Игорь Сахновский - Нелегальный рассказ о любви (Сборник)
Почему от этой давней ночи, не заполненной никакими событиями, до сих пор с такой силой бьют радиоактивные лучи страха и восторга, которые достают и заражают меня теперешнего? В самом деле, можно ли всерьёз, без улыбки, возводить в ранг события то, что один человек, встав среди ночи и подойдя к постели другого человека, поднимает упавшее на пол одеяло, укрывает лежащего и говорит с лёгкой усмешкой: «Да не волнуйся ты, спи спокойно…»
Как бы то ни было, всё случившееся тогда и впоследствии стало цепью неотразимых доказательств, заставляющих меня признать, что нет ничего страшнее, прекрасней и фантастичнее, чем так называемая реальная жизнь. Она, эта самая жизнь, пресловутая и сугубая, в сущности, прозябая в немоте и безвестности, хочет доверить себя словам. Слова же чаще всего озабочены тем, как они выглядят, и постоянно прихорашиваются.
Начав рассказывать эту историю, я пообещал себе не впадать в соблазн сочинительства, во всяком случае, не придумывать обстоятельства, покуда живые, невыдуманные, которые, впрочем, и выдумать-то невозможно, словно бедные родственники, столько времени топчутся в прихожей, ожидая, когда на них обратят внимание. Я повернулся на другой бок, лицом к стене, слыша, как удаляются её босые шаги, и сознавая, что всё время моего бодрствования Роза тоже не спала. Она как бы выслушала меня, а затем дала осторожный и точный ответ на мои громкие бредовые мысли, которые очень скоро, всего через пятнадцать лет, даже меньше, окажутся вовсе не такими уж бредовыми.
Глава вторая
У Дворянкиных воскресное утро начиналось в темпе бодрой свары, закипавшей вместе с Татьяниным гороховым супом.
Василий нервно похаживал в одних брюках по общему коридору, многократно оглашая тесное коммунальное пространство наболевшим вопросом:
– Кто, бля, в доме хозяин?
Татьяна молчала, не отрывая глаз от кухонной плиты.
В это время, разлёгшись на неубранной родительской постели, Лиза, одна из дворянкинских дочерей-двойняшек, выясняла у другой, сидящей рядом:
– Олька, ты чё, мордовка? Только честно!
И, не дожидаясь ответа, сообщила:
– Я знаю, ты мордовка. Мне мама сказала. Я теперь всем расскажу, что ты мордовка.
Ольга неожиданно завыла, закрывая лицо кулаками, после чего Лиза решила сменить гнев на милость:
– Да ладно, не ссы! Не расскажу.
Мордовка Оля не унималась. Её вой разбудил и напугал младших братьев.
Татьяна прислушалась к разноголосому рёву детей и на очередной вопрос мужа о том, кто, бля, в доме хозяин, хмуро ответила:
– Тараканы.
Роза надела под платье старомодный чёрный купальник. Это означало, что они с Сидельниковым сегодня, возможно, побывают на пляже, если не испортится погода.
Погода, казалось, позабыла о своём существовании. Город выглядел по-курортному южным и ленивым, хотя на самом деле это был южноуральский рабочий город.
Сидельников и Роза спускались по безлюдной улице Шкирятова. Незадолго до этого её переименовали в улицу Нефтяников, и новое название ещё не успело прижиться.
Привычное молчание прервал Сидельников, спросив Розу о причине переименования улицы. Нельзя сказать, что его это сильно интересовало, но всё же… Роза слегка поморщилась, давая понять, что её это интересует ещё меньше, но после некоторой заминки выразилась в том духе, что этот самый Шкирятов, видишь ли, ни с того ни с сего оказался плохим человеком.
Сидельников попробовал сострить:
– А нефтяники не окажутся потом тоже плохими людьми?
Роза не восприняла остроту и ответила неожиданно серьёзно:
– С них достаточно, они уже были плохими.
На этом разговор выдохся. Но прежнего названия всё-таки было немного жалко – в нём Сидельникову чудилось жутковатое бандитское обаяние. Упразднённая фамилия однажды выкажет себя, документально слившись с неописуемой мордой, уместной разве что в ночных кошмарах: когда через уйму лет, копаясь в завалах букинистической лавки, Сидельников возьмёт в руки нарядную книгу с жизнеописаниями всех тех, кто сподобился быть похороненным у Кремлёвской стены и в самой стене, со случайно открытой страницы его одарит нежной людоедской улыбкой деятель с бычьими глазами, расставленными на ширину чугунных скул, – незабвенный Матвей Шкирятов.
Но пока это только улица, где живёт Роза, где за провинциальностью места и неподвижностью времени, за убогой роскошью предстоящей воскресной прогулки укрывается, то есть едва прячет себя, неизбежная близкая радость. Именно ей служило, для неё было создано всё, что попадалось им на пути.
