Весенний сад - Сибасаки Томока
В обеденный перерыв, после того, как рыбные гостинцы были розданы, Нумадзу заговорил с Таро: фамилию, мол, он взял с удовольствием, но лежать на чужом кладбище не собирается. Его семья из Сидзуока, хотя их фамилия буквально значит «болотистый залив», могилы предков находятся на склоне над рыбачьей гаванью, в воды которой вечерами погружается сверкающее солнце; Нумадзу представлял себе, как упокоится там, у храма, окруженного мандариновыми деревьями, поэтому, когда увидел кладбище в лесу, где зимой страшно холодно, ему стало как-то грустно. Нумадзу приводил и другие доводы:
— Вот женщина, наверное, спокойно воспринимает, что ее похоронят там, где лежат предки мужа, ведь ей, пожалуй, не так трудно жить в окружении чужих людей.
Таро ответил вполне серьезно:
— В последнее время с этим стало проще, есть выбор. Хоть на дереве похорони. Вот у отца я часть пепла захоронил, часть развеял.
— Тогда я хочу, чтобы меня зарыли во дворе родительского дома. У меня в детстве была собака, звали Гепард, так вот рядом с ней.
Нумадзу принялся рассказывать, как его старший брат подобрал беспородного щенка с черными, как у гепарда, пятнами на голове; он очень любил куриные косточки и всегда увязывался за Нумадзу, когда тот, еще маленький, отправлялся в школу. В старости у Гепарда отказали ноги: он даже не мог гулять, но прожил долго, а вообще вырос очень крупным, и вырыть яму, чтобы его похоронить, оказалось не так легко. Такова была изложенная в пять минут история одиннадцатилетней жизни собаки. Рассказывая, Нумадзу несколько раз сглатывал слезы.
— Вот если останутся кости, то могут обвинить в том, что выбросил тело, нужно все превратить в порошок.
— А у тебя получилось?
— Кости были твердые, так что помучился.
— А я думал, что после того, как сожгут, это легко.
У отца Таро кости оказались прочными, да и кариеса почти не было. К восьмидесяти годам у него вполне могло остаться зубов двадцать, но умер он, не дожив до шестидесяти. Тому уже лет десять. Во всяком случае, скоро десять, как Таро живет в Токио.
Керамическую ступку размером с пиалу, в которой он измельчал неожиданно прочные кости отца, и пестик Таро привез в Токио из родительского дома в Осака, они и сейчас были у него. Все три года, что он жил с женой, с которой три года назад развелся, этот набор хранился в глубине посудного шкафа. Бывшая жена не раз говорила, что, раз эти вещи так ему дороги, надо их спрятать, а то она по ошибке может ими воспользоваться, но Таро оставил все на месте. С порядком в доме было не очень, он беспокоился, вдруг не вспомнит, куда спрятал, а порой ему казалось, что если этих предметов не будет на видном месте, то он забудет и про отца, и про его смерть.
— И что делать? Когда умрешь, думать будет поздно. В Кусиро холодно. Природа природой, но холодно. А я плохо переношу холод.
Таро хотел было сказать, что после смерти уже не замерзнешь, но вдруг понял, что Нумадзу говорит сам с собой. Высказывает то, что у него на душе, и вовсе не ждет ответа. В это время в офисе, занимавшем одну из квартир большого многоквартирного дома, кроме Таро и Нумадзу были еще два сотрудника, они, должно быть, слышали, о чем речь, но к разговору никто не присоединился.
Таро получил от Нумадзу в качестве гостинца из Кусиро упаковку сушеных палочек из кеты, но и ее сразу засунул в посудный шкаф. Потом проверил третью полку сверху: посудный-то посудный, но он использовал шкаф и как книжный. За стаканами и кружками из Макдональдса там стояла ступка с пестиком: Таро купил их в центре товаров для дома через два дня после похорон отца. Со ступкой он ошибся. Из бороздок внутри, предназначенных для измельчения продуктов, застрявшие частички костей было не вытащить. Вымыть ступку Таро не решался. Ведь там и сейчас оставались, словно запутавшиеся в расческе волосы, осколочки костей и белый порошок. Так они не видны, но должны были остаться. Кости отца частью были захоронены в могиле на родине, частью хранились у алтаря в его родном доме. Стертую в порошок часть развеяли над морем с мыса в префектуре Эхимэ, куда отец часто ездил на рыбалку. Подхваченный ветром и смытый волной, пепел сразу исчез. А оставшийся в ступке порошок и мелкие крошки — они от тех же костей. Какая это часть отца? Действительно ли в его теле жили эти белые, крепкие кости? Это они сидели, ходили? В младших классах Таро однажды рассек подбородок, налетев на металлический прут: тогда одноклассники всё заглядывали в рану, где видна была кость, Таро и теперь жалел, что сам не смог ее увидеть.
