Джонатан Троппер - На прощанье я скажу
— Конечно, нет, — отвечает он, даже чуть усмехаясь. — Но все-таки — что на тебя нашло?
Сильвер толком не понимает, как объяснить. Это как будто в нем плохо поменяли проводку. Сигналы путаются, рычаги дергаются, ток подается с перебоями, и он следует импульсу еще до того, как сознает его появление.
— Я, — отвечает он. — Я на себя нашел.
— Кто-то бы сказал, что это был Господь.
— Ага. Люди нас часто путают, но я выше ростом.
Рубен сворачивает на аллею, ведущую к «Версалю», съезжает на обочину и останавливается.
— У меня есть план, — говорит он.
— Да ну?
— Мы съездим вместе на каждое из событий жизни, которые есть в моем расписании: обрезание, бар— или бат-мицва,[5] свадьба, смерть.
— И со смертью мы только что разобрались.
— Мы разобрались с похоронами. Это не одно и то же.
— Окей.
Он с нежностью смотрит на Сильвера.
— Ты неважно выглядишь.
— Бывало и получше.
Рубен печально улыбается, потом наклоняется и целует его в лоб. Сильвер не помнит, когда он в последний раз делал это. Он чувствует, как щетина отца царапает ему лоб, слышит знакомый запах крема после бритья, и в это мгновение чувственная память возвращает его во времена, когда он был мальчишкой, уверенным, спокойным и любимым, который каким-то образом умудрился вырасти в это не пойми что.
Отец как будто никуда не спешит, так что они молча сидят в машине, смотрят в окно, ждут, когда начнется дождь.
Глава 25
Он просыпается парализованный, с онемевшими руками и ногами. Несколько минут лежит, считая, что уже умер, что вот так и ощущаешь себя после смерти, что мозг живет дольше тела, запертый внутри, медленно сходя с ума, покуда вся его жизненная сила не вытечет полностью. Был в «Сумеречной зоне» такой эпизод, он помнит, как смотрел его с родителями, в их кровати, устроившись между ними под одеялом, и запах маминого крема щекотал ему ноздри. Человек в том эпизоде, не в силах двинуться, взывал испуганным закадровым голосом, покуда его объявляли мертвым.
Он надеется, что его мозги умрут до того, как его зароют в землю, потому что ему всегда было не по себе в замкнутых пространствах. Он начинает паниковать от одной этой мысли, а потом злится оттого, до чего несправедливо, что надо бояться чего-то даже после смерти. Ведь в чем одно из преимуществ? Конец страхам и тревогам, больше не нужно таскаться со всем этим дерьмом, которое въелось в бренную оболочку за годы жизни. На что-то такое он в общем-то рассчитывал.
И тут он понимает, что чешет грудь. Он неплохо соображает, немного медленнее, чем можно предположить, но в конце концов приходит к неизбежному выводу, что не мертв и даже не очень-то парализован. Он шевелит пальцами на ногах, поднимает колени и насвистывает тему из «Рокки», которую поначалу ошибочно считает мелодией из «Звездных войн». Детьми они с Чаком ставили запись из «Рокки» и устраивали в гостиной боксерские поединки понарошку, с каждым новым ударом обогащая палитру звуковых эффектов. Он уже позабыл об этом, о Чаке, о том, каково это — быть братьями. Уж очень давно он думал о себе как о чьем-то брате. Надо бы заехать к нему, посмотреть, как он там. Он не помнит, когда перестал это делать.
Он встает и на какое-то время слепнет. Все становится белым, он теряет равновесие, врезается в стену, спотыкается о кроссовки и падает ничком. Он перекатывается на спину, и зрение возвращается.
Это становится любопытным.
Кейси просовывает голову в дверь и видит его на полу. Тревога на ее лице обнадеживает и ранит одновременно, поэтому он закидывает руки за голову и старается принять вид отдыхающего.
— Что ты делаешь? — спрашивает она.
— Я думал, что умер.
— Так оно и выглядело на первый взгляд.
Она подходит и ложится рядом. Они оба смотрят в один и тот же потрескавшийся потолок.
— Ты думал, смерть выглядит вот так?
— Ну, некоторое время я ничего не видел.
Это явно ее беспокоит, и он ненавидит себя за то, что ему приятна ее тревога.
— Хочешь, я позвоню Ричу? — спрашивает она.
— Вот уж точно не хочу, чтобы ты звонила Ричу.
— Да? А если ты через час умрешь, а я вот не позвонила, у меня будет травма.
— У тебя и так травма.
— Есть такое дело, — признает она. — Так что мы тут делаем на полу?
— Да так просто, знаешь ли, изучаем Вселенную.
Это не Вселенная. Это твой потолок.
— Не надо так буквально.
— Вселенная — очень хреновое местечко.
— Это уже похоже на консенсус.
