Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед
— В Ландскроне есть курсы домоводства, — сказал Биргер таким же негромким голосом. — Дополнительный год для тех, кто хочет вести домоводство в школе.
— Да, — ответила Инес и снова моргнула. — Ты прав.
Этот ответ определил ее жизнь. Тогда она этого не понимала. Только много лет спустя до нее дошло, что были возможны и другие ответы, лучше этого. Потому что в Ландскроне была и настоящая семинария для учительниц. И училище медсестер. Но тогда это просто не пришло ей в голову, словно у нее оставался единственный путь — путь, указанный Биргером. Он принял решение за нее, а она этого не поняла. Ей казалось, что тут задействованы некие иные силы, могучие силы, с которыми никому из людей не дано совладать.
Потому что ведь даже Биргеру, наверное, не одолеть любви и смерти?
И у любви, и у смерти была широкая улыбка, но у любви было к тому же землистое лицо и застегнутое на все пуговицы пальто. Инес видела эту улыбку только раз, и то мимолетно, прежде чем она погасла, а тень растворилась среди других теней.
— Элси? — неуверенно окликнула она другую тень. — Ты?
Сперва ответа не было, потом в световой конус у подъезда скользнула Элси. Без шапки и растрепанная.
— Я.
Больше полутора лет прошло с тех пор, как они переехали в Ландскрону, и за это время молчание между сестрами сделалось твердым, как камень. Они больше не ссорились, наоборот, чаще всего они бывали друг с другом необыкновенно предупредительны, беседовали вполголоса о школе и уроках, о Лидии и Эрнсте, об одноклассниках и учителях, но не пускали друг друга в собственную жизнь. У обеих имелись тайны, хотя Инес и казалось иногда, что тайны Элси таинственнее, чем ее собственные. Ведь Элси протестовала гораздо больше, когда Лидия хотела, чтобы сестры по-прежнему одевались одинаково. В тот вечер, например, Лидия предложила им надеть синие шерстяные платья на школьный танцевальный вечер, и Элси сразу пошла наперекор. Ни за что на свете! Если Инес собирается надеть синее, то Элси наденет клетчатое. Или наоборот. Не важно — лишь бы не ходить с сестрой в одинаковых платьях. Хватит с нее! Она — отдельная личность.
И вот теперь у Инес под пальто было клетчатое платье, а у Элси — синее. В тот вечер они расстались, едва придя в школу, и Элси тут же куда-то исчезла. Инес поглядывала по сторонам между танцами, но так и не увидела сестру среди гимназистов в школьном спортзале.
— Ты не идешь домой? — спросила ее Инес уже теперь, у подъезда.
— Пока нет.
— Но…
— Я сейчас приду, — сказала Элси. — Скажи, что я туфли в школе забыла и пошла за ними. Ну, или еще что-нибудь.
Инес бросила взгляд на тень за спиной сестры:
— Не знаю…
Элси пожала плечами:
— Ну и плюнь тогда.
Тень у нее за спиной шевельнулась, едва заметно — рука, сунутая в карман, переминание с ноги на ногу, — но этого было достаточно, чтобы Элси отшатнулась назад и сама превратилась в тень, а Инес отвернулась и вошла в подъезд боком, плечом вперед.
Она поднималась по лестнице медленно и словно через силу, по дороге стащила с рук перчатки и развязала шарф. На полпути остановилась и посмотрела на часы. Без пяти одиннадцать. То есть у Элси там, у подъезда, есть в запасе пять минут, пять минут, которые смогут защитить их обеих от кары и проклятия, если предположить, что кара и проклятие ожидают их за дверью квартиры. Точно так же там могут ожидать их радость и похвала, вне зависимости от времени дня, в которое они соизволят появиться. Предугадать невозможно. Ничего вокруг них было теперь невозможно предугадать. Потом она вспомнила и улыбнулась про себя: ведь Эрнста нет дома. Он еще днем уехал в Гётеборг представлять проект своим прежним коллегам и приедет не раньше завтрашнего утра.
Эрнст наконец выздоровел, но в то же время он не был вполне здоров. Полгода назад он вернулся в Ландскрону с раскрытыми объятиями и медицинским заключением, из которого следовало, что он фактически спасен. Полностью избавлен от туберкулезных бактерий благодаря новому революционному комплексному методу. Да здравствует химиотерапия! Да здравствует современная наука! Жизнь начинается снова.
