Билл Брайсон - Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира
Мрачно нахмурившись, я отправился в редакцию местной газеты, чтобы отыскать там Питера Блэккока, старого сослуживца по «Таймс», работавшего теперь в Солсбери и однажды по неосторожности сболтнувшего, что они с женой будут рады принять меня, если мне случится там оказаться. За несколько дней до того я черкнул ему пару строчек, предупредив, что в один из ближайших дней загляну к нему в контору в полпятого, но письмо, как видно, не дошло, поскольку, явившись в 4:29, я застал его выпрыгивающим в заднее окно. Конечно же, я шучу! Он ждал меня с горящими глазами и с таким видом, будто он и его святая Джоан ждут не дождутся, когда я съем их еду, выпью их выпивку, сомну гостевую постель и устрою им ночное прослушивание моей знаменитой «Назальной симфонии».
Утром я вышел в город вместе с Питером, который показал мне местные достопримечательности: место, где давали первое представление «Как вам это понравится?», мост, выведенный Троллопом в «Барчестерских хрониках», — и расстался с ним у дверей редакции. Чтобы убить два часа, я пошлялся по магазинам и выпил чашечку кофе, прежде чем отправиться на автовокзал, где толпа народа уже ждала рейс 10:55 на Стоунхендж. Автобус подошел после одиннадцати, а потом понадобилось еще двадцать минут, чтобы водитель обеспечил билетами тех туристов, которые, будучи иностранцами, не догадались, бедняжки, что для посадки в автобус нужно отдать сколько-то денег за бумажный квадратик. Я за билет туда и обратно заплатил 3 фунта 5 пенсов, а потом еще 2.80 за вход в Стоунхендж.
— Не хотите ли взять путеводитель за 2.95? — предложила мне леди в кассе и услышала в ответ гулкий хохот.
Времена переменились с тех пор, как я был в Стоунхендже в начале семидесятых. Там построили нарядную сувенирную лавочку и кофейню, но экскурсионного бюро здесь по-прежнему нет. Оно и понятно. Это ведь всего-навсего важнейший доисторический памятник Европы и один из дюжины наиболее посещаемых туристских аттракционов в Англии, так стоит ли тратить безумные деньги, чтобы сделать его интересным и поучительным? Самая главная перемена: теперь вы уже не сможете подойти к самым камням и нацарапать на любом из них «Я ЛЮБЛЮ ДЕНИЗ». Скромный шнурок удерживает вас на почтительном расстоянии от гигантских мегалитов. На самом деле это существенное усовершенствование. В результате камни не теряются в толпе зевак, а высятся в грозном и славном одиночестве.
Как ни впечатляет Стоунхендж, но наступает минута — примерно одиннадцатая минута с начала осмотра, — когда понимаешь, что уже насмотрелся досыта, и проводишь сорок минут до обратного рейса, бродя по периметру шнурка и поглядывая на памятник больше из вежливости, потому что неловко первым вернуться в автобус, и больше всего жалеешь о потерянных 2 фунтах 80 пенсах. Кончилось тем, что я отправился в сувенирную лавочку, рассмотрел книги и подарки, выпил кофе из пластикового стаканчика, вернулся на остановку ждать рейса 13:10 на Солсбери и проводил время, гадая, почему бы не поставить здесь скамейки и что мне делать дальше.
Глава восьмая
Среди многих тысяч непостижимых для меня истин одна выделяется особо. Это вопрос: кто первый, стоя над кучей песка, сказал: «Знаете, ручаюсь, если мы возьмем малость этой штуки, добавим немного поташа и разогреем, получится материал твердый и в то же время прозрачный. Назовем его, скажем, стеклом»? Назовите меня тупицей, но я мог бы торчать на пляже до скончания веков, и все равно мне бы в голову не пришло сделать из песка окна.
При всем моем восхищении его чудесной способностью превращаться в полезные объекты наподобие стекла и бетона, я не большой поклонник песка в его естественном состоянии. Я вижу в нем главным образом преграду между машиной и водой. Он летит вам в лицо, попадает в бутерброды, поглощает жизненно важные предметы вроде ключей от машины и монет. В жарких странах он обжигает ноги и заставляет с воплями, приплясывая, скакать к воде, веселя людей с лучше приспособленными телами. Если ты мокрый, он липнет к телу, как известка, и его не счистить даже из брандспойта. Но — странное дело — едва вы встанете на пляжное полотенце, заберетесь в машину или шагнете на свежевычищенный пылесосом ковер, как песок мгновенно осыплется.
И еще много дней вы с изумлением видите немалые кучки песка на полу каждый раз, как снимаете ботинки, а в носках его хватает, чтобы засыпать все ваше жилье. Песок остается с вами дольше многих заразных болезней. И собаки используют его вместо туалета. Нет, что касается меня, чем меньше песка, тем лучше!
