Джозеф Кутзее - Жизнь и время Михаэла К.
— Не знаю, не знаю, — сказал К.
— Ты не вглядывался, — сказал Роберт. — Загляни поглубже в их души — сам увидишь. К. пожал плечами.
— Ты ребенок, — сказал Роберт. — Всю жизнь спишь. Пора бы и проснуться. Как ты думаешь, почему они тебя тут подкармливают? Тебя и детей? Да потому что считают тебя безвредным, считают, что ты не замечаешь ничего вокруг.
Через два дня младенец, что кричал ночью, умер. Поскольку власти установили железное правило ни под каким видом не устраивать кладбищ ни на территории лагерей, ни поблизости от них, младенца похоронили на отдаленном участке городского кладбища. Мать, молоденькая восемнадцатилетняя женщина, вернувшись с похорон, отказалась от еды. Она не плакала, просто сидела возле палатки и смотрела в ту сторону, где раскинулся Принс-Альберт. Друзей, которые подходили утешать ее, она не слышала; когда они прикасались к ней, она отталкивала их руки. К. долго стоял в сторонке у изгороди, чтоб ей не было видно, и смотрел на нее. «Значит, вот так я прохожу науку? — спрашивал он себя. — Так я узнаю хоть про то, как живут в лагере?» Картины жизни одна за другой мелькали перед ним, и все они, казалось ему, были связаны. Наверно, во всем этом один смысл, тревожно думал он, все сходится к одному или грозит сойтись, но только вот к чему — это еще было ему неясно.
Женщина просидела у палатки всю ночь и еще день, потом ушла в палатку. Она так и не заплакала и, как говорили, не брала в рот ни крошки. Каждое утро К. просыпался с одной мыслью: увижу ли я ее сегодня? Она была низенькая и толстая: никто в лагере точно не знал, кто отец ребенка, ходили слухи, что он скрывается в горах. К. думал: может, я наконец влюбился? Затем, три дня спустя, она вышла из палатки и все пошло по-прежнему. Наблюдая за ней издали, К. не находил в ней никакого отличия от других. Он так и не заговорил с ней.
Однажды ночью, в декабре, разбуженные взволнованными криками люди повскакали с коек и увидели, как в темном небе, в той стороне, где находится Принс-Альберт, распускается огромный оранжевый цветок. Люди замерли, зашептались, кто-то свистнул.
— Голову даю на отсечение, это полицейский участок! — крикнул кто-то.
Они целый час стояли и смотрели, как огонь взлетал фонтаном вверх, опадал и взлетал снова. Порой казалось, что крики и рев пламени доносятся сюда через пустынные пространства вельда. Потом постепенно цветок стал краснеть и тускнеть, фонтан совсем опал, детишки заснули у матерей на руках, а те, что постарше, терли слипающиеся глаза, и когда на горизонте осталось одно лишь дымное облако, люди начали расходиться.
Полиция нагрянула на рассвете. Отряд из двадцати человек, кадровые полицейские и молоденькие резервисты, с ружьями, собаками; под команды офицера, который стоял на крыше полицейской машины и беспрерывно кричал в мегафон, они двинулись по рядам палаток, вырывая опорные колья, спуская палатки, обрушивая удары на запутавшихся в складках парусины людей. Полицейские врывались внутрь палаток и избивали спящих. Убежавшего было парнишку они загнали в угол за отхожим местом и заколотили до беспамятства: страшно кричал мальчик — собака сбила его с ног, разодрала голову, по лицу его текла кровь. Полуодетых мужчин и женщин с детьми выгнали на открытые площадки перед палатками и приказали всем сесть на землю; женщины плакали, молились, другие сидели молча, оцепенев от страха. Окруженные собаками и полицейскими с винтовками на изготовку, люди смотрели, как другие полицейские набрасываются, точно стая саранчи, на палатки, выволакивая из них пожитки, вытряхивая на землю чемоданы и коробки; вскоре на месте палаток громоздились груды одежды, матрацы, постельное белье и одеяла, продукты, кастрюли и посуда, тазы, кувшины; покончив с палатками, полицейские двинулись в бараки и там тоже перевернули все вверх дном.
Все это время К. сидел на земле, натянув на уши берет, — дул порывистый утренний ветер. Рядом, на руках у матери, плакал ребенок, в одной распашонке, с голым задиком, а в оба ее плеча крепко вцепились две маленькие девчушки.
— Иди, сядь ко мне, — шепнул он младшенькой.
Не отводя глаз от раскиданных по земле вещей, она переступила через его ноги и встала в защитное кольцо его рук, все так же посасывая большой палец. Сестричка последовала ее примеру. Девочки стояли, прижавшись друг к другу; младенец выкручивался из материнских рук и плакал.
Людей построили в ряд и начали одного за другим пропускать в ворота. Все, что было при них, приказали складывать перед воротами, даже одеяла, в которые кое-кто завернулся поверх рубах. Полицейский с собакой выбил маленький транзистор из рук женщины, что шла впереди К., он швырнул его на землю и раздавил ногой.
