Дмитрий Липскеров - Последний сон разума
4. РОДЫ
Владимир Синичкин, капитан милиции, участковый Пустырок, лежал в ведомственном госпитале и ожидал прибытия представителя Книги рекордов Гиннесса со съемочной группой. Вместе с ним важного гостя готовился встречать весь персонал больницы, и обладателя феноменальных ляжек баловали блюдами вовсе не из госпитального рациона, а готовили особо, по-домашнему.
Участковый лежал, уместив свое достояние на трех кроватях, и мечтал о славе.
Каждому свое! – сделал Володя вывод. – Кто-то поет, кто-то книги пишет, кто-то композитор гениальный или дирижер, а я обладатель гениальных ног! – Он прислушался к ощущениям в ляжках и отметил, что они нисколечко не болят, а наоборот, в них присутствует приятная прохлада. – Тоже хорошо, – порадовался капитан.
Еще ему зафантазировалось, что чем черт не шутит, можно и звание внеочередное получить, а то лучше через звание перескочить и быть начальником над майором Погосяном.
Участковый прикрыл глаза и представил себя генералом, сидящим в специальной коляске, с орденами во всю грудь. Рядом, вытянувшись, стоял Зубов и протягивал ему горсть тыквенных семечек… Но постепенно фантазии увели его к другой жизни – международной, в которой он путешествовал за счет Книги Гиннесса по всему миру, демонстрируя свои выдающиеся конечности за приличный гонорар. Ему представлялось, как он проживает в апартаментах со своею Анной Карловной и как супруга гордится мужниными достижениями…
Но в этот день представитель Книги Гиннесса болгарин Жечка Жечков не явился. В госпиталь прибыл специальный курьер, сообщивший, что сегодня в одном из парков города состоится варка рекордного количества пельменей. Двести пятьдесят тысяч штук должны быть одновременно приготовлены в ста котлах и съедены тысячей едоков. Напоследок курьер объявил, что представитель прибудет завтра во второй половине дня с нейтральным медицинским персоналом.
Только жрать горазды! – заключил Синичкин и груст-но вздохнул, так как осуществление мечтаний отодвинулось на сутки.
А ночью ляжки Володи посетил нестерпимый холод. Холод настолько пронизал конечности участкового, что он залез руками под одеяло и обнаружил на истонченной коже ног иней, или, лучше сказать, изморозь.
Температура моего тела отрицательна, – заключил капитан и жалобно позвал нянечку.
Нянечка по названию Петровна явилась и полночи согревала морозные ноги Володи горячими спиртовыми компрессами, напевая что-то фольклорное, дабы усыпить мученика до утра.
Капитан уснул, а наутро обнаружил резкое похудание своих ног. Конечности как бы сдулись вдвое, словно резиновые. Им уже не требовалось трех кроватей, а достаточно было двух.
Срочно был вызван в палату ассистент – и.о. главврача, который, обследовав Синичкина, скорчил физиономию и укоризненно посетовал:
– Что ж вы до вечера потерпеть не могли! Сегодня же представитель приезжает!
Участковый сконфузился, но выразил надежду, что и такого объема ляжек может хватить для рекорда.
– Вы что думаете, вы один такой! – разозлился ассистент. – Да в мире таких ногастых тысячи!
Было произведено маленькое расследование, по окончании которого нянечка Петровна была в одночасье уволена за самоуправство. Синичкин видел ее растерянную спину в окно и грустил за бабушку, проработавшую в госпитале сорок пять лет и так бесславно закончившую свою карьеру.
А ноги Володи с каждым часом продолжали уменьшаться в объемах, хирели прямо-таки на глазах, и к прибытию представителя Книги рекордов Гиннесса со съемочной группой они представляли собою лишь чрезмерно жирные конечности, что совершенно не впечатлило болгарина Жечкова.
– А куда ж ноги делись? – поинтересовался представитель.
– Сдулись, – ответил кто-то из врачей.
– Ну, нет ног, нет и рекорда! – равнодушно ответил Жечка и, щелкнув пальцами, указал съемочной группе на дверь.
– Да как же! – занервничал и.о. главврача. – Вы же их видели сами!
– Видел, – согласился представитель. – Но главное документик! А его нет! Если ноги еще раздуются, то вызывайте, приеду немедленно!
С тем болгарин и отбыл восвояси.
– Готовьте к выписке! – распорядился бывший ассистент, злобно зыркнув на Синичкина.
– Да как же! – возмутился участковый. – Я и ходить-то не могу!
– Каждый день в городе ранят примерно десять милиционеров! Вы занимаете место одного из героев!
– У меня ноги светятся ночью!
