Орхан Памук - Черная книга

Увлекшийся монологом хозяин дома чем-то напоминал Галипу Ловкого Зайца из старого детского журнала; он вскакивал с кресла, ходил взад-вперед, отчего у Галипа сонно кружилась голова, и продолжал увлеченно: «их» игры надо было прекратить, значит, мы должны были вернуться и начать все сначала. Галип-бей видит, что этот дом — типичный дом «мещанина», или «представителя среднего класса», или «нашего простого человека». Старые кресла под чехлами из цветного ситца, занавески из синтетической ткани, эмалированные тарелки с орнаментом из бабочек, уродливый буфет и хранящийся в нем ликерный сервиз с сахарницей, выставляемый на стол только для гостей по праздникам, выцветший старый ковер. Все это хозяин знает и видит. Знает он и то, что его нынешняя жена — не такая блестящая и образованная женщина, как Рюйя; она, как и его мать, простая, скромная, она — дочь его дяди (женщина улыбнулась сначала Галипу: вот какая у нее тайна, а потом мужу). И дети у них хорошие. И если он будет жив-здоров и ничего не изменится, он проживет такую же жизнь, как его отец. Он сознательно выбрал эту жизнь, намеренно живет именно так, срывая заговор двухтысячелетней давности, категорически отвергает идею «быть другим», желает быть только самим собой.

И все, что Галипу могло показаться случайным в этой комнате, разложено, расставлено, развешано исключительно с этой целью. Стенные часы повешены специально, потому что в таком доме должны быть такие часы с боем. Телевизор в таких домах в это время всегда включен, он стал чем-то вроде уличного фонаря; салфетка ручной работы лежит на нем потому, что в таких семьях телевизор должен быть покрыт именно такой салфеткой. Все продумано до мелочей: и беспорядок на столе, и груда старых газет, и капля варенья на коробке для шитья, приспособленной из коробки шоколадных конфет, чашка с отбитой детьми ручкой, похожей на ухо, белье, что сушится у печки довольно страшного вида. Иногда он наблюдал за детьми и очень радовался, когда видел, что они смотрят фильм, разговаривают с родителями, сидят за столом, движутся и говорят именно так, как положено в подобных семьях. Это было счастье, человек был счастлив, так-как сознательно жил именно той жизнью, какой хотел. А когда он понимает, что с помощью этого счастья он еще и срывает заговор, задуманный две тысячи лет назад, он становится еще счастливее.

Несмотря на большое количество чашек выпитого чая и кофе, Галипу казалось, что он сейчас заснет (хоть бы эта фраза была последней!); он встал, сказал, что ему надо торопиться, и, с трудом передвигая затекшие ноги, пошел к двери. Хозяин двинулся за ним и, втиснувшись между Галипом и стеной, на которой висело пальто гостя, продолжал говорить:

Ему жаль Галип-бея, который возвращается в Стамбул, где начался этот упадок. Стамбул — пробный камень: не то что жить там, ступить туда означает — сдаться, потерпеть поражение. Страшный город, он теперь полон отвратительных картин, которые мы раньше видели только в темных кинотеатрах. Жалкая толпа, старые автомобили, медленно погружающиеся в воду мосты, груды жестяных банок, искореженный асфальт, непонятные громадные буквы, неразборчивые афиши, полустертые надписи на стенах, реклама спиртного и сигарет, минареты, с которых не читают азан, груды камней, пыль, грязь и т. д. и т. д. От этой разрухи нечего ожидать. Если когда-нибудь наступит время воскресения — хозяин дома уверен, что есть множество людей, как и он, всю жизнь сопротивляющихся тому, что происходит, — оно начнется в этих кварталах, о которых с пренебрежением говорят: «бетонные лачуги», потому что именно здесь все еще хранятся истинные сокровища. Он гордится тем, что начинал строить этот квартал, и приглашает Галипа сюда, в эту жизнь, прямо сейчас, Галип мог бы остаться здесь сегодня ночью, они хотя бы поспорили…

Галип надел пальто, попрощался с хозяином дома, его молчаливой женой, тихими детьми, открыл дверь и вышел. Хозяин дома, стоя у открытой двери, внимательно всматривался в темноту, а потом произнес с таким удовольствием, что даже Галипу понравилось: «Как бело!» Много лет назад, не унимался бывший муж Рюйи, он познакомился с шейхом, который ходил только в белых одеждах, и после этого знакомства увидел белый-белый сон. В этом белоснежном сне он сидел вдвоем с Мухаммедом на заднем сиденье белого «кадиллака». Впереди сидели шофер, лица которого не было видно, и два внука Мухаммеда — Хасан и Хюсейн в белых одеждах. Когда «кадиллак» проезжал по Бейоглу мимо афиш, реклам, кинотеатров и публичных домов, внуки, оборачиваясь к деду, морщились.

