот, что прежде. С городом детства и юности, с довоенным Питером и даже с Питером 1914, 1915 годов в нем, конечно, не было уже ничего общего. Но ничего общего не было и с тем Питером, в котором Владимир скрывался от красных, – Питером 1918-го. Тогда город был пуст и мертв, на его улицах не было ни трамваев, ни автомобилей. На торцовых тротуарах росла трава. И только дома и парки, помнившие Пушкина, были по-прежнему прекрасны, и красота их, быть может, гораздо острее ощущалась в этой всеобщей пустоте, голоде, опасности, близости смерти…
Теперешний город явно был вполне сыт и доволен собой. Правда, Невский – Сабуров решил не называть его про себя новым именем – был, на удивление, не так уж и полон: редко где на побитой, годами не чиненной мостовой мелькал извозчик или автомобиль, везущий нэпмана – пародию на былых господ. Зато по тротуарам спешила по своим делам настоящая советская уличная толпа. Непроницаемые совслужащие с толстыми портфелями, хорошо одетые барышни, явно листавшие западные модные журналы, подтянутые, замкнутые военные с «кубарями» и «шпалами» в петлицах. Слышались женский смех, воркованье патефона…
На Итальянском мостике через Екатерининский канал щелкали семечки и хихикали молодые люди – полублатного вида парни в кепках, толстовках и клешах, чем-то напомнившие Корявого, и их вульгарные, тупоглазые подружки. Интеллигентные лица почти не попадались. Навстречу плыли фуражки, кепки, перелицованные пальтишки, лоснящиеся френчи, красные платочки, штопанные чулки, стоптанные сапожки… И редко-редко мелькал в этой толпе какой-нибудь «обломок старого мира» – тщедушный седоусый старичок с измученно-гордым лицом, в обтрепанных остатках когда-то модной дорогой шубы, или старушка с застывшим взглядом из-под черной траурной вуали…
Владимир невольно задержался взглядом на арестованном, которого совершенно спокойно вели куда-то по Невскому два конвоира с обнаженными шашками. Арестованный, совсем молодой парень с бледным измученным лицом, растерянно глядел прямо перед собой.
Позавтракать Сабуров зашел в какую-то полуподвальную пивную, взял сосиски и пиво с названием «Красная Бавария». Несмотря на то что на стене висела табличка «На чай не берут», низенький половой охотно взял пятьдесят копеек серебром.
В странствиях по городу его занесло в Гостиный двор – когда-то центр петербургской торговли. Теперь здесь было пусто, в витринах лежали буквально два-три отреза материи да пара чулок. Несколько лавочек с восточными сладостями, книжные магазины, заваленные биографиями вождей и прочей марксистской литературой. Прислонившись к стенам, дремали многочисленные нищие. Перед Гостиным двором стояло пять-шесть такси – носатых «Рено».
«Где ты, мой Петербург? – машинально думал Сабуров, глядя на всех этих чужих людей, заправлявших теперь в его городе. – Где тебя искать теперь? Верно, я чувствую себя словно римлянин, вздумавший посетить Рим после его захвата варварами… И, вероятно, нахожусь примерно в такой же опасности».
– Сабуров!
Этот оклик раздался так неожиданно, что Владимир невольно вздрогнул. Но тут же сделал непроницаемое лицо, притворившись, что не услышал своей фамилии.
– Володька!.. Это ты, что ли?!! – продолжал весело удивляться чей-то жизнерадостный голос.
На этот раз Сабуров обернулся. Рядом с ним, пыхтя, стоял большой легковой автомобиль, на подножке которого, хохоча во все горло от радости, висел не кто иной, как Борис Епишин, ровесник Владимира и его однокашник по военному училищу. Сабуров сразу узнал его, несмотря на то что Епишин заметно пополнел и был одет в дорогие английское пальто и шляпу. Поймав взгляд Сабурова, Борис бросился к нему и стиснул в крепких объятиях.
– Полегче, полегче, гражданин! – прикидывая, так ли ведут себя советские люди в подобных ситуациях, повысил голос Сабуров. – Обознались…
– Я? Да ни в жисть! – еще пуще захохотал Епишин. – У Борьки Епишина, брат, профессиональная память! Какими судьбами, старичок?
– Говорят же вам, товарищ, вы обознались, – упрямо проговорил Владимир, стараясь не смотреть на однокашника.
– Слушай, я как раз обедать еду, – не успокаивался тот. – Рванули со мной, а? Девочки есть – пальчики оближешь…
Владимир предпринял попытку аккуратно вырваться из объятий старого приятеля, но сделать это было нелегко.
– Послушайте, я уже устал вам повторять…
– Да ладно, Вовка, чего ты? – примирительно проговорил Борис. – Брезгуешь нэпманами из принципа, да? Садись, однова живем… Глянь, какая у меня ласточка, а?.. Французская, «Деляж», девяносто лошадиных сил. – Он по-хозяйски подтолкнул Владимира к машине и, пригнувшись, игриво обратился внутрь салона: – Девочки, смотрите, кто к нам пришел… Рекомендую: мой коллега по военному училищу Володя Сабуров.
Две «девочки», гнездившиеся на заднем сиденье, кокетливо пропищали что-то. Епишин чуть не силком усадил Сабурова в машину, и она сорвалась с места.
К перрону Витебского вокзала подкатил поезд. Среди множества других пассажиров из него вышел и Семен Захаров. Длинная серая шинель резко выделяла его в толпе.
Чуть замешкавшись, он нашел взглядом патруль ГПУ, который проверял приезжих, и направился к нему. Старший патруля, взглянув на петлицы приезжего, бросил ладонь к серой буденовке с краповой звездой.
– Как мне на Главопочтамт попасть? – осведомился Захаров.
– Это вам на улицу Союза Связи надо. Ну, значит, выйдете сейчас на площадь перед вокзалом…
Ресторан, в который привез его Епишин, находился в гостинице «Европейская», на углу проспекта 25 Октября и улицы Лассаля – бывших Невского проспекта и улицы Михайловской – и поразил Владимира совершенно буржуазной обстановкой. Можно было подумать, что он и не уезжал из Риги в Совдепию – настолько все здесь было похоже на Запад. Те же официанты в черных фраках и белых пластронах, те же звуки джаза с эстрады, тот же чарльстон на танцплощадке, те же прически «бубикопф» у неумеренно накрашенных барышень. Разве что лица у толстых мужчин, сидевших со своими спутницами за богато накрытыми столиками, были совершенно неевропейскими. На них толстым гримом лежало самодовольство, за которым, однако, глубоко скрывался страх.
