Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!
– Мне сейчас чуть плохо не стало, – Лера кивнул на его машину. – У моей жены такая же.
Я поцеловала его в плечо. Припечатала и отпустила.
– Ты иди… – говорю, – если у тебя дела… Я не хочу ломать тебе день.
– Ты не ломаешь, малыш… – Он прижал к губам мою ладонь.
Официантка пригласила за столик. «Бе седер», – она улыбнулась. Это была ехидная профура, из серии скандальных веселых хохлушек. Она рассматривала нас с мышиным любопытством. Как будто знала раньше и готовилась насплетничать. Глаза у нее были с прищуром, казалось, что она все время хихикает.
Кореец швырнул в кипящее масло чеснок и сухие травки. Немки принюхались. Хохлушка принесла заказ.
– Любишь рыбу? – спросил Лерочка.
– Да. А ты?
– И я люблю…
Я смотрела, как Лерочка режет макреуса. До чего же мне нравились его руки. Вот это вот местечко, где узкое запястье перехвачено браслетом часов. Он поджимал пальцы, как кот подбирает в подушечки когти. И ладонь его меня заводила, новая для меня маленькая ладонь.
Потом, когда от Леры остались рожки да ножки, я случайно увидела такие же руки. Включила телек, а там один адвокат готовит кушать. Я терпеть не могу рецепты и всю эту кухонную тему, я просто на ручки смотрела, на ручки, как у Лерочки, – тащилась. А что готовили – не помню.
Лера положил мне на тарелку кусочек. Взглянул тоскливо на красный китайский фонарик.
– Зря я тебя не забрал сразу… – пробурчал.
– Да ладно… Я знала, что ты будешь занят.
– Откуда? – Он разлил вино.
– У вас каждую пятницу день рождения… – Я откусила рыбку. – И каждую пятницу у тебя супружеский долг…
– Приятного аппетита. – Хохлушка притащила кислый соус, я попросила бахнуть туда побольше перчика.
Я обожаю свеженькую рыбку. Только чтобы я с ней успела познакомиться, пока она еще жива. Муж меня специально ради рыбки берет в Стамбул, в Кум-капи. Там есть ресторанчик на барже, с видом на Босфор, и я отрываюсь, лопаю там как сволочь. Этот макреус тоже был сладкий.
– Класс! На окуня морского похожа… – Я засмеялась: – Нет, на судака…
Ни на окуня, ни на судака макреус не похож. Лера поднял брови с сомнением. Он рассеянно накалывал помидорчик на вилку и наблюдал, как моя грудь почти-почти выпадает из сарафана и каким-то чудом удерживается в рамках приличия. Ничего не выскочило. Все рассчитано.
– Чем твой муж занимается? – Он накрутил на вилку зеленый листок.
– Деньгами, – говорю. И перчик в соус добавляю.
– В России сейчас кризис.
– Да? – Я захрустела салатиком и похвалилась: – Он очень умный.
– Понятно… – Лерочка запил вином. – Как похудеть? Знаешь?
– Знаю. – Я посмотрела на чипсы в его тарелке, я терпеть не могу, когда мне рассказывают, как похудеть. – Зачем? – говорю. – Не худей. И я не буду. С тобой я чувствую себя самой красивой.
– Ты и так самая красивая… – сказал Лера и опять запел свою песню: – Надо было сразу забрать тебя из Тель-Авива.
Хохлушка принесла счет. Видимо, чай был хороший. Она почти засмеялась от радости и снова уставилась на меня и на Леру с ехидным старушачим улыбоном.
– Откуда я тебя знаю? – он ее спросил.
Она жеманно повела плечом:
– Я работала у Ашота.
Сучка, у Ашота она работала. Я потом обедала и завтракала в этом ресторане. Она каждый раз обслуживала мой столик. Наверно, ей интересно было поболтать со свежей рожей из России. Она мне успела выложить всю свою биографию с момента рождения в городе Змиевск. Но я ничего не спрашивала у нее про Леру. Я знаю о нем все, что мне нужно.
В номере я скинула с себя одежду. Выпила глоток коньяка. Взяла сигарету и валялась на кровати. Лера подбирал мое раскиданное шмутье. Он рассматривал, как новые игрушки, мой лифчик, мой сарафан. Поднял мои стринги, осторожно пощупал тонкий гипюр, к губам прислонил.
На полу валялась визитка. Он поднял. Посмотрел внимательно. «Иерусалим» крупными буквами и внизу мелко «гид». Я встала с постели, нашла в сумке вторую и увидела – «отель». Но… я не хотела ничего ему объяснять. Зачем?
– Давай поспим, – я сказала.
– С тобой разве можно уснуть? – он сказал и опять стал рассматривать потолок.
Игрушки наши вспоминал. В Сети я бунтовала: «Все! Уходи! Не буду с тобой трахаться!». Он командовал: «Раздевайся, сучка! А будешь кочевряжиться – отдам тебя грязным арабам!». Вот эту ерунду Лера вспомнил.
