Паскаль Брюкнер - Дом ангелов
— Этих людей я не сужу, я говорю им: респект. Если они приходит к нам, я их принимаю, если не хотят, силком тащить не стану. По какому праву я бы их судил?
Все соглашались, только Антонену хотелось заткнуть ему глотку и размозжить череп молотком. Вместо этого он улыбался и кивал. Однажды, когда он употребил в разговоре слово «клошар», Изольда одернула его:
— Антонен, так больше не говорят, «клошар» — нехорошее слово. Надо говорить бомж — без определенного места жительства. Первый термин уничижителен, он не оставляет людям надежды выкарабкаться, второй описателен и даже оптимистичен, потому что от «без» можно перейти к «с».
Антонен сконфузился от этого урока семантики, хоть и уловил в тоне Изольды некую нравоучительную иронию. Зато от нее же он узнал новое слово: «асфальтизация» — состояние самых безнадежных, что уже не в силах подняться с тротуара. На работе он вел двойную бухгалтерию. Его интересовали только необратимые случаи. Он научился отличать подпорченных от пропащих. Когда ему попадался совсем отпетый, он ставил против его имени две звездочки и переписывал в блокнот все его данные. Надо было остерегаться «выплатных попоек» — дней, когда бомжи получали свои социальные пособия и напивались вусмерть, засыпая в конце концов в собственной блевотине. В дни особенно большого наплыва в приюте стоял запах мочи и грязных ног такой густоты, что парфюмер мог бы дистиллировать его по капле. Никто не возмущался — все вели себя так, будто прогуливались среди роз. Это был непрерывно гудящий улей живых мертвецов. Они были либо пьяны, либо с похмелья. В прошлом году голуби склевали ноги одного парня, уснувшего пьяным сном на пустыре: когда он проснулся, у него не было подошв, точно подметки оторвали у ботинок.
Своеобразным талисманом приюта был один кроткий старичок, которого все звали Гвоздиком. «Кореши» когда-то по пьяному делу вбили ему шутки ради гвоздь в макушку. По счастью, острие не повредило никакие жизненные центры, только слегка задело мозжечок, что сказалось на речи, и бедняга с тех пор заикался. Этот чудесно спасенный водил в «Доме ангелов» дружбу со всеми, оказывал мелкие услуги и позволял трогать свою голову — на счастье. Устав «Дома ангелов» гласил: поддерживать со всеми доверительные отношения, уважать их достоинство, облегчать их страдания. Антонену, с его убийственными поползновениями, это удавалось в полной мере. Порой, под хорошее настроение, он встречал постояльцев словами: «Добро пожаловать в „Ритц“, дамы-господа». Шутка действовала. Он им нравился, с его хмурым видом, черным юмором, нервными жестами. Он, по крайней мере, не изображал симпатии, оказывал услуги, и только. Жизнь у этих господ и дам была не сахар: раннее сиротство, побои либо насилие в детстве, безработица, разводы — кругом невезение, все они были одним миром мазаны. Всегда один и тот же душераздирающий рассказ об одних и тех же тяготах. Не имея возможности истребить их из огнемета, он вызывался добровольцем на работу в прачечную, отстирывал их тряпье при температуре 180° с нескрываемым наслаждением. Мысль о паразитах, агонизирующих в этих гигантских машинах под действием энзимов, наполняла его счастьем. Он отмывал помещения с таким усердием, что все только диву давались. Изольда с извращенным удовольствием разводила всюду грязь, провоцируя его. Он не жаловался, мыл и мыл. Многочисленные стажеры ломались через несколько недель, а он держался на бездонной глубине своей ненависти.
Только однажды, один-единственный раз он дал слабину — треснул защитный панцирь. Весь этот день он имел дело с особенно омерзительными существами, в том числе с молодой токсикоманкой, осыпавшей его бранью и угрозами. Вечером, сидя в темной кухне, он дал волю слезам. Хозяйка, проходившая мимо, увидела его и крепко обняла. Уткнувшись лицом в ее левую грудь, огромную и упругую, он выплакался всласть без всякого стыда. От нее хорошо пахло, «Ветивером» для мужчин от «Герлен», она куда-то собиралась. Под черным плащом на ней было вечернее платье, высокие ботинки — видно, намечался благотворительный вечер. Ее длинные волосы падали на плечи шелковым водопадом. Антонен так боялся разочаровать эту восхитительную женщину. Он выдохнул ей в ухо между рыданиями:
— Я не смогу!
— Нет, сможешь! Теперь уже слишком поздно отступать. Мы с тобой заключили пакт.
К стыду своему, он почувствовал, как твердеет между ног, и поспешно высвободился из ее объятий.
