Харуки Мураками - Ничья на карусели
Мы часто сталкивались с ними в столовой, в холле, в коридорах и на садовых дорожках. Да и как не встретиться в небольшом уютном отеле в межсезонье? При встрече мы приветствовали друг друга легким поклоном. Поклоны у матери и у сына немного разнились — сын едва заметно кивал подбородком и глазами, у матери поклон был довольно внушительным. Но ощущение было одинаковым: просто поклон, за которым ничего не последует.
Даже сидя за соседними столами в ресторане отеля, мы ни разу не перекинулись с ними и словом. Мы говорили между собой, они между собой. Мы обсуждали, заводить ли нам ребенка, говорили о переезде, долгах, будущей карьере. Это было наше последнее лето накануне тридцатилетия. О чем говорили мать с сыном, я не знаю. В основном они молчали, а когда заговаривали, то голоса их были такими тихими, что, казалось, они читают по губам — я не мог расслышать, о чем их разговор.
Ели они очень аккуратно, словно имели дело с хрупкими предметами — не было слышно даже стука столовых приборов. Иногда они напоминали мне призраки — обернись, и исчезнут.
Каждое утро после завтрака, захватив сумку-холодильник, мы отправлялись на пляж. Мазались маслом для загара и целый день валялись на пляжных ковриках. Я пил пиво и слушал на плеере кассеты Rolling Stone? или Марвина Гэя, жена перечитывала «Унесенных ветром». Солнце перемещалось в глубь острова, вертолет летел ему навстречу и исчезал за горизонтом.
Ежедневно в два часа дня мать с сыном на инвалидной коляске появлялись на пляже. Мать в скромном платье с короткими рукавами и сандалиях, сын в гавайке или тенниске и хлопковых слаксах. Мать в широкополой белой соломенной шляпе, сын без головного убора и в темно-зеленых рейбановских солнцезащитных очках. Они усаживались в тени пальмовых листьев и смотрели на море. Когда тень от листьев перемещалась, они двигались вслед за ней. Время от времени они что-то наливали в бумажные стаканчики из серебристого сосуда. Что это был за напиток, неизвестно. Иногда жевали какие-то крекеры.
Бывало, они уходили минут через тридцать, бывало, неподвижно сидели на берегу три часа кряду. Плавая, я иногда чувствовал на себе их взгляды. Поскольку буи отделяло от пальм приличное расстояние, я не мог рассмотреть, действительно ли они наблюдают за мной, или мне это только кажется, но, взбираясь на буй и глядя в сторону пальм, я склонялся к мысли, что они действительно смотрят в мою сторону. Их серебристый термос вспыхивал на солнце, как нож. Иногда, валяясь на буе и лениво глядя на них, я терял чувство расстояния. Казалось, стоит им протянуть руку, и они коснутся моего тела. И тогда я думал о том, что прохладная вода длиной в пятьдесят гребков не имеет никакого значения. Сам не знаю, почему мне так казалось.
Дни неспешно тянулись за днями, словно плывущие в небе облака. Ни один из них не был особенным, не выделялся в череде других. Солнце вставало, солнце садилось, вертолеты летали по небу, а я пил пиво и плавал.
После обеда за день до отъезда я искупался в последний раз. Жена прилегла отдохнуть, и я плавал один. Была суббота, и народу на пляже собралось больше обычного, но берег все равно пустовал. Несколько пар загорали на песке, у кромки воды резвились дети, кое-кто учился плавать у берега. Натянув между пальм веревку, парни, судя по виду американцы с военно-морской базы, играли в пляжный волейбол. Все как один загорелые, высокие, с короткими стрижками. У солдат во все времена одинаковые лица.
Кажется, буи пустовали. Солнце высоко, в небе ни облачка. Стрелка часов перевалила за два часа, но матери с сыном на коляске не было видно.
Зайдя в воду, я шагал лицом к морю, пока не зашел по грудь, затем поплыл кролем к левому бую. Плыл медленно, расслабив плечи, стараясь, чтобы вода приливала к телу. Торопиться было некуда. Правую руку вынуть из воды, вытянуть вперед, затем вынуть левую руку, вытянуть. Вытягивая левую руку, одновременно поднять из воды лицо, отправить в легкие свежую порцию воздуха. Брызги воды на солнце кажутся белыми. Везде вокруг сияние. Я плыл, как обычно, считая гребки. Досчитав до сорока, глянул перед собой — буй совсем близко. Ровно через десять гребков кончиками пальцев левой руки я коснулся боковой поверхности буя. Все как всегда. Немного поболтавшись в море и восстановив дыхание, я ухватился за лесенку и взобрался на буй.
