Временно - Лейхтер Хилари

— Нормально. Спасибо, Фаррен.

— Хорошо. Потому что я бы не хотела, чтобы вы упустили это прекрасное место!

Да, я бы тоже не хотела его упустить. Так что и в этот раз я, как всегда, заполняю бланк. Жму руку Фаррен. И снова, и снова получаю какое-то место. Самый верный путь к стабильности — это делать, что должно. И делать это хорошо.

Все знают, что основные клиенты Фаррен — настоящие цари горы. Главы компаний и корпораций, лидеры производства и лидеры мнений.

Я тоже стабильно ползла вверх, как и они. Начинала с каких-то низов, с работы, которая приносила пользу городу и делала его красивее.

Я начищала ботинки важных шишек на Центральном вокзале и затем слушала, как они, удаляясь, цокают каблуками, точно копытами. Эта работа сделала меня чуть хитрее.

Еще я мыла окна небоскребов — тех самых, которые действительно скребут небо своими спутниковыми антеннами, флюгерами и шпилями. Я скользила и танцевала на веревках, проезжая вдоль стен по многу миль в день. «Отсюда до Сан-Франциско», — так говорили друг другу мы — товарищи по ведру и тряпке. «Пойдем-ка пить кофе без риска», — обычно отвечал кто-то, затем все спускались на землю и топали за кофе с куском чизкейка или шоколадным пирожным.

Потом я управляла уличным движением — останавливала его и снова запускала. Еще я стучала по асфальту. В буквальном смысле — отбойным молотком. Заменяла почтальона. Художника, который расписывает всякую мелочевку на Десятой улице. И женщину, которая вечно ловит такси на огромном перекрестке. Она с таким энтузиазмом это делает, что все туристы просто в восторге. Вот и я ловила. Только не садилась внутрь, а просто приветствовала водителя и отпускала на все четыре стороны.

А однажды Фаррен отправила меня заменить председателя совета директоров Одной Очень Большой Компании.

Я подписывала какие-то непонятные документы, участвовала в телефонных конференциях, писала записки и проставляла даты на доверенностях и прошениях, «разрешить» или «запретить», дать финансирование или потребовать его назад, развешивала по стенам в офисе всякие произведения современного искусства от модных художников, которые отбирали заранее, и заканчивала я каждое из этих заданий раньше, чем кто-либо удосуживался посвятить меня в подробности. Ведь у каждого есть какая-то часть работы, которую ему не хочется выполнять, что тут скажешь? Только то, что теперь я продаю обработанные участки земли.

Как председатель совета директоров, я ношу деловой костюм и модный шарфик в горошек, который повязываю под воротником блузки, точно галстук. «Детали кое-что да значат, — говорит мать, — но далеко не всё».

— Ну что, сегодня голосуем? — спрашивает мой помощник.

В зале заседаний довольно людно, все на месте. Я сажусь в свое кресло во главе стола.

— Так я уже могу поднять руку? — спрашивает один из акционеров.

— Нет, — отвечает ему другой, с более высоким статусом. — Голосовать будем анонимно. Или вообще не будем.

— Вы говорите так, будто вас тут год не было, — бормочет первый.

— У меня были другие обязательства!

— А я предлагаю голосовать по-новому, — вдруг заявляет третий акционер, с совершенно незначительным статусом. — Давайте сделаем это так, как когда-то делали наши бабушки, а потом — как проголосовали бы наши нерожденные внуки. Соберем данные в систему графиков и диаграмм и выведем нечто среднее из этих двух результатов. Во имя наших предков и потомков.

— Можете не слушать его, у него совершенно незначительный статус акционера, — прошептал мой помощник.

— Могу я уточнить, — говорю я, прочистив горло, — а за что именно мы сейчас голосуем?

— За то, как часто и за что именно мы будем голосовать впредь, — отвечают все хором.

— А может, — подает голос еще один акционер на том конце стола, — может, мы просто это зафиксируем?

Все дружно вздыхают и соглашаются, потом так же дружно достают из своих кожаных портфелей ежедневники в кожаных обложках и делают там отметки. Заседание окончено.