А попадался, во-первых, магазин «Галантерея», куда нельзя было не заглянуть. Это называлось «пойти поглядеть бриллианты». Роза, правда, предпочитала отдел с нитками и пуговицами, где и глазу не на чем остановиться, зато Сидельников сразу приникал к прилавку с драгоценностями. Солнце еле протискивалось через немытое магазинное окно и снова входило в силу на этой витрине благодаря великолепной бензиновой луже, разъятой на крупные гранёные осколки по два с чем-то рубля за штуку. Здесь же плавали, переливаясь, бутылочная зелень и остекленевшие винные ягоды такой глубины и прозрачности, что это не могло быть ничем иным, кроме изумрудов и рубинов. Перечисленные красоты никогда не убывали, поскольку их никто не покупал. Впрочем, Сидельникову не приходило в голову, что сокровище может быть куплено кем угодно, взято в руку, положено в карман. Впечатление усугубляли неземные запахи пудры «Кармен» и одеколона «Шипр».
После галантерейных изысков уличные воздух и свет оказывались пресными и блёклыми. Но это не означало разочарования. День стоял с открытым лицом, где каждая черта была твёрдым обещанием баснословного будущего, которое невозможно отменить.
Свидетельства являли себя сами: возглас тётки, забредшей из пригорода с тяжёлыми бидонами («Кому молока-а?»); приветливость коротконогой встречной дворняги; лёгкая походка Розы; и уже на повороте к проспекту Ленина – фанерные афиши у кинотеатра «Мир» с «Королевой бензоколонки» и «Возвращением Вероники». Из этих незнакомых названий Сидельников умудрялся вычитывать гораздо больше, чем вообще может уместиться в любом, самом потрясающем фильме.
Всё видимое навлекало на себя голод и жажду – кусты волчьей ягоды посреди газона, радуга на побегушках у поливальной машины или категоричная надпись на стекле магазина: «Если хочешь быть красивой, будь ею!» Спросил бы кто-нибудь в тот момент Сидельникова, чего ему не хочется, – он не смог бы ответить. Потому что хотелось – всего. Тем приятнее была мука молчаливой сдержанности, поощряемая их негласным уговором с Розой.
И не было ничего странного в том, что при заходе в ближайший гастроном Роза немедленно покупала Сидельникову стакан томатного сока за 10 копеек, даже не спрашивая о его желании. Пока продавщица, повернув краник, нацеживала сок из высокого стеклянного кулька, Сидельников выуживал алюминиевую ложечку из банки с водой, чтобы поскрести окаменевшую соль в другой банке. Он долго брякал, размешивая соль в своём стакане, затем топил ложку в розовеющей воде и наконец набирал полный рот свежего травяного холода. Вкуснее всего оказывались так и нерастворившиеся кристаллики на дне стакана.
Ещё не успев стереть красные усы, Сидельников завладевал крохотным свёртком с только что купленной для него «докторской» колбасой, которую съедал мгновенно.
Ну съедал – и хватит об этом. Хотя придётся упомянуть о той легендарной эпохе, когда варёная колбаса ценой два двадцать за килограмм станет предметом глубокой озабоченности для населения огромной страны. И Сидельников, к тому времени переехавший в другой, более крупный город, научится охмурять надменных продавщиц и, подавляя приступы интеллигентской тошноты, выпрашивать одну-две колбасные палки (сверх положенного по талонам), чтобы потом с победительным видом везти в плацкартном вагоне эти мёрзлые колбасины на родной Южный Урал, где уже подзабыли вкус данного продукта, несмотря на ударную работу местного мясокомбината. Роза до этих грозных времён не доживёт.
…Центральная площадь была такой же тихой и отрешённой, как и любая часть города. Возле газетного киоска плавилась толстуха в переднике, прилипшая к лотку с сахарной ватой. Несколько автоматов пожарного цвета ради трёхкопеечной мзды были готовы на всё: обрызгать до ушей того, кто запустит руку в их белое нутро, или нафыркать в гранёный стакан колючей воды с сиропом, или даже гордо промолчать – нельзя же каждый раз фыркать.
Главным украшением площади служили руины будущего драмтеатра – летаргическая стройка, благодаря которой целое поколение горожан имело возможность справлять свои немногочисленные нужды не где-нибудь в кустиках, а за надёжными стенами из красного кирпича. Эту площадь через несколько лет наименуют Комсомольской, а в низенькую бетонную загородку неподалёку от руин, при огромном скоплении унылых школьников, замуруют Послание к потомкам с клятвой верности ленинской партии и прочими неотложными сообщениями.