Оказалось, что меня опередили — на буе лежала замечательно толстая американка со светлыми волосами. С берега показалось, что здесь никого нет — она лежала на дальнем краю, вот я и не заметил. А может, в тот момент она еще плыла, скрытая в тени буя. Теперь она лежала здесь в кричаще-красном крошечном бикини, похожем на предупреждающие флажки, что ставят в поле при разбрызгивании химикатов. На фоне ее округлости и полноты бикини казалось еще меньше. Похоже, она здесь совсем недавно — белая, как почтовая бумага.
Я взобрался на буй, с меня текла вода. Приподняв веки, она едва взглянула на меня и снова закрыла глаза. Усевшись на противоположный край, я опустил ноги в воду и стал смотреть на берег.
Матери с сыном под пальмами все еще не было. Ни под пальмами, ни в каком-либо другом месте. Их серебристую, без единого пятнышка коляску при всем желании нельзя было не заметить на берегу. Ее не упустишь из виду. До сих пор они всегда появлялись на берегу в два часа, и я, не найдя их взглядом, испытал странное ощущение — так бывает, когда не знаешь, куда деть пустые руки. Все-таки привычка удивительная вещь. Стоит лишиться крошечной детали, как тут же начинает казаться, будто весь мир бросил тебя на произвол судьбы.
А вдруг они уже покинули отель и вернулись куда-нибудь — куда угодно, куда-то, где существовали изначально? Хотя, когда совсем недавно мы встретились за обедом, не было похоже, что они готовятся к отъезду. Они долго и тщательно пережевывали «меню дня», потом сын пил чай со льдом, а мать ела пудинг. Вряд ли сразу после этого они бросились укладывать багаж.
Я тоже прилег и немного позагорал, слушая, как небольшие волны плещутся о буй. Белая морская птица ровно-ровно, словно чертила в небе по линейке, летела в сторону берега. Я чувствовал, как попавшая в ухо вода постепенно нагревается на солнце. Горячее полуденное солнце, словно из ведра, поливало землю и море мириадами иголок. Как только с тела испарялась вода, оно мгновенно покрывалось потом.
Я поднял лицо, не в силах больше терпеть жару — оказалось, женщина тоже приподнялась и, положив руки на колени, смотрит в небо. С нее, как и с меня, градом лил пот. Красное бикини полностью скрылось в недрах пухлого белого тела, вокруг него, словно бросившиеся на добычу насекомые, сгрудились шарики пота. Вокруг талии кольцами Сатурна свисал жир. Даже запястья и щиколотки готовы были в любое мгновение скрыться под слоем сала. На вид она была на несколько лет постарше меня. Вряд ли намного. Два, максимум три года.
Ее полнота не выглядела нездоровой. Приятные черты лица. Просто слишком много жира. Казалось, жир самым естественным образом прилип к ее телу, как металл притягивается к магниту. Начинаясь сразу за ушами, он плавно стекал по плечам и рукам. Ни дать ни взять — надувной человек с рекламы шин «Michelin». Ее полнота производила впечатление некой фатальности и предопределенности, как и любое расстройство.
— Жуткая жара, не правда ли? — обратилась она ко мне по-английски с противоположного края буя.
Как у большинства полных женщин, голос ее был высоким и приторным. Не знаю почему, но я почти не встречал полных женщин с низкими голосами.
— Ужасная жара, — подтвердил я.
— Вы не знаете, который сейчас час? — спросила она.
Я бессмысленно взглянул на берег и ответил:
— Наверное, два тридцать или около того.
— Хм, — отреагировала она довольно вяло.
Затем, словно шпателем, смахнула пальцем пот с переносицы и с пухлых щек. По-моему, ее совершенно не волновало, который сейчас час. Лишь бы что-то спросить. А время — это та независимая категория, с которой можно вот так независимо обращаться.
Я всей душой желал поскорее броситься в прохладную воду и плыть к другому бую, но не хотел, чтобы она подумала, будто я избегаю разговора, так что заплыв пришлось отложить. Сидя на буе, я ждал, пока она заговорит. Я не шевелился, глаза щипало от пота. Солнце жарило с такой силой, что кожа натянулась и местами, казалось, готова была лопнуть.
— Здесь всегда так жарко? — спросила она меня.
— Да, постоянно. Сегодня совсем безоблачно, поэтому даже чуть жарче обычного, — ответил я.
— Вы давно здесь? Вы такой черный!
— Дней девять, кажется.
— Вы и правда отлично загорели, — произнесла она с восхищением, — а я только вчера вечером приехала. Как раз гроза собиралась, было прохладно, я и не думала, что будет такая жара.
— Не стоит сразу сильно загорать — потом придется несладко. Надо иногда бывать в тени, — сказал я.
