Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
Я дошла до рю де Бастид, которую переименовали в Шилер-платц (хотя мы упорно отказывались ее так называть). Дверь boulangerie была закрыта, и я толкнула ее посильнее. Внутри мадам Лувье и мадам Дюран о чем-то оживленно беседовали с месье Арманом.
— Доброе утро, — повесив корзину на руку, поздоровалась я.
Обе женщины, закутанные с головы до ног, удостоили меня неопределенным кивком. Месье Арман остался стоять, положив руки на прилавок.
Немного подождав, я повернулась к старым дамам:
— Как вы себя чувствуете, мадам Лувье? Вот уже несколько недель, как вы не показываетесь в «Красном петухе». Я уж подумала, не заболели ли вы. — В тесном помещении голос мой казался слишком высоким и звучал неестественно громко.
— Нет, — не глядя мне в глаза, ответила старая дама. — Сейчас я предпочитаю сидеть дома.
— Вы получили картофель, что я оставила для вас на прошлой неделе?
— Получила, — ответила она, стараясь не смотреть на месье Армана. — Я отдала его мадам Гренуй. Она не так… щепетильна относительно источника ваших продуктов.
Я окаменела. Так вот оно как. От обиды на такую вопиющую несправедливость у меня вдруг стало горько во рту.
— Что ж, надеюсь, ей понравилось. Месье Арман, будьте любезны, я хотела бы получить хлеб. Буханку Элен и мою, если вас не затруднит.
Господи, как же я хотела услышать одну из его шуток, пусть даже самую вульгарную, или какой-нибудь каламбур! Но булочник стоял, меряя меня неприязненным взглядом. Вопреки моим ожиданиям, он не пошел в заднюю комнату. На самом деле он с места не сдвинулся. И когда я уже была готова повторить свою просьбу, сунул руку под прилавок и достал две буханки черного хлеба.
Я смотрела на них и ничего не понимала.
В маленькой boulangerie было холодно, но взгляд этих людей обжигал кожу. Буханки лежали на прилавке, приземистые и черные.
Наконец я подняла глаза и сглотнула комок в горле:
— На самом деле я ошиблась. На сегодня у нас еще достаточно хлеба, — спокойно произнесла я, убирая кошелек обратно в корзину.
— Не думаю, что в данный момент вы хоть в чем-то нуждаетесь, — сквозь зубы процедила мадам Дюран.
Я резко повернулась и посмотрела старухе прямо в глаза, выдержав ее тяжелый взгляд. Затем с высоко поднятой головой вышла из магазина. Какой позор! Какая несправедливость! Заметив насмешливые взгляды старых дам, я поняла, какой же была дурой. Как я могла так долго не видеть дальше своего носа! Я шла быстрым шагом обратно к отелю, у меня горели щеки, мысли путались. В ушах так звенело, что поначалу я ничего не услышала.
— Halt!
Я остановилась и огляделась по сторонам.
— Halt!
Подняв руку, ко мне направлялся немецкий офицер. Я осталась стоять возле разбитого памятника мэру Леклерку, чувствуя, что щеки продолжают пылать. Офицер подошел прямо ко мне.
— Вы проигнорировали приказ! — заявил он.
— Прошу меня извинить, офицер. Я его не слышала.
— Неповиновение приказам немецкого офицера считается правонарушением.
— Но ведь я же сказала, что не слышала его. Примите мои извинения.
Слегка развязав шарф, я опустила его вниз. И только тогда поняла, кто это был. Молодой офицер, который тогда в баре спьяну облапил Элен и которого комендант размазал по стенке. Я заметила небольшой шрам у него на виске, а потом поняла, что он меня тоже узнал.
— Ваше удостоверение личности.
Однако у меня его с собой не оказалось. Разговор с Орельеном так выбил меня из колеи, что я оставила удостоверение на столике в холле отеля.
— Я его забыла.
— Выходить из дома без удостоверения личности считается правонарушением.
— Оно там, — махнула я рукой в сторону отеля. — Если вы пойдете со мной, я вам его покажу…
— Нет. Я никуда не собираюсь идти. Чем вы занимаетесь?
— Ну я… шла из boulangerie.
— Где купили невидимый хлеб? — спросил он, заглянув в мою пустую корзинку.
— Я передумала.
— Должно быть, вы хорошо питаетесь в этом своем отеле. Все остальные стараются вовремя получить пайку.
— Я питаюсь не лучше других.
— Выверните карманы.
— Что?
— Выверните карманы, я сказал, — пихнул он меня прикладом ружья. — И размотайте ваши платки, чтобы я видел, что вы несете.
На солнце было минус один. Ледяной ветер пробирал до костей, обжигая обнаженную кожу. Я поставила корзину и медленно сняла первую шаль.
— Бросайте. На землю, — приказал он. — А теперь следующую.