Глава 12
Богоматерь скорбящих
Антонен робел перед мадам де Отлюс. Эта женщина сама по себе была событием. Ее присутствие изменяло вибрацию атмосферы. Бившая в ней ключом энергия ошеломляла его. Он видел, как она мыла стертые ноги бродяг, как с бесконечным терпением отмывала дочиста под струями воды бедолагу, подобранного у железной дороги, терла его губкой, руками снимала корки засохшего дерьма и гноя, не выказывая ни малейшей брезгливости, с каким-то даже озаренным видом. Две недели спустя она возвращала того к цивильной жизни, чистого, выбритого, с зажившими язвами. Стычки, брань, запахи ее не смущали. Она снисходительно взирала на ссорящихся чад, точно мать, защищающая свой выводок. Само понятие отвращения было ей неведомо. Она чистила туалеты так же лихо, как и накрывала на стол. Контраст между ее грацией и этой грубой работой был разителен. Надо было видеть, как она входила в мужскую душевую и спрашивала зычным голосом:
— Ну что, ребятки, отмылись-ополоснулись хорошенько?
Она говорила Антонену «ты», в то время как он обращался к ней на «вы».
— Ты знаешь, почему я назвала это приют «Дом ангелов»? Потому что я вижу, как сквозь раздутые хари этих бедолаг проступают лики ангелов. «Не презирайте рубище нищих, — говорил Иоанн Златоуст. — Те, чей вид нам противен, — тоже чада Божьи, вылепленные из той же глины, что и мы». Я люблю их, этих пропащих, я принимаю их такими, какие они есть, и пытаюсь сделать их жизнь лучше.
Она высказывала эти простые истины с воодушевлением. Изольда де Отлюс была жадна до несчастья, как другие до золота: она не так любила нищих, как саму нищету. Ее алчная доброта повсюду искала гибнущих, чтобы их спасать. Она то и дело цитировала Мать Терезу:
— «Радостны бедные, бедные — наши господа».
Эта Мадонна Заблудших довела до совершенства культуру экстатической улыбки, которой она научилась у сестер-монахинь, чтобы нейтрализовать враждебность, — улыбка как оружие устрашения. Чем больше Изольда, молитвенно сложив руки, устремив глаза в синеву, повторяла свои лозунги — слушать, любить, доверять, — тем крепче сжимал Антонен кулаки, думая о побоях. Она говорила с проникновенным видом фанатиков, не отягощенных ни малейшими сомнениями. А ему хотелось крикнуть: заткнешься ты наконец? Не прошло и месяца, как возникли первые конфликты: Антонен, хоть и провозглашал себя другом рода человеческого, с трудом владел собой. Он сделал замечание юному маргиналу, в третий раз потерявшему документы, и проходившая мимо Изольда, услышав повышенный тон, одернула его:
— Спокойнее, пожалуйста. Не тебе судить его или отчитывать. Твое дело ему помочь. Надеюсь, я ясно выразилась.
Он соглашался, не желая вступать в пререкания. Но позже снова встревал с инициативой, предлагая, например, устроить облаву на нищих. Эти дамы-господа мало того, что отравляют воздух, так еще и отказываются от помощи, предпочитая жить в грязи, а не в приюте. Изольда протестовала:
— Наши «гости» (она употребляла именно это церемонное слово) ничего нам не должны, мы не налагаем на них никаких обязательств.
Антонен не отступал:
— Объясните мне, что заставляет здорового человека сесть однажды на тротуар с протянутой рукой?
— Те, кто дошел до края, больше ничего не могут.
— Даже двадцатилетний юнец, который, вместо того чтобы поднять зад, побирается на вино и сигареты?
— Бывает и такое, но это исключение.
— Так вы не находите, что это просто-напросто рэкет, применяемый к честным людям?
Не в силах формулировать свои доводы спокойно, Антонен заводился. Она урезонивала его:
— Антонен, ты уверен, что избрал верный путь? Я понимаю, что тебе бывает нелегко, но если эта работа так тебе невыносима, возвращайся к своим квартирам для богачей.
Да, с ней надо было делать однозначный выбор.
— Достаточно ли ты любишь этих несчастных, Антонен? Ведь речь идет именно о любви.
Вечно этот шантаж высокими чувствами! Он гнул свое.
— Вы твердите о реадаптации, это ваша мантра. А вы знаете, что никто из этих несчастных не возвращается к нормальной жизни, — если такие и есть, процент до смешного мал. По мнению специалистов, лишь пять процентов бомжей имеют шанс выкарабкаться. И рецидивы неизбежны.
— Неправда, наши успехи не так уж ничтожны. Этим людям, обиженным жизнью, нужен свет надежды. Это усиливает их сопротивляемость и опровергает самые мрачные прогнозы. Повторяю, если тебе не по силам тягаться с бездной, скажи мне это сразу.