Первые недели девочки его немного смущались. Отец ведь не жил с ними много лет и никогда не бывал в их новой квартире, но он так легок в общении, внимателен и мил, и всегда в хорошем настроении. Он заражал своим энтузиазмом, своим воодушевлением и с каждым днем словно делался все живее. Казалось, за годы, проведенные в санатории, у него накоплена целая сокровищница планов, шуток и замыслов, а теперь он ее приоткрыл и показал ее сверкающее содержимое. Лидия улыбалась, а дочери смеялись его затеям, но через несколько месяцев эта постоянная веселость начала тяготить. Не очень удобно, когда невозможно спокойно сидеть за обеденным столом на кухне и учить уроки, когда Эрнст постоянно мешает, появляясь, как кукушка из часов — как однажды утром выразилась Элси по дороге в школу, — чтобы сообщить то одно, то другое. Они должны переехать в Мальме как можно скорее, потому что в архитектурном бюро Мальме как раз требуются новые сотрудники. Да нет, вообще-то он откроет свое собственное бюро, и теперь он хотел бы только знать, по-прежнему ли их сиятельства, графини Инес и Элси, желают вернуться в Гётеборг или хотели бы остаться в Сконе? Им решать, он оставляет это целиком и полностью на их усмотрение. У виллы, которую он начертил в Урупе и которая скоро будет построена, вне зависимости от того, куда они переедут, немало достоинств — ха, если уж честно, то это маленький шедевр, — но сейчас ему хотелось бы знать, согласны ли девочки жить одна над другой в маленькой башенке. Обзор, конечно, у одной будет лучше, чем у другой, но выход есть, можно ведь каждый месяц меняться комнатами. А? Фу, какие они скучные, только и знают, что корпеть за книжками! Сам он умел пожить в их годы…
Через пару месяцев у Лидии появились синяки под глазами и две глубокие морщины между бровей. Кроме того, она ходила теперь по дому с извиняющейся улыбкой, обхватив обеими руками чашку кофе. Ей нужен был кофе, много кофе, иначе она с ног валилась. Девочки знали, отчего это, но знали и то, что об этом нельзя говорить. Лидия не имела возможности спать по ночам. Сам Эрнст обходился все меньшим количеством сна — рекордом стал час с четвертью — и когда не был занят своими планами и проектами, то желал любить — шумно, долго и энергично. Инес и Элси обе просыпались от его рева, но никогда не говорили на эту тему, просто прятали под подушку скривившиеся от омерзения лица, пытаясь не впускать эти звуки внутрь себя.
Но сегодня ночью, по крайней мере, будет тихо, думала Инес, прикоснувшись к квартирной двери. Если только у Эрнста не появится очередная блестящая идея в Гётеборге. Например, позвонить в три часа ночи и сообщить, что он решил отправиться в Южную Америку или Индию на каком-нибудь корабле. Она бы ничуть не возражала. И не слишком скучала бы.
Лидия уже была в ночной рубашке и разобрала постель на ночь, но еще не легла — сидела у стола в халате и тапочках. Проверяла контрольные. Она всегда проверяла контрольные.
— А где Элси? — спросила она, глянув на Инес поверх очков.
— Сейчас придет, — сказала Инес и отвернулась, вешая пальто. — Она туфли забыла…
Лидия не ответила, лишь кивнула и снова наклонилась над контрольными. Инес, опершись о стенку, стала стаскивать резиновые боты. На всю жизнь она запомнит это мгновение, свою белую руку на серых обоях, пальто, раскачивающееся на плечиках, нечаянно задетое, собственную гримасу при виде поехавшей петли на чулке. Третья за месяц. А сдавать чулки в мастерскую, поднимать петли — это деньги…
В этот самый миг позвонили в дверь. Инес замерла, потом глянула в спальню. Лидия сидела, открыв рот, но не поднимаясь и не откладывая авторучки. Пораженная. Так же, как и Инес. Кто может быть настолько невоспитан, чтобы позвонить в дверь в одиннадцать вечера?
На этот вопрос был, разумеется, только один ответ, Инес знала его, хоть и не позволяла себе такой мысли. Тот, кто приходит, когда сам пожелает. Некто с самой широкой улыбкой на свете.
Инес шагнула к двери и открыла ее. На пороге стояли пастор и полицейский.
— Добрый вечер, — сказал пастор. — Просим прощение за беспокойство. А фру Хальгрен дома?
Инес зажмурилась, делая книксен и впуская их, но это не помогло. Она не могла спрятаться от вскрика Лидии, донесшегося из спальни. Лидия тоже все поняла.
Эрнст оказался перед самым трамваем, и его переехало. Непостижимо, но факт. Все произошло в паре сотен метров от вокзала. Он стоял на тротуаре, сдвинув шляпу на затылок, осмотрелся, потом вдруг шагнул на проезжую часть, прямо на трамвайные рельсы. Шагнул спокойно, судя по рассказам очевидцев, не бросился — что нет, то нет, они вовсе так не считают. Скорее казалось, что он искал дорогу. Но трамвай был всего в нескольких метрах, и вагоновожатый — который, кстати, сам в глубоком шоке — не имел возможности затормозить. Может быть, у архитектора Хальгрена были проблемы со зрением?
