Ник Макдонелл - Двенадцать
65
Джессика с матерью пришли на ланч в бистро на Мэдисон-авеню. Здесь подают печенье, паштеты, чай, фруктовое мороженое. Джессика не совсем понимает, зачем мать пригласила ее на ланч. У них это не принято. Их не назовешь лучшими подругами. Они заказывают салатики, диетическую колу, одну порцию лингини с соусом из моллюсков и одну порцию запеченного морского черта.
— Как у тебя дела, Джессика?
— Отлично, — она нервно смеется. Как-то это странно, — все по-прежнему.
— Я получила твой табель успеваемости.
Джессика ничего не отвечает. За последнюю четверть она совсем скатилась. И она знает, почему: она не занималась. У нее были дела.
— Да, а что?
— Джессика, я понимаю, что ты очень стараешься, но скоро тебе поступать в колледж, и я подумала, что мы, наверно, могли бы…. пересмотреть какие-то вещи.
— Что ты имеешь в виду. Найти нового преподавателя?
— Вообще-то нет. Я тут задумалась, не случилось ли чего? Возможно, тебя что-то тревожит?
— Нет.
— Мне кажется, что если тебя что-то беспокоит, ты могла бы пойти к одному знакомому доктору.
— К психоаналитику?
— Да. Знаешь, я тоже хожу к такому врачу. Как и многие другие.
— Много девочек из нашей школы тоже так делают.
— Нуда, видишь. Вот я и подумала, что тебе, наверное, нужно поговорить с человеком, с которым у тебя нет близких отношений. Это помогло бы тебе исправить отметки. Ты ведь знаешь, как папа хочет, чтобы ты поступила хотя бы в Уэслианский.
— Какая разница, мама. Мне не нужен психоаналитик.
— Ты почувствуешь себя лучше. Мне это всегда помогает. Иногда трудно разобраться в том, что происходит.
— Не знаю, что мне сказать.
— Что ты, вы найдете, о чем поговорить. Посмотри на свои оценки. С тобой явно что-то не так.
— Ну ладно. Я схожу. Только скажи когда.
— Ты сама будешь довольна, что согласилась.
В школе у Джессики есть знакомые девчонки, которые рассказывают, как они пытаются трахать мозги своему психоаналитик Или просто трахнуть психоаналитика. Как они им врут и выдумывают всякую всячину о своей жизни. Одна девочка, которая учится совершенно ужасно, рассказывает доктору, что могла бы заниматься блестяще, но злится на глупых учителей, которые даже не пытаются дать сложные и интересные задания. Она уверяет, что в школе для нее все слишком просто. Страхолюдина, у которой в жизни не было парня, жалуется на проблемы в отношениях с мальчиками. Джессика начинает думать, о чем она будет говорить. Ну, точно не о «двенадцати».
66
— Чё за товар, Майк? — спрашивает Тимми, когда они появляются на углу Сорок пятой улицы и Пятой авеню, где назначил встречу Белый Майк.
— Не надо со мной говорить с этим дерьмовым акцентом. — Они идут дальше. — Пятьдесят?
— Да, пятдэсят, — говорит Тимми.
— Пятдэсят, — говорит Марк Ротко, кудахтая от смеха. Белый Майк просто смотрит на него. Марк Ротко начинает нервничать, отворачивается и подталкивает локтем Тимми, который достает из кармана помятую пятидесятидолларовую купюру и сует ее Белому Майку. А тот отдает Тимми пластиковую коробочку из-под фотопленки, наполненную травой, разворачивается и направляется в центр.
Марк Ротко внезапно чувствует себя таким счастливым, что начинает тихо напевать, вышагивая походкой сутенера.
Белый Майк уже шагает прочь, но Тимми окликает его:
— Эй, Майк, подожди, у меня для тебя есть клиент.
Белый Майк, не оборачиваясь, дожидается, когда они подойдут.
— Мы с ним учились в одной школе. Его зовут Эндрю. Он позвонил мне и попросил подсказать насчет дилера. Он знал, что у меня есть нужные знакомства. Можно ему будет у тебя купить товар?
— Если он окажется каким-нибудь раздолбаем, отвечать будешь ты, Тимми.
— Нет проблем. Он тебе, наверно, пришлет сегодня сообщение. Вот его номер. — Тимми дает Белому Майку корешок от билета на бродвейское шоу, который прихватил возле телефона своей матери.
— Ну что, мир, Белый Майк? — говорит Тимми.
— Ладно. — И Белый Майк уходит.
Тимми и Марк Ротко направляются к Тимми, чтобы выйти на крышу и выкурить славный косячок.
