Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Казалось, слово «налёт» само по себе уже несло ему успокоение. А следовательно, и способность размышлять. Но то, что приносила мысль, пугало его ещё больше.

«Похитившие кинжал — могущественны! Столь наглы могут быть только не сомневающиеся в успехе! А это — смерть! Я?! Меня?!»

Начальника полиции прошибал холодный пот, когда он представлял, что после третьего его признания в том, что разыскиваемый кинжал до сих пор не обнаружен, из темноты выступал некто, добивался приёма у жены наместника, протягивал ей кинжал и — получал место начальника полиции!

Из темноты…

Из темноты?..

Тьма!

— На-а-лёт!!.. На-а-лёт!!..

Время шло, а начальник полиции, пытаясь забыться, всё безумствовал, с нетерпением, как помилования, ожидая, когда исчезнут последние лучи света. Только с наступлением темноты он и сможет отправиться во главе всех подвластных ему людей в кварталы любви…

Да, конечно, первым движением начальника полиции было распорядиться изготовить копию кинжала — насколько он смог его запомнить: укороченный клинок, чёрная рукоять с инкрустацией и как бы поверх неё—белая полоса, по-видимому, магического смысла.

Но… Фальшивый кинжал — это попытка обмануть! Самого наместника! Саму власть!! Саму Империю!!!

Обманывать можно, да, но нельзя быть уличённым! Этого не прощают. За это — расправа. Именно под неё его и подталкивают!

Начальнику полиции виделось: принеси он поддельный кинжал — немедленно появится и настоящий — из темноты. И тогда…

Всё это подсказывал разум, но и помимо него начальник полиции чувствовал, что был нужен именно тот самый кинжал! И никакой иной!

Кинжал следовало найти! Любой ценой! Любой! Пусть даже силой мечей подвластного наместнику легиона! Любой ценой! Ведь иначе — смерть!

Обо всех случавшихся загадочных происшествиях ночной Город во все времена знал достоверней, чем дневной. В особенности это касалось власти. Как обитатели появлявшегося вместе с луной мира вызнавали — или чувствовали? — появление среди них вожака более сильного, чем прежний, для начальника полиции оставалось загадкой. Но ночной Город знал — и по непреложному закону своим знанием с дневным делиться не торопился.

Это дневной, несведущий в крупных делах город полагает, что добыть скрываемые сведения возможно только двумя способами: пытками или мздой. Да, действительно, у воровской мелочи, прислуги на побегушках, нужные сведения проще выбить, чем купить. Порой достаточно не то что одного удара, а одной только угрозы — и мелочь начинает выслуживаться перед новым хозяином.

У торговцев, к побоям чувствительным, выбить нужные сведения тоже несложно. Однако таких не бьют: покупать у них их собственную подлость и наблюдать добровольное погружение в эту топь для не одержимого жадностью удовольствие настолько острое, что отказаться от него просто невозможно.

Но вот как быть с главарями? От денег они не в зависимости — часто широким жестом раздают целые состояния, вплоть до последней монеты. Следовательно, купить их невозможно. Скажете, пытка? Безнадёжно: хотя главари всегда за унижение клянутся отомстить, но от побоев явно получают удовольствие — на избиения отчётливо напрашиваются.

Итак, что же остаётся?

Человек Власти?

Да, слабость господствующих — подвластность.

Поначалу в пыточной вожаки могут корчить из себя гордецов, способных управлять собой и своей волей, но стоит в пыточную войти Человеку Власти…

Человек Власти — это не должность. Никакая должность дар властвования не подменит. Это — от Бога!

Начальник полиции насчёт своей способности просто так развязывать языки главарей никогда не заблуждался.

Однако главарей всё-таки подчинял, ибо владел тайным знанием.

Пыточную заменял — триумф!

Триумф — та пытка, которую не мог выдержать никто.

Да, триумф!!

Тонкостям этого приёма подчинения научил начальника полиции его дед, сам долгое время, прежде чем его убили, занимавший эту же должность. Дед в свою очередь был обучен своим дедом — и так, видимо, до первозданных пределов седой древности…

Всё просто: надо только ни на мгновение не забывать, что главарь грабителей, хотя, действительно, грабитель, охотник за осязаемым, но прежде всего — главарь. Интерес к стоимости добычи у него, действительно, был, и притом неподдельный, — но только некогда. В те полузабытые времена, когда он из-за нежелания работать разве что не голодал. А с тех пор как сытость и обеспеченность для него стали привычны и потому незначимы, грабёж стал прежде всего удовольствием души, не целью, а средством подчинения себе исполнителей. (До каких пределов послушен исполнитель? Это проверяется: умеет ли он быть столь щедрым, чтобы с лёгкостью спустить всё и снова быть обречённым на очередное воровство? А если деньги столь милы его сердцу, что он не торопится их потерять, то стоит ли его оставлять в живых? Ведь умеренность, воздержание вообще — это проявление непослушания!)