Галип стоял на верхней ступеньке засыпанной снегом лестницы, ожидая окончания рассказа, хозяин дома не умолкал: нет, он не придавал снам слишком большого значения. Просто научился читать некоторые священные знаки, вот и все. Ему бы хотелось, чтобы Галип и Рюйя пользовались его знаниями. Другие пользуются.

Он слышал, как премьер-министр дословно приводил выдержки из его анализа политической ситуации и излагал некоторые его идеи, сформулированные в статье, опубликованной им под псевдонимом три года назад в момент политического кризиса. Конечно, у них много служащих, которые следят за выходящими в стране даже самыми маленькими журналами и при необходимости докладывают наверх. На днях он обратил внимание на статью Джеляля Салика и понял, что тот тоже какими-то путями добрался до его статей и тщетно пытается по-своему истолковать одну старую проблему.

В обоих случаях любопытно, что мысли человека, про которого говорят, что он исчерпал себя и никому не нужен, повторяют премьер-министр и известный журналист. Он хотел было доказать, что эти два уважаемых человека использовали некоторые предложения и даже фразы из статьи в малотиражном журнале одной из фракций, собирался заявить в прессе о наглом плагиате, но потом решил, что для этого еще не пришло время. Он твердо знал, что надо набраться терпения и ждать, потому что настанет день, когда и эти люди постучат в его дверь. Разве не факт, что в этот отдаленный район ночью, в снег, под неубедительным предлогом разузнать что-то о человеке под вымышленным именем приехал Галип-бей. Галип-бей должен знать, что он хорошо читает подобные знаки. Галип спустился по ступенькам на покрытую снегом мостовую и уже не слышал последних вопросов, которые задавал ему хозяин дома:

Может ли Галип прочитать нашу историю под этим новым углом зрения? Если он заблудится и не сможет выбраться на центральный проспект, не вернется ли он к ним в дом? Может ли он передать большой привет Рюйе?

Все мы ждем его

Поэма моя называется «Великий инквизитор», вещь нелепая, но мне хочется ее тебе сообщить.

Мы все ждем Его. Все мы веками ждем Его. Но все по-разному: кто, устав от толпы на мосту Галата, смотрит в свинцово-голубые воды Золотого Рога; кто подбрасывает дрова в печку, которая никак не согревает комнату в два окошка у подножья крепостной стены; кто нескончаемыми лестницами поднимается к дому греческой постройки в глубине квартала Джихангир; кто в далеком анатолийском поселке, ожидая часа встречи с друзьями в мейхане (Мей — вино (поэт. )', мейхане — заведение, где подают спиртные напитки), коротает время за разгадыванием кроссвордов в стамбульской газете; а кто-то мечтает сесть в самолет, описание и фотографию которого видел в газетах, или войти в светлый зал и обнять красивое тело; так или иначе, мы все ждем Его. Мы ждем Его, когда грустно бредем по грязным мостовым, держа в руках кулек, свернутый из старой, читаной-перечитаной газеты или пакет из дешевого пластика, после которого яблоки пахнут синтетикой, или сетку, оставляющую на ладони и пальцах синие следы. Мы ждем Его всегда: когда субботним вечером возвращаемся из кинотеатра, где смотрели фильм о невероятных приключениях красивейших женщин с мужчинами, бьющими бутылки и окна, или из квартала публичных домов, где время, проведенное с проститутками, лишь усилило чувство одиночества, или из мейхане, где приятели безжалостно высмеивали какую-нибудь нашу навязчивую идею, или от соседей, где не удалось спокойно послушать театральную постановку по радио, потому что шумные дети никак не могли уснуть. Говорят, Он появится сначала в темных закоулках окраинных кварталов, где мальчишки перебили из рогаток уличные фонари, или перед лавками жуликов, торгующих лотерейными билетами национальной и спортивной лотереи, журналами с обнаженными женщинами, игрушками, табаком и прочей мелочью. Но все считают, что где бы Он ни появился — в котлетной лавке, в которой маленькие дети по двенадцать часов месят фарш, или в кинотеатре, где тысячи глаз превращаются в один, горящий единым желанием, или на зеленых холмах, где безгрешные, как ангелы, пастухи любуются чудом кипарисов на кладбищах, — где бы Он ни появился, счастливец, который увидит Его первым, сразу же узнает Его, и вмиг станет ясно, что ожидание, длившееся долго, как бесконечность, и коротко, как одно мгновенье, закончилось: пришло время спасения.