Пиво в банке было чересчур холодным. Купленный в магазине сэконд-хэнд холодильник в последнее время издавал какие-то странные звуки.
В пятницу утром, отправляясь на работу, Таро открыл входную дверь и тут увидел женщину из «Дракона» — она уходила направо. Таро, стоявшего за полуоткрытой дверью, она не заметила, шагала, глядя прямо перед собой. Железнодорожная станция была в противоположной стороне. Подумав — о чем, он и сам не осознал, — и секунду помешкав, Таро двинулся в том же направлении.
Женщина медленно прошла мимо соседнего, похожего на огромный сейф дома — всю его территорию окружал бетонный забор — и повернула за угол. Таро заметил, как она свернула, и дошел до того же угла. У «бетонного сейфа», верно, был внутренний дворик: на улицу смотрели только крошечные окошки. Таро как-то видел автомобиль, выезжавший из гаража, рольставня на котором сейчас была опущена; автомобиль был английский, полноприводный, жильцы же на глаза как-то не попадались. Женщина остановилась на другом углу и принялась разглядывать что-то впереди.
А остановилась она перед домом голубого цвета, который стоял дальше за «бетонным сейфом». Вытянувшись во весь свой маленький рост, она пыталась заглянуть за ограду. Повертела головой, потом снова двинулась с места, но лицо ее все время оставалось обращенным в сторону голубого здания. В мятой рубашке и тренировочных брюках; на голове, наверное, чтобы скрыть непричесанные волосы, вязаная шапочка. Вид — будто ее совсем не заботит мнение окружающих. Как-то нелепо смотрится в очках и этой шапочке. Женщина прошла вдоль забора и свернула направо.
Дом голубого цвета — здание, которое сразу бросается в глаза. Построено в европейском стиле. Доски обшивки покрашены светлой голубой краской. Крыша под бурой черепицей имеет форму приплюснутой пирамиды, сверху украшение, напоминающее наконечник копья.
По белой штукатурке забора, окружающего дом, мастерком нанесен чешуйчатый узор. С дороги виден только второй этаж. С левой стороны — терраса, справа — два небольших окна с поднимающимися створками. Все оконные рамы выкрашены, как и крыша, рыжевато-бурой краской.
На воротах — изящные металлические украшения: цветы, похожие на розы, а по бокам входной двери, видной из-за забора, вставлены витражные стекла, тоже с растительным орнаментом. Таро в этом не очень разбирался, но вроде ирисы: пятна из синего, зеленого, желтого цветов. Из комнаты Таро видна задняя стена этого дома. Там в стене есть маленькое окошко, в нем — витражное стекло с красными стрекозами.
Таро вспомнил дома иностранцев в городе Кобэ, куда в начальных классах их возили на экскурсию, но по сравнению с теми домами в этом ощущался какой-то дисбаланс. На первый взгляд, здание отражало определенный вкус и эпоху, но через некоторое время возникало чувство, будто крышу, стены, витражи, забор, ворота, окна — все соединили, взяв из разных мест.
Справа от ворот на стеклянной табличке было выгравировано «Морио». Дом, по меньшей мере, около года стоял пустой. Новые жильцы въехали незаметно. У входа детский велосипед и коляска. Справа от ворот, уже на улице, на парковочном месте для двух машин, стоит почти такого же цвета, как и дом, легковая машина.
Треть всей территории занимает сад. Он по ту сторону дома, поэтому из комнаты Таро не виден. В том месте, где дорога делает поворот, за забором — большое дерево индийской сирени. Таро сразу узнал ее по коре, клочьями свисавшей с гладкого ствола. Чуть поодаль выглядывают еще два лиственных дерева — поменьше и совсем маленькое. Таро проходил здесь редко, но помнил: сирень — лилового цвета, средней высоты дерево — слива, она цветет белыми цветами, а маленькое деревце — горная сакура.