67
В ту осень, когда Белый Майк не пошел в колледж, в Центральном парке собиралась компания скейтбордистов, которые катались вокруг маленького амфитеатра, защищенного полукуполом, недалеко от Семьдесят второй улицы. Ребята курили и выполняй трюки. Вокруг них играли в шахматы старики, а люди спортивные катались на роликах или бегали трусцой. Еще там выгуливали собак. В первый раз Белый Майк увидел скейтбордистов случайно, а потом стал приходить снова и снова. Сидя на скамейке, он поджидал сообщения и наблюдал за скейтбордистами. Это было приятно. Погода была хорошая.
Скейтбордисты ставили свои доски одну на другую, и кто-нибудь из них пробовал сделать сложный трюк. Некоторые ребята катались очень неплохо и могли перепрыгнуть через три доски. С важным видом Самый высокий парень, один из тех, кто катался лучше всех.
всегда ездил с сигаретой в руке, и иногда, скользя мимо, он делал длинную элегантную затяжку, и позади него плыло облачко дыма. Он даже трюки выполнял, не выпуская сигареты, а когда приземлялся после прыжка, затягивался снова. Носил он широкие штаны с болтающимся задом, кеды для скейта, зеркальные солнечные очки с широкими дужками фирмы «Оакли» и бейсболку «Янкиз» козырьком назад. Он никогда не падал. Белый Майк впервые увидел его, когда тот перепрыгивал через четыре доски, разведя в стороны свои длинные руки, как хищная птица, а в одной руке дымилась сигарета Преодолев препятствие, он легко и ловко приземлился. Белого Майка это поразило.
Понаблюдав за скейтбордистами, сам Белый Майк кататься не стал, но решил, что благодаря им нашел отличное место. И эта сцена под куполом стала одним из самых любимых мест его в городе, куда он постоянно приходил, даже по ночам Для того чтобы пересечь сцену, как он знал, требуется сделать двадцать больших шагов, и он шел по ней, а пальто его вздымалось и развевалось, потому что под куполом гулял ветер.
68
В камере не так плохо, как ожидал Хантер. По крайней мере хорошо то, что при нем было удостоверение личности, поэтому его не сразу отвезли в центр, а больше суток продержали в камере местного участка. Да и в центре было не так плохо. На него никто особенно не обращал внимания. Его даже потрясло, с каким безразличием отнеслись к нему и полицейские, и задержанные. Он решил, что просто выдался такой вялый день. Сидя в камере, он много размышлял, потому что отжиматься ему показалось пошлым, и не хотелось глупо выглядеть. Он пытался вспомнить все, что когда-либо учил наизусть в школе, но припомнить удалось только начало «Энеиды» на латыни: «Агmа virumque саnо» — «Битвы и мужа пою». Слова показались ему уместными.
Нельзя сказать, что ему не страшно. Но Хантер понимает, что никого не убивал, а в замкнутом пространстве осознание собственной невиновности очень помогает.
Хантер думает о том, как его тянет с кем-нибудь поговорить. Лучше всего с Белым Майком, но можно практически с кем угодно. А может, и нет. Может, ему никогда уже не захочется ни с кем разговаривать, никогда.
Днем приходит полицейский и отводит его в кабинет, где сидит незнакомый Хантеру адвокат. Адвокат представляется. Он связался по телефону с отцом Хантера.
— Тебя, я думаю, разыскал отец Эндрю?
— Да, Хантер, он очень помог. Так мило с его стороны было нас найти. Мы же оставили для тебя программу нашей поездки.
— Да, знаю.
Молчание.
— Да. Как бы то ни было, завтра рано утром я вылетаю, как и обещал. Это лучшее, что я могу сделать. Господи, кто же мог предположить, что такое случится.
— Понятно.
— Извини, что так долго.
В разговоре снова зависает пауза. «Он же отец, пусть сам догадается, — думает Хантер. — Дам ему возможность самому понять, о чем нужно говорить дальше».
— Как ты себя чувствуешь?
Хантер качает головой, прикрыв глаза.
— Весьма дерьмово, папа.
69
Мэт Маккаллок измученно вешает трубку. Его жена приняла таблетки и уснула еще до того, как он набрал номер. Он об этом позаботился, ему не хотелось ее выслушивать. Он делает себе еще одну порцию джина с тоником и смотрит на пляж. Ему кажется, что сын напуган.
Он помнит, что случилось с ним, когда лет ему было столько же, сколько сейчас Хантеру, и как он испугался. Он и тогда уже много пил, но помнит все. Он учился в предпоследнем классе старшей школы, жил в пансионе при школе. Все произошло тоже зимой, но незадолго до каникул. В конце семестра должны были приехать родители, и хор мальчиков готовил для них концерт. Пели они гимны и духовные песни. «Аллилуйя» Генделя и тому подобное. Первые два года он очень радовался, что вернется домой на каникулы, и когда стоял на сцене и пел, все как-то вдруг менялось, и певучие «аллилуйя» лились дождем и наполняли собой большой зал. Он весь отдавался пению, и от этого становилось хорошо, ведь, черт возьми, это же было под Рождество, и все ученики не могли в этот день оставаться подвыпившими циниками.