Офисное здание Одной Очень Большой Компании огромное и совершенно безликое. Кофе в нем всегда горячий, газировка теплая, а на кухне полно бананов, сладостей и батончиков мюсли. Из микроволновки несет попкорном. Перекуры затягиваются и даже поощряются, так что я научилась курить, хотя наверняка, когда выйду на другую работу, придется с этим делом завязать. Все свои наблюдения я сунула на дно сумочки, как какую-то квитанцию.

Пока я курю третью сигарету, замечаю у входа плачущую женщину. Наверняка я обидела ее на утреннем совещании. Или еще чего похуже. Я, прикидываясь случайной сердобольной прохожей, даю ей свой шарфик в горошек, чтобы она утерла слезы. Мне это даже нравится.

— Я работаю здесь двадцать четыре года, — говорит женщина, всхлипывая.

— Я работаю здесь двадцать четыре часа, — говорю я и пожимаю ей руку.

Она смеется и расслабляется. Позволить кому-то утешать себя — только во благо, причем во благо обеим сторонам. Я ей благодарна за это. И в знак благодарности снова сжимаю ее руку. А потом еще и еще раз — чуть сильнее. Слишком сильно. И только тут я замечаю, какие у нее красивые руки. Да какой идиот станет увольнять женщину с такими великолепными руками?

— Хватит, — говорит она и уходит, оглядываясь. Наверняка она думает, что я никто. А я и есть никто.

В свой последний рабочий день в Одной Очень Большой Компании я не спешу домой. Все уже перестали обращать на меня внимание — и мне нравится это ощущение. Мне нравится, когда с каждой уходящей минутой во мне все больше и больше перестают нуждаться. Это похоже на сон или даже на смерть.

Люблю офисы по вечерам! Никто не смотрит, как я иду в туалет. Как мою чьи-то грязные чашки и сооружаю целые конструкции из резинок и скрепок. Датчик движения управляет верхним светом, поэтому, когда последние служащие покидают помещение, я перебираюсь в самый укромный угол своего бывшего кабинета. В такие моменты, когда сами по себе гаснут огни в офисе, одиночество чувствуется сильнее всего.

Совершая последнюю вылазку к горе офисных сладостей, я обнаруживаю, что здесь есть кто-то еще. В кресле для гостей сидит мужчина и одной рукой чистит фисташки.

— Вы уже закончили? — спрашивает он.

— Почти, — отвечаю я и понимаю, что это настоящий Председатель совета директоров.

Я узнаю его по портрету, который висит в вестибюле. В его кабинете тоже висит портрет, но там он совсем на себя не похож. На нем дорогой костюм строго по фигуре, из нагрудного кармана пиджака выглядывает платок, волосы совсем седые. Мне кажется, я его где-то видела. Наверняка. Ведь он довольно заметен — как внешне, так и по своему социальному положению.

— Почему вы прячетесь? — спрашиваю я.

— Я не прячусь, я умираю.

Он очищает еще одну фисташку и быстро отправляет ее в рот вместе с половинкой скорлупы.

— У меня к вам необычная просьба, раз уж вы здесь и обнаружили меня, — говорит он. — Готовы к новой работе?

Я советую ему обратиться в агентство, к Фаррен, но оказалось, они уже связались. Жизнь быстрее всяких протоколов. Так вскоре на мое крыльцо попадает небольшой ящичек. В ящичке — урна, в урне — мужчина, и этот мужчина — прах.

— Ты должна носить его с собой, — сообщила мне Фаррен, — чтобы он всегда был в городе, ведь он — человек этого города.

— Когда закончится этот контракт?

— Все когда-нибудь заканчивается в этом бесконечном мире, — отвечает мне Фаррен, и я слышу, как ее бледные, точно свет далеких звезд, пальцы постукивают по столу.

Это довольно грязное занятие — перемещать Председателя в ожерелье. Мой самый рукастый парень помогает свернуть из бумаги воронку и высыпать прах в подвеску.

Подвеска — его же подарок — всего лишь небольшая бутылочка из-под бурбона. Помню обветренное лицо этого моего самого рукастого парня в ту холодную ночь, когда он жестом фокусника вынул склянку из кармана. Глаза его просто светились от удовольствия — он казался себе донельзя смекалистым. Говорят, украшения обычно дарят только самым близким людям. Как котиков или цветочки.