– Пиздец, как я тебя ревную! – Он выдохнул и повернулся на бок, сжался в комок.
И я не могла с ним уснуть. Я его обняла, животом прижалась. Я дышала напряженно, хотела поймать его ритм и сбивалась, а ручки мои лезли, сами лезли погладить.
– Все… – он сказал. – Наверно, я уже импотент.
А мне надоело это уже! Сколько можно загоняться из-за ерунды! Сколько можно вздыхать! В потолок пялиться!
– Иди… – я ему сказала. – Мы так не уснем. Надо отдохнуть. Еще весь день впереди.
Лера ушел. Он насовсем уходил. Долго-долго пуговицы на рубашке застегивал. Я ему воротник поправляла. Он ремень затянул. У двери попробовал улыбнуться.
– Не плавай далеко, – сказал. – Тут море опасное. Затягивает сильно.
– Не буду, – говорю. И открываю дверь.
Он замялся на выходе. Вдыхает и держит воздух. Что? Что он хотел сказать? Хотел и не мог. Слова застыли. Он не знал этих слов. Он знает только «моя», «хочу» и «срочно». А его душили другие, горькие тяжелые слова. Он не знал этих слов. Не сказал. Но я поняла. Он вцепился в меня глазами, как будто поднял высоко и бросил.
– Все, – он кивнул.
– Да, – я закрыла дверь.
Я что, ему объяснять должна? Или рассказывать, как неприятно утром в субботу тащиться одной по Яффо? В мертвом пыльном городе. На пустой улице. Где тишина, и слышно только скрипы ставен и скрежет железной метелки по тротуару. Старый араб подметал у магазина, и метла его монотонно царапала камень. А я проходила мимо. И так меня взбесила его метла и неумелые бесполезные движения. Мне захотелось вырвать у него эту метелку и сказать ему: «Смотри, как надо подметать, что ты тут танцуешь с этой палкой?».
Слышала я, конечно, слышала «Шаббат, шаббат…», но не думала, что до такой степени. В пятницу вечером, когда я вернулась в отель, на улицах началась странная беготня, и все лавочники опустили ставни на своих магазинах, и официанты в кафешках затащили столики и закрыли двери.
– Шаббат, шаббат, – повторяли и торопливо отпускали последних покупателей.
Я взяла себе на ночь сигареты, шоколад и воду. Все разбежались. Город умолк. А утром все было мертвое. Только старый араб скреб по камню метелкой.
А юбка моя коротка, слишком коротка была для субботы, но нет у меня других юбок. И волосы мои слишком яркие, слишком яркие под солнцем для мертвой субботы, но и волос у меня других нет. Какая есть, такая и шла поутру вверх по Яффо.
Пустое такси катилось за мной, и голодный араб, как шакал, скалил зубы. Он просто не знал, что он червь, недостойный катиться за мной в своем катафалке. Ха! Я объяснять не стала.
Эти странные люди, хасиды, которые придумали быстренько семенить по улицам, не поднимая глаз, глаза свои поднимали и смотрели так, как будто я обшарила их карманы. Толстый мальчишка, еще не с пейсами, но уже в шляпе, тоже скорчил мне рожу и отвернулся, засранец.
Таксист так и ехал за мной вверх по Яффо. И кто-то закричал мне в спину:
– Ноу! Ноу! Донт тейк дис текси!
Я обернулась. Меня догонял рыжий уродец, с хвостиком, с большими губами, на спортивном велике. Он подъехал, остановился и скорчил таксисту злобную рожу.
– Ноу, ноу… – мне сказал. – Местные таксисты – очень плохие люди. Никогда не берите такси здесь на улице. Они специально охотятся за красивыми девушками.
– Донт ворри, – я ему сказала. – Мне не нужно такси. Мне вообще уже ничего не нужно.
Этот уродец с рябым обгоревшим лицом поехал рядом со мной и начал рассказывать, как ему тяжело живется с евреями. Он приехал сюда из Америки преподавать английский, и у него до сих пор нет друзей. Я его спросила от нечего делать:
– А в Америке у тебя было много друзей?
Он засмеялся. Взял мою руку, поцеловал и говорит:
– Нет, в Америке тоже друзей не было.
Я его слушала, он не мешал, пусть трепется, пусть слюнявит мою руку. Мне по барабану. Я просто поняла, что мне не нравится идти по Яффо утром в субботу одной.
В переулке я заметила длинного лысого еврея в белой майке. Он спустился со своего балкончика и тоже пошел гулять, держался у нас за спиной и слушал, как я объясняю американцу, зачем да почему я прикатила в Израиль.
Рыжий в шапочке, вчерашний художник, вышел из переулка и помахал рукой:
– Вы здесь? Вы остались в субботу в этом сумасшедшем городе?
– А куда деваться? – я крикнула через улицу.
Мы свернули в парк. Я села на травку и начала вещать этой компании про Лерочку. Они ржали над моим английским, но я веселилась и показывала руками то, что не могла сказать. Я тогда еще не знала, что уже на ходу сочиняю книжку. Только рыжий уродец догадался.