Да, деньги — средство приобрести власть там, где она невозможна непосредственно. Но приобретённое за деньги — призрачно. Отсюда знаки уважения, доставшиеся помимо денег там, где они прежде покупались, всегда ценились и ценятся несоизмеримо выше купленных. Несоизмеримо.

В этом — суть тайного знания.

Это — главное.

Следствий же множество.

С главарём ночного города можно «столковаться» — говорить при этом можно о чём угодно, безразлично, пусть даже об условиях сделки, можно даже забыть, о чём идёт речь; но в интонациях, движениях тела и выражении лица всё должно свидетельствовать об удивлении и преклонении перед значительностью этого дегенерата.

Преклонение — вот путь к подчинению!

Но не перед ночным городом: эта копошащаяся масса — тяжёлый вздох! — исполнителей-кретинов неисправима. Но вот сам главарь, лично, хотя и вышел из точно таких же, но совсем другой. А поступки его, пусть внешне такие же, на самом деле, конечно же, с другим смыслом…

Главное условие: ритуал преклонения должен быть хорошо виден подручным. Триумф без потрясённых зрителей — не триумф. Пустышка, бессмыслица, собственное порабощение.

А со зрителями — триумф!

Это лишь считается, что римляне переняли его у этрусков. Эта страсть — в каждом человеке. Если что римляне и переняли, то лишь некоторые внешние приёмы, безусловно, по-этрусски роскошные.

Римское триумфальное шествие начиналось на Марсовом поле за стенами Великого Города, затем, пройдя через весь город к Форуму, заканчивалось у Капитолия. Впереди шли сенаторы и магистраты, за ними несли военные трофеи, и только потом следовал сам триумфатор, облачённый в шитую золотом пурпурную мантию, со скипетром из слоновой кости и лавровым венком на голове. Ехал триумфатор на пылавшей золотом колеснице, запряжённой четвёркой белоснежных лошадей. За ним шли воевавшие под его командованием легионеры, за ними гнали нескончаемые колонны пленных, побеждённые цари шли босыми, некоторых, искусно доведённых до звероподобного состояния, и вовсе везли в клетках. Заканчивалось всё угощением войска и населения Города. Ну и подарками, конечно.

Всё это шествие, подарки и угощение оплачивал сам триумфатор, стоило это многих и многих состояний, но — на удивление равнодушных к власти — несмотря на разорительность триумфа, в домогающихся его недостатка не было.

Однако добиться позволения сената на проведение триумфального шествия трудно: разрешение даётся только в случае достаточно кровопролитной победы — при умерщвлении более пяти тысяч врагов Рима. Поэтому для многих римских военачальников и даже консулов триумф оставался вожделенной мечтой, в достижении которой не могли помочь ни состояния, ни интриги на Капитолии, ни собственные, пусть даже необыкновенные, качества.

Да, для всякого подпавшего дракону власти триумф во всём его многоцветии одежд поверженных врагов и блеске оружия легионеров — наивысшая из целей, и ради её достижения не могло быть такой подлости, перед совершением которой стоило бы остановиться.

Всякий — это и вожак ночного города тоже!

Тайное знание династии начальников полиции в том и состояло, что налёт, в глазах несведущего унижающий его жертв, был для них на самом деле противоположностью — триумфом!

В самом деле, чтобы задержать двух-трёх грабителей, чью вину удастся доказать, достаточно незначительного числа сотрудников городской тайной службы, скажем, трёх-четырёх. Налёт на притон ради этих двух-трёх излишен — напрасная трата сил, времени и средств. Сам же главарь и вовсе всегда оказывается для суда беспорочен.

Однако налёты испокон веков проводят.

И задействованы бывают все силы власти.

И что же?

Несведущему обывателю оставалось только удивляться, что всегородские грандиозные полицейские операции не приносили городу спокойствия. Напротив, наглость грабителей после налёта начинала перехлёстывать мыслимые пределы.