Никаких транзисторов! — крикнул он. За воротами мужчин погнали налево, женщин и детей направо. Заперли ворота пустого лагеря. Потом капитан, тот самый высокий блондин, который выкрикивал команды в мегафон, привел двух охранников и поставил их перед выстроившимися вдоль забора мужчинами. Охранники были без автоматов, волосы всклокочены. «Интересно, что произошло в караулке?» — подумал К.
— А теперь перечислите, кого не хватает, — потребовал капитан.
Не хватало троих, они жили в другом бараке. К. с ними ни разу и словом не перемолвился.
Охранники стояли навытяжку перед капитаном, а капитан орал на них. Сначала К. подумал, что он просто привык к мегафону, потому и кричит, но скоро увидел, что капитан клокочет от ярости.
— Кого мы пригрели на своей груди? — надрывался он. — Преступников! Преступников, саботажников и лентяев! А что делаете вы, вы двое? Жрете, дрыхнете, вон какие ряхи себе наели. И знать не знаете, где находятся люди, которых вы поставлены охранять! Может, вы думаете, что этот лагерь — курорт? Нет, черт возьми, это трудовой лагерь! Здесь учат лентяев работать! Работать! А если они не будут работать, мы закроем лагерь! Закроем, и пусть все эти бродяги убираются. Катитесь к чертовой матери, чтоб духу вашего здесь не было! Довольно мы тут с вами возились! — Он повернулся к выстроенным в ряд мужчинам. — Я о вас говорю, неблагодарные твари, слышите — о вас! — орал он. — Разве вы цените добро? Кто дает вам кров, когда вам негде жить? Кто дает вам палатки и одеяла, когда вы дрожите от холода? Кто ухаживает за вами, кто заботится о вас, кто каждый день привозит вам еду? И чем вы отплатили нам? Все, конец, можете теперь подыхать с голода!
Он тяжело перевел дух. Из-за его плеча, словно огненный шар, появилось солнце.
— Слышали, что я сказал? — снова закричал он. — Не слышали — повторю! Захотели войны — будет вам война! Теперь вас будут охранять мои люди, эти дерьмовые солдаты ни хрена не стоят, я поставлю моих людей охранять вас, запру ворота, и если кто-нибудь из вас выйдет за ограду — мужчина, ребенок или женщина, не важно, — они будут стрелять без предупреждения, таков приказ! Вы выходите из лагеря только на работу. Никаких гостей, никаких прогулок, никаких пикников. Утром и вечером проверка, всех присутствующих отмечают. Довольно мы с вами нянчились. А этих обезьян я запру вместе с вами! — Он вскинул руку и театральным жестом указал на двух охранников, которые стояли все так же навытяжку. — Пусть знают, кто здесь хозяин! Вы, двое! Я давно за вами слежу! Думаете, я не знаю, какую райскую жизнь вы себе здесь устроили? Путаетесь с бабами вместо того, чтобы следить за порядком! Мне все известно!.. — Тут он совсем разъярился: бросился к караулке, ворвался в нее и через минуту снова показался в дверях с прижатым к животу маленьким белым эмалированным холодильником. Лицо его от напряжения налилось кровью, берет свалился. Он шагнул за порог, поднял холодильник сколько хватило сил и швырнул с крыльца. Холодильник хрястнулся о землю, из мотора потекла темная маслянистая жидкость.
— Видели? — просипел он и пинком перевернул холодильник набок. Дверца открылась, вывалились бутылка лимонада, пачка маргарина, кольцо колбасы, несколько персиков и луковиц, пластмассовая фляга для воды, пять бутылок пива. — Вот, глядите! — торжествующе просипел он.
Все утро они просидели на солнце, а двое молодых полицейских и их помощник в синей майке с надписью «Штат Сан-Хосе» на груди и на спине медленно и методично обыскивали разгромленный лагерь. Спрятанное в бараках вино выливали на землю. Сложили в кучу все найденное оружие: kierie[1], железный ломик, кусок трубы, ножницы для стрижки овец, несколько складных ножей. В полдень объявили, что обыск закончен. Полицейские снова загнали людей в лагерь, заперли ворота и уехали, оставив двоих охранять Яккалсдриф. Эти двое полицейских сели под тент и до вечера наблюдали, как заключенные роются в обломках, пытаясь отыскать свои пожитки.
Потом они узнали от одного из новых охранников, из-за чего на них обрушилась ярость Остхёйзека. Ночью в сварочной мастерской на Хай-стрит произошел взрыв и начался пожар, который перекинулся на соседний дом, а с него на городской краеведческий музей. Крытый соломой музей с деревянным потолком и полами сгорел за час, хотя часть старинного сельскохозяйственного инвентаря, который был выставлен во дворе, удалось спасти. Осматривая при свете карманных фонариков дымящиеся развалины сварочной мастерской, полицейские обнаружили, что дверь взломана; а когда один из водителей вспомнил, что вечером остановил у поворота к Яккалсдрифу троих мужчин на двух велосипедах (он предупредил их, что скоро наступит комендантский час, они могут оказаться нарушителями, но они ответили, что успеют доехать до дома, они живут в Ондердорпе, и полицейский о них забыл), то всем стало ясно, что и взрыв, и поджог дело рук обитателей лагеря.