Но я готов сделать исключение для Стадлендского пляжа, где оказался сейчас, проведя накануне отменный мозговой штурм во время поездки на автобусе в Солсбери. Я вскрыл банки своей памяти и припомнил данное самому себе много лет назад обещание: однажды пройти по прибрежной тропе в Дорсете — и вот я здесь, солнечным осенним утром. Я только что высадился с сэндбенкского парома, сжимаю в руке узловатую дорожную трость, купленную по вдохновению в Пуле, и шагаю вдоль величественного изгиба этого лучшего из пляжей.
День для прогулки был роскошный. Синее море покрыто барашками пены, небо — бегущими облачками, белыми, как простыни, дома и отели Сэндбенка, оставшиеся за спиной, словно сверкают в ясном воздухе, напоминая средиземноморское побережье. С легким сердцем я зашагал по плотному влажному песку вдоль края воды к поселку Стадленд и манящим зеленым холмам за ним.
Мыс Стадленд известен как место, где можно увидеть все семь видов рептилий, встречающихся в Британии: ужа, медянку, гадюку, слепозмейку, обыкновенную ящерицу, песчаную ящерицу — и Майкла Портильо[18]. Большая часть пляжа отведена естествоиспытателям, которые обычно добавляют любопытные черты к пейзажу, но сегодня здесь не было ни души, и на трех милях девственного песка остались только мои следы.
Стадленд — симпатичная деревушка, разбросанная среди деревьев, с норманнской церковью и несколькими прекрасными видами на бухту. Я по тропе обошел поселок и поднялся по холму к мысу Хэндфаст. На полпути я встретил пару, прогуливавшую двух больших черных собак неизвестного происхождения. Собаки весело носились в высокой траве, но, как это всегда бывает, при виде меня их мускулы напряглись, глаза полыхнули красным, клыки вдруг отросли на целый дюйм и они преобразились в опасных хищников. В два счета они настигли меня, свирепо лая и терзая сухожилия моих приплясывающих лодыжек ужасными желтыми зубами.
— Не могли бы вы, если не трудно, забрать ваших охреневших зверюг! — вскричал я голосом, вдруг напомнившим почему-то тембр Мышки Минни.
Подбежавший хозяин принялся пристегивать поводки. На голове у него красовалась нелепая шапчонка, какую бы напялили Эббот и Костелло, изображая игроков в гольф.
— Все из-за вашей палки, — укорил он меня. — Собакам не нравится палка.
— Стало быть, они только на калек бросаются?
— Просто им не нравится палка.
— Тогда не могла бы ваша глупая женушка идти впереди с плакатом: «Осторожно! Приближаются злые до палок собаки!»?
Я, видите ли, был немного раздражен.
— Послушайте, золотко, на надо переходить на личности.
— Ваши собаки без всякого повода набросились на меня. Не надо заводить собак, если не умеете с ними справиться. И не зовите меня «золотком», малютка!
Мы стояли, рыча друг на друга. Минуту можно было подумать, будто мы и впрямь сцепимся и покатимся по земле самым неприличным образом. Я сдерживал горячий порыв протянуть руку и сбить с его головы эту шапчонку. И тут одна собака снова потянулась к моей лодыжке, и я на несколько шагов отступил вверх по холму. Я стоял на склоне, потрясая тростью, как буйный сумасшедший.
— И шапчонка у вас тоже глупая! — заорал я вслед удирающей парочке. Покончив с этим, я привел в порядок одежду и выражение лица и продолжил свой путь. Вот уж свиданьице, честное слово!
Мыс Хэндфаст — это поросший травой утес, который заканчивается 200-футовым обрывом к основательно вспененному морю… Требуется особое сочетание нахальства и глупости, чтобы подобраться к самому краю и заглянуть вниз. Сразу за краем стоят две береговые башни, известные под именами «Старый Гарри» и «Жена Старого Гарри» — все, что осталось от дамбы, соединявшей когда-то Дорсет с островом Уайт, еле видным в тумане за 18 миль на дальней стороне бухты.
За мысом тропа круто пошла вверх к Баллард-Даун: нелегкое испытание для мягкотелого толстяка вроде меня, но вид того стоил. Это потрясающе — будто стоишь на вершине мира. На мили вокруг плавными складками перекатываются дорсетские холмы, словно одеяло встряхнули, прежде чем расстелить на кровати. Проселочные дороги вьются между пухлыми живыми изгородями и склонами холмов, украшенных рощицами, фермами и сливочными овечками. Вдали море, яркое, огромное, серебристо-голубое, простирается к башням кучевых облаков. Далеко внизу, у меня под ногами, Суонедж жмется к скалистому мысу на краю подковообразной бухты, а за спиной лежит Стадленд, болотистые равнины Пул-Харбор и остров Браунси, а за ними — просторы заботливо возделанных земель. Красота, какую не выразишь словами, одна из тех редких минут, когда жизнь представляется совершенной. Пока я стоял так, завороженный и совершенно одинокий, облако наплыло на солнце, и сквозь него ударили лучи мерцающего света, словно лестницы в небо. Один такой луч упал к моим ногам, и в тот миг я мог бы поклясться, что слышу небесную музыку, арпеджио арф и глас, обращающийся ко мне: «Я только что завел тех псов в гадючье гнездо. Желаю хорошо провести день».