– Отправьте его в психиатрическую!
– Я согласен на выписку! – нашелся Володя мгновенно…
В этот же день его выписали и закрыли больничный.
Анна Карловна перевезла мужа домой на такси и нянчилась с ним, как с младенцем, не обращая внимания на злобные подковырки мужа насчет ее пустого немецкого брюха и фашистов родственников.
Ночью ноги Володи опять сковало холодом, как реки льдом, и он уже был признателен жене за то, что она, не помня зла, обвязала больные ляжки пуховыми платками и до утра гладила мужа теплой рукой по голове; а он плакал грустно, расставаясь со своими надеждами на международное признание и генеральское звание. Из всех его фантазий реальной оставалась одна – что Зубов поделится с ним семечками, да и то если майор Погосян распорядится.
На следующее утро Анна Карловна обнаружила ноги мужа совершенно выздоровевшими, во всяком случае, абсолютно такими же, как и до рецидива заболевания – слегка раздутыми в ляжках. Она нежно помазала их бабкиной мазью на живой клетке и помогла мужу натянуть сапоги.
В отделении Синичкина встречали по-разному. Майор Погосян потрепал Володю по плечу, а потом с армянской грустью развел руками и произнес пространную речь о том, что слава портит и что, мол, неизвестно – хорошо или плохо то, что рекорд не состоялся.
Карапетян почесывал свои бакенбарды, ничего не говоря, но про себя считал капитана Синичкина полным ничтожеством, носящим его звездочку, и не по праву.
Как всегда, в два часа состоялся армянский обед, за которым опять доставалось Зубову. Обсасывалась тема о влиянии русской женщины на психологию армянского мужчины. Кое-кто из офицеров даже выразил предположение, что, общаясь с более светлой нацией, кавказский мужчина лысеет в пять раз быстрее, причем не только головой, но также грудью и спиной.
Старшина Зубов попытался было выяснить, какая связь между психологией и облысением, но ему было приказано молчать, однако, заглотнув кусок баранины, Зубов-Зубян произвел демарш, заключающийся в расстегивании форменной рубашки. За столом воцарилось глубокое молчание, когда перед обедающими открылась выдающаяся картина, которую Синичкин назвал про себя «Баран перед стрижкой». Грудь старшины была иссиня-черной, так густо она поросла шерстью. Тело даже не проглядывало сквозь вороной волос, и видавшие виды армяне загрустили, созерцая такое гормональное богатство коллеги.
Зубов предложил продемонстрировать спину или зад, грубо намекая, что степень волосатости на этих частях тела не меньшая, нежели на груди, но милиционеры замахали на старшину руками, а майор Погосян пригрозил, что застрелит идиота, если тот снимет за столом штаны.
Таким образом старшина Зубов в этот день одержал маленькую победу над соплеменниками, и под его многоярусным носом до вечера блуждала высокомерная улыбка.
После обеда майор вызвал к себе Синичкина и произвел с ним служебный разговор.
– Наличие крови на найденной одежде соответствует крови на куске уха, так что преступление налицо! Это факт! – заключил Погосян и широко улыбнулся участковому. – Тебе, дорогой, предстоит выяснить, кому принадлежала одежда, и отыскать труп, от которого урвали кусок уха! Мы всегда рады тебе помочь, но сам знаешь, дел у всех куча, так что справляйся сам!
Синичкин было вяло попытался говорить, что расследованиям он не обучен, что после болезни его фигура еще крайне слаба, но майор прервал подчиненного словами: «Ай, молодца, как хорошо выглядишь!» – и велел приступать к выполнению задания.
– А где коробок? – напоследок спросил Синичкин.
– Какой коробок? – не понял майор.
– Из-под уха? Я обещал отдать!
Вместо ответа начальник так посмотрел на подчиненного, что участковый содрогнулся под его черным глазом и удивительно резво ретировался из кабинета, вдруг задавшись вопросом, почему в отделении, в котором он служит, столько армян.
– В Нахичевани мы, что ли? – вскричал он, впрочем, уже на улице, направляясь к карьеру, возле которого была обнаружена одежда с признаками криминала.
Он не знал, для чего волочется к водоему, чего ему там искать еще, но что делать другое, Володя Синичкин тоже не знал. Он шел вдоль песчаного берега, прислушивался, как по кишкам бродят, урча, газы, рожденные высококалорийной армянской жратвой, и глядел под ноги печально, как верблюд.
Сначала он увидел разодранную сеть и подумал: зачем она здесь, чего ею вылавливать, а потом поглядел на кучу полусгнивших досок, из-под которых выглядывали синюшные пальцы чьей-то ноги.