Он наблюдает, как ее взгляд скользит по длинной трещине на потолке. В профиль, вот так, лежа, она выглядит много младше, совсем девочка.
— Чем хочешь заняться сегодня? — спрашивает он.
Она весело смотрит на него.
— А каковы варианты?
Любые. До неба и выше.
Она на секунду задумывается.
— Бранч?
— Я говорю, все что хочешь, выше неба, и все, что ты придумала, — бранч?
— Не уверена, что мы живем под одним и тем же небом.
Он смотрит на нее. Она смотрит в ответ. У нас и вправду могло быть что-то очень хорошее, думает он, и горечь, словно вода, наполняет его легкие.
— Иногда мне тоже так кажется, — говорит Кейси, и он понимает, что снова произнес это вслух. — Но я стараюсь не думать, иначе начинаю злиться на тебя.
Он переворачивается и встает — ощущая себя, как после олимпийского марафона: кровь жарко прилила к лицу, и он чувствует себя толстым и старым.
— Мы идем на бранч.
— В «Дагмар», — говорит Кейси, вскакивая так резво, будто ее дернули за ниточки.
— Обязательно?
Она бросает на него пронзительный взгляд, в котором ясно читается, сколько его многолетних выкрутасов она сейчас оставляет за скобками, чтобы стерпеть его присутствие.
— «Дагмар» — значит, «Дагмар», — говорит он и опирается о стену.
— Ты в порядке? — спрашивает она, вскидывая брови. — Тебя шатает.
Он кивает и медленно выпрямляется, не отрываясь от стены.
— А разве не всех нас?
Глава 26
С ресторанами на окраинах всегда происходит одно из двух: либо они прикрываются, либо вообще не меняются. «Дагмар» повезло остаться во второй категории. Это одно из местечек с грубой деревянной мебелью и меню со здоровой едой, написанным на трех больших досках над стойкой. Ярко-зеленые слова «органический» и «веганский» щедро понатыканы здесь и там. От этого за стойкой ребята в клетчатых рубашках и забавных татуировках чувствуют себя еще более значительными, а окрестные жители с легким сердцем платят три бакса за стаканчик апельсинового сока, так что все довольны.
«Дагмар» к тому же находится в Норт-Пойнте, где живут Кейси и Дениз и где когда-то с ними жил Сильвер, тот короткий промежуток времени, когда он взял себя в руки и подсобрался. Когда они с Дениз впервые рассорились, он приезжал сюда каждое воскресенье на бранч с Кейси, но враждебные взгляды подружек Дениз и безразличие, излучаемое их отчего-то очень напряженными мужьями, которых он когда-то считал своими друзьями, ясно дали понять, что в любимчиках была Дениз, и пару месяцев спустя он перестал сюда ходить. Так что последний раз он был здесь как раз с Кейси, только больше семи лет назад.
Парень за стойкой приветствует Кейси по имени. Она здоровается в ответ. Оба его уха деформированы кольцами в полсантиметра, из тех, что растягивают мочку, образуя дыру размером с четвертак. Придет день, когда ему захочется иметь нормальные мочки, но парню сильно не повезет.
— Ты пожалеешь об этом, когда повзрослеешь, — сообщает ему Сильвер, показывая на уши.
— Заткнись, Сильвер! — одергивает его Кейси — ей страшно неловко.
Паренек усмехается и пожимает плечами.
— То есть когда доживу до ваших лет. Спорим, я помру сильно раньше.
Сильвер улыбается.
Неплохой пас.
Ему нравится этот мальчишка. Конечно, он — неудачник. Тот, кого по-настоящему любят, такого с собой не вытворяет — но не Сильверу судить. Может, лет через десять тот превратится в отличного мужа с дырявыми ушами. Отрастит волосы подлиннее, и вперед.
Сильвер поворачивается к Кейси.
— Что ты будешь?
На меню она даже не смотрит.
— Не могу выбрать — оладьи или вафли, так что возьму и то и другое. А еще омлет с помидорами, сыром и жареной картошкой, две булочки, большой апельсиновый сок и кофе. — Она ехидно глядит на Сильвера, берет его на слабо.
— Мне то же, что и ей, — говорит он.
Им приходится занять два столика, чтобы уместить всю еду. Посетители бросают на них косые взгляды, но они целиком отдаются своей пирушке, и ближайшее будущее, может, и не до конца ясно, но от того не менее важно. Они смеются слишком громко, едят друг у друга из тарелки, долго болтают, не стирая взбитые сливки с кончика носа. А за всем этим кроется ощущение, что они слишком уж стараются доказать что-то самим себе и друг другу, что-то, чему нет явного подтверждения. Или же напрасно стараются слепить воспоминание, чтобы потом показывать на него и говорить: «Как бы там ни было, но у нас было вот это».
