Мишель Уэльбек - Платформа
– Этот тип мне не нравится, – прошептала она с раздражением.
– Он не глуп, – сказал я; в сущности, он был мне безразличен.
– Не глуп, но он мне не нравится. Старается всех шокировать, производить неприятное впечатление; я этого не люблю. Вы, по крайней мере, пытаетесь приспособиться.
– Вот как? – я взглянул на нее с удивлением.
– Ну да. Чувствуется, конечно, что вам трудно, что вы не созданы для такого рода поездок; но вы делаете над собой усилие. Мне кажется, в душе вы добрый.
Мне бы тут обнять ее, погладить грудь, поцеловать в губы; но я, как кретин, не шевельнулся. Приближался вечер; солнце теперь плыло над пальмами; мы обменивались ничего не значащими фразами.
К новогоднему столу Валери надела очень открытое на груди длинное зеленое платье из легкой, чуть просвечивающей ткани. После ужина на веранде играл оркестр, и чудной старик-певец гнусавым голосом тянул обработки медленного рока Боба Дилана. Бабетт и Леа примкнули к группе немцев, с их стороны до меня долетали звонкие восклицания. Жозетт и Рене танцевали, нежно обнявшись, – миленькие толстячки. Ночь стояла теплая; бабочки облепляли разноцветные фонарики, подвешенные к балюстраде. Я чувствовал себя подавленным и глушил виски стакан за стаканом.
– То, что говорит этот тип в интервью…
– Да? – Валери подняла на меня глаза; мы сидели рядом на плетеной скамейке. Ее грудь плотно наполняла ракушки лифа. Она накрасила глаза, распущенные волосы спадали на плечи.
– Я думаю, это в большей степени относится к американкам. С европейками тут не все ясно.
Она с сомнением покачала головой и ничего не ответила. Лучше, конечно, было бы пригласить ее на танец. Я выпил еще виски, откинулся на спинку скамейки, глубоко вздохнул.
Когда я проснулся, зал был почти пуст. Артист еще что-то напевал по-тайски, ударник ему вяло аккомпанировал; никто их не слушал. Немцы исчезли, Бабетт и Леа оживленно беседовали с двумя неизвестно откуда взявшимися итальянцами. Валери ушла. Было три часа утра по местному времени; начался 2001 год. В Париже он официально начнется только через три часа; в Тегеране как раз наступила полночь, а в Токио уже пробило пять. Все многоликое человечество вступало в третье тысячелетие; лично я сделал это не лучшим образом.
12
Удрученный и пристыженный, я побрел к себе в бунгало; в саду слышался смех. На песчаной дорожке я едва не раздавил неподвижно сидящего лягушонка. Он даже не отскочил, у него полностью отсутствовал инстинкт самосохранения. Рано или поздно на него кто-нибудь случайно наступит, раскрошит ему позвоночник, и расплющенное тельце смешается с песком. Человек почувствует что-то мягкое под ногой, выругается, почистит подошву о землю. Я легонько пнул лягушонка ногой: он неторопливо переместился ближе к бордюру. Я толкнул его еще раз: он отпрыгнул на относительно безопасную лужайку; возможно, мне удалось продлить ему жизнь на несколько часов. Сам я чувствовал себя не в лучшем положении, чем он. Я вырос вне семейного кокона или какой-нибудь другой ячейки общества, и некому было беспокоиться о моей судьбе, поддерживать в беде, восхищаться моими похождениями и успехами. Со своей стороны, и я не создал домашнего очага: остался холостяком, детьми не обзавелся; никому не придет в голову опереться на мое плечо. Я, как зверь, прожил один и в одиночестве умру. В течение нескольких минут я растравлял душу беспочвенной жалостью к самому себе.
С другой стороны, я все-таки создан довольно крепким, и размера я выше среднего в животном мире; я могу рассчитывать на долгую жизнь, как слон или ворон; меня не так просто уничтожить, как эту маленькую амфибию.
Следующие два дня я отсиживался в бунгало. Выходил только изредка и, никем не замеченный, добирался до минимаркета, где покупал фисташки и бутылки «Меконга». Мне страшно было подумать, что я встречусь с Валери за обедом или на пляже. Что-то дается нам легко, что-то кажется непреодолимым. Постепенно все становится непреодолимым; к этому и сводится жизнь.
Второго января после обеда я нашел у себя под дверью анкету агентства «Нувель фронтьер», где требовалось оценить организацию тура. Я заполнил ее тщательно, почти везде поставив галочки в графе «хорошо». И вправду, в определенном смысле все было хорошо. Отпуск сложился нормально. Путешествие прошло на уровне, и приключенческий дух тоже присутствовал в полном соответствии с рекламой. В пункте «личные замечания» я написал следующее четверостишие:
Едва проснувшись, я переношусьВ мир, четко разлинованный на клетки;Мне наша жизнь знакома наизусть,Она – анкета, где я ставлю метки.