Я огляделась вокруг. Там, через площадь, посетители «Красного петуха» наверняка следили за происходящим. Потом я медленно сняла вторую шаль, затем — тяжелое пальто. Я чувствовала, как на меня смотрят из-за всех зашторенных окон, выходящих на площадь.
— Выньте все из карманов. — Он ткнул в мое пальто штыком, вываляв его в грязи. — А теперь выверните их.
Нагнувшись, я сунула руки в карманы. Я вся дрожала от холода, пальцы, ставшие сизыми, не слушались. После нескольких попыток я достала из кармана жакета продовольственную книжку, две пятифранковые банкноты и листок бумаги.
— Что это? — выхватил его у меня немец.
— Ничего особенного, офицер. Просто… просто подарок моего мужа. Позвольте мне оставить листок у себя.
Я услышала панические нотки в своем голосе и, еще не успев закончить фразу, поняла, что совершила ошибку. Он развернул листок, где Эдуард изобразил нас обоих. Себя — в форме, в виде медведя, меня — в накрахмаленном синем платье, очень чопорную.
— Это конфискуется, — произнес офицер.
— Что?
— Вы не имеете права носить с собой изображение формы французской армии, — заявил он.
— Но… — Я не верила своим ушам. — Это всего лишь безобидный рисунок медведя.
— Медведя во французской форме. Возможно, здесь секретный код.
— Но рисунок — просто шутка… пустячок, которым обмениваются муж и жена. Пожалуйста, не надо его уничтожать! — Я протянула руку, но офицер оттолкнул ее. — Пожалуйста, у меня так мало осталось в память о…
Я дрожала на пронизывающем ветру, он, глядя мне прямо в глаза, рвал рисунок. Сперва надвое, а затем — все так же наблюдая за выражением моего лица — на мелкие кусочки, которые падали на мокрую землю, как конфетти.
— Впредь не будешь забывать документов, шлюха, — произнес он и пошел догонять своих товарищей.
Когда я вошла в дом, прижав к груди обледеневшие, измазанные шали, Элен выбежала мне навстречу. Я чувствовала на себе взгляды посетителей, но мне нечего было им сказать. Пройдя через бар в маленький коридор, я попыталась негнущимися пальцами повесить шали на деревянные гвозди.
— Что случилось? — услышала я позади себя голос сестры.
Я была настолько расстроена, что с трудом могла говорить.
— Офицер, что тогда схватил тебя. Он уничтожил рисунок Эдуарда. Разорвал его на мелкие кусочки, чтобы отыграться на мне за то, что комендант его ударил. А еще у нас нет хлеба, потому что месье Арман тоже считает меня шлюхой.
У меня онемело лицо, и я еле ворочала языком, но кипевшая во мне злость не давала молчать.
— Ш-ш-ш!
— Почему? Почему я должна молчать? Я-то в чем виновата? Все кругом только и делают, что перешептываются и шипят за моей спиной, но никто не хочет сказать правды. — Меня трясло от гнева и отчаяния.
Элен прикрыла дверь в бар и повела меня вверх по лестнице в одну и пустующих спален, единственное место, где мы могли поговорить без свидетелей.
— Успокойся и объясни толком, что случилось.
И я ей все рассказала. О разговоре с Орельеном, о стычке со старыми дамами в boulangerie, о поведении месье Армана и его хлебе, который нам опасно есть. Мы сидели голова к голове. Элен внимательно слушала и сочувственно вздыхала. Неожиданно она прервала меня:
— Ты что, танцевала с ним?
— Ну да, — утерев слезы, ответила я.
— Ты что, танцевала с господином комендантом?
— Не смотри на меня так. Ты не хуже меня знаешь, что я делала в ту ночь. И ты не хуже меня знаешь, что я готова была сделать все, лишь бы не дать немцам помешать празднованию réveillon. Я задержала его здесь, и вы смогли спокойно отметить праздник. Ты ведь сама призналась, что это первый хороший день с тех пор, как Жан Мишель ушел на фронт. Разве ты так не говорила? — спросила я, когда сестра мне не ответила. И, увидев, что она упорно молчит, добавила: — Что? Ты тоже хочешь назвать меня шлюхой?
Элен сидела, разглядывая носки туфель. Наконец она подняла глаза и тихо произнесла:
— Софи, я никогда не стала бы танцевать с немцем.
До меня не сразу дошел смысл сказанного. А потом я встала и, не говоря ни слова, вышла из спальни и спустилась вниз. Я услышала, как она зовет меня, отметив про себя, в самом темном уголке души, что все, слишком поздно.
В тот вечер мы с Элен работали практически молча. Мы обменивались лишь самыми необходимыми фразами типа: да, пирог будет готов к семи тридцати; да, вино откупорено; действительно, сейчас на четыре бутылки меньше, чем было на прошлой неделе. Орельен сидел наверху с Жаном. Только Мими спустилась вниз и ласково обняла меня. В ответ я крепко прижала ее к себе, вдохнув сладкий запах нежной детской кожи.