Третьего утром я собрал чемодан. Увидев меня в лодке, Валери хотела что-то сказать, но удержалась; я отвернулся. Сон распрощалась с нами в аэропорту Пхукета; мы приехали раньше времени, до отлета оставалось еще три часа. Зарегистрировав билет, я бродил по магазинчиком в холле аэропорта, они были оформлены в виде хижин с тиковыми стойками и крышами из пальмовых веток. Ассортимент предлагаемых товаров сочетал международный стандарт (шарфики «Гермес», духи «Ив Сен-Лоран», сумки «Вюиттон») с изделиями местного производства (ракушки, побрякушки, галстуки таиландского шелка); вся продукция была помечена штрих-кодами. Словом, магазины аэропорта еще жили национальной жизнью, но в сглаженной, приглушенной форме, полностью приспособленной к мировым потребительским запросам. Перед тем как покинуть страну, туристы попадали здесь на некую промежуточную территорию, менее интересную, но и менее опасную, чем окружающее пространство. У меня возникло ощущение, что мир в целом стремится все больше и больше походить на аэропорт.
Я увидел магазин кораллов, и мне почему-то захотелось купить подарок Мари Жанне; собственно, кроме нее, у меня никого не осталось в целом свете. Ожерелье, брошку? Я копался в ящичке и вдруг в двух шагах от себя заметил Валери.
– Пытаюсь выбрать ожерелье, – сказал я после некоторого замешательства.
– Для брюнетки или блондинки? – в ее голосе чувствовалась нотка горечи.
– Блондинки с голубыми глазами.
– Тогда лучше взять светлые кораллы.
– Я протянул посадочный талон девушке за прилавком. Расплачиваясь, я сказал Валери:
– Это для коллеги.
Прозвучало жалко.
Она метнула на меня странный взгляд, словно не знала, то ли ей ударить меня, то ли рассмеяться в лицо; ничего такого она не сделала, а просто вышла вместе со мной из магазина. Большинство членов нашей группы, покончив, как видно, с покупками, сидели на скамейках в холле. Я остановился, набрал полную грудь воздуху и повернулся к Валери.
– Мы могли бы встретиться в Париже… – выпалил я наконец.
– Вы полагаете? – безжалостно парировала она.
Я ничего не ответил, только снова посмотрел на нее.
– Было бы жаль… – пытался объяснить я; впрочем, не уверен, что произнес это вслух.
Валери огляделась, увидела, что на ближайшей к нам скамейке сидят Бабетт и Леа, и с досадой отвернулась. Потом достала из сумки блокнот, вырвала листок и что-то быстро на нем написала. Протягивая листок мне, она хотела сказать какие-то слова, но передумала и ушла в сторону группы. Взглянув на клочок бумаги, я увидел номер мобильного телефона и сунул его в карман.
Часть вторая
Конкурентные преимущества
1
Самолет приземлился в Руасси в одиннадцать; багаж я получил очень быстро; в половине первого уже приехал домой. В субботний день можно было пройтись по магазинам, поискать чего-нибудь для дома. По улице Муффтар гулял ледяной ветер, и ничего не хотелось. Борцы за права животных продавали желтые наклейки. После праздников потребление продуктов питания как правило снижается. Я купил жареного цыпленка, две бутылки белого бордо и последний номер «Хот видео». Не слишком изысканно для уик-энда, но, по моим представлениям, большего я не заслуживал. Я съел полцыпленка; обугленная промасленная кожица вызывала легкое отвращение. В самом начале четвертого я позвонил Валери. Она сняла трубку после второго гудка. Да, она свободна вечером; да, согласна поужинать. Я могу зайти за ней в восемь; авеню Рей, возле парка Монсури.
Она открыла дверь в белых спортивных брюках и короткой футболке, сказала: «Я не готова», – и рукой откинула волосы назад. От этого движения грудь ее колыхнулась; она была без лифчика. Я обхватил ее за талию и потянулся к ней лицом. Она приоткрыла губы и сразу же скользнула языком мне в рот. Меня словно током ударило, я едва не потерял сознание и возбудился мгновенно. Не отрывая от меня своих бедер, она толкнула входную дверь, и та с глухим стуком захлопнулась.
Освещенная одной только настольной лампочкой комната казалась огромной. Валери обняла меня за талию и ощупью повела в спальню. Около кровати она поцеловала меня еще раз. Я поднял майку и погладил ей грудь; она прошептала что-то, но я не разобрал слов. Опустившись на колени, я стянул с нее брюки и трусики и приник лицом к сокровенному месту. Там все было влажно, открыто и хорошо пахло. Она застонала и опрокинулась на кровать. Я быстро разделся и вошел в нее. Мой агрегат дрожал и распалялся. «Валери, – сказал я, – я долго не продержусь, я слишком возбужден». Она притянула меня к себе и шепнула в самое ухо: «Кончай…» И в ту же секунду я почувствовал, как сжимаются стенки ее влагалища. Мне казалось, я весь растворился в пространстве и только член один живет, содрогаясь от небывалого наслаждения. Я извергался долго, многократно и уже под самый конец понял, что кричу. За одно такое мгновение можно и жизнь отдать.
