Мартин Эмис - Лондонские поля
Быстрее же. Я всегда полагал, что начну с той, кому предначертано быть убитой, с нее, с Николь Сикс. Но нет, это уже не кажется вполне правильным. Начнем-ка мы с плохого парня. Да. С Кита. Начнем-ка с убийцы.
Глава 1. Убийца
Кит Талант был гадким парнем. Кит Талант был крайне гадким парнем. Возможно, вы сказали бы, что он был мерзким парнем. Но не самым паршивым, не наимерзейшим. Были парни куда гаже. Где? Ну, например, в воспаленно-горячем свете того универсама единых цен, — были они в бежевых фуфайках, с монтировками в руках, в каждом из них бултыхалось по упаковке «Особого», и была свалка-драка возле дверей, и грязные угрозы, и удар локтем по черной шее завывающей тетки, и потом — ржавая машина, в которой их поджидала блондинка… и прочь, прочь, чтобы сотворить еще что-нибудь, что-нибудь еще; все, что только понадобится. Что за рты красовались на лицах у этих наихудших парней, что за глаза полыхали на этих лицах! Внутри этих глаз — по крошечной неулыбчивой вселенной… Но нет. Кит не был гадок настолько. Он обладал спасительными добродетелями и не испытывал беспричинной ненависти к людям. Не ненавидел их просто так. Кругозор его был, по меньшей мере, многорасовым — да-да, вот так, бездумно, опрометчиво и беспомощно. Интимные свидания с женщинами самых разных оттенков кожи каким-то образом смягчили его сердце. У всех его спасительных добродетелей были имена. Как насчет Фетнаб и Фатим, которых он знал, Нкетчи и Игбал, Мичико и Богуслав, Рамсаверти и Раджавари?! Кит в этом смысле был человеком мира. Они были щелями в его угольно-черном панцире: всех их благословил Господь.
Хотя Киту нравилось в себе почти все, он ненавидел эти свои сулящие искупление черты. На его взгляд, они составляли его единственный значительный недостаток — один его трагический изъян. Когда подоспело время, в конторе возле погрузочной пристани на заводе, что стоит в стороне от шоссе М4 неподалеку от Бристоля, Кит, втиснувший огромную свою рожу в нейлоновый чулок с прорезями, глядя на непокорную женщину, которая, хоть и дрожала, не прекращала, однако, отрицательно мотать головой, и слыша, как Чик Пёрчес и Дин Плит орут ему: «Врежь ей! Врежь ей! Да мочи же ее, мать-перемать!» (он до сих пор помнит, как извивались, путаясь в нейлоновых сетях, их перекошенные рты), определенно не сумел в полной мере реализовать свой потенциал. Оказалось, что он неспособен повалить азиатку на колени и всячески колошматить ее, пока мужик в униформе не отопрет им сейф. Почему он лопухнулся? Почему, Китик, ну почему? По правде сказать, чувствовал он себя далеко не лучшим образом: полночи на каком-то проселке, в машине, пропитанной запахом горячих ступней постоянно отрыгивающихся громил; ни тебе позавтракать, ни опорожнить кишечник; а теперь, в довершение ко всему, ему повсюду виделась зеленая травка, свежие деревца, округлые холмы… К тому же Чик Пёрчес уже вырубил второго охранника, а Дин Плит вскорости перемахнул через прилавок и самовольно уложил тетку своим прикладом. Так что приступ малодушия, случившийся с Китом, ничего не изменил — за исключением перспектив его карьеры в вооруженных грабежах. (Тем, кто наверху, приходится круто, но круто приходится и тем, кто оказался на дне; с тех самых пор имя Кита стали поливать грязью.) Если б только он мог, он вырубил бы ту азиатку, с превеликой радостью. Просто у него не было… просто у него не было таланта.
После этого Кит раз и навсегда отказался от вооруженных ограблений. Повернулся к ним спиной. Занялся рэкетом. В Лондоне, говоря обобщенно, рэкет означает борьбу за наркоту; в той части Западного Лондона, которую Кит называл «домом», рэкет означал борьбу за наркоту с черными — а черные сражаются лучше белых, ибо, помимо других причин, они занимаются этим поголовно (среди них, так сказать, нет штатских). Рэкет действует через эскалацию, через превосходящую эскалацию: успех сопутствует тем, кто способен к экспонентному скачку, и тем, кто в силах постоянно повергать в смятение своей жестокостью. Киту потребовалось пережить несколько зубодробительных избиений и обнаружить у себя первые признаки привыкания к больничной стряпне — она ему начала было нравиться, — чтобы осознать наконец, что он не создан для рэкета. В очередной раз выздоравливая и проводя бóльшую часть времени в уличных кафе, которых на Голборн-роуд пруд пруди, Кит озадачился некоей загадкой. Почему это так выходит, что с черными парнями частенько подвисают белые девицы (причем всегда блондинки, всегда; вероятно, для достижения максимально возможного контраста), но вот белых парней с черными девицами нигде и не встретишь? Избивают ли черные парни белых, если те ходят с их девицами? Нет, или не слишком часто, хотя осторожность соблюдать следует — так, в его личном опыте длительные отношения с черными девицами случались крайне редко. Тогда почему же так происходит? Ответ явился ему во вспышке озарения. Черные парни избивают черных же девиц, которые гуляют с белыми! Ну конечно. Так намного проще. Он подивился этакой мудрости и извлек из нее урок — урок, который, в сердце своем, он воспринял гораздо раньше. Если хочешь насильничать, держись одних только баб. Держись тех, кто слаб. Кит бросил рэкет. Перевернул страницу и начал новую. Отказавшись от насильственных преступлений, Кит процветал и постепенно продвигался к самой вершине своей новой профессии: к преступлениям без насилия.
Кит стал работать кидалой, или жулио. Вон он стоит на углу улицы, с тремя или четырьмя своими коллегами-кидалами, они смеются и кашляют (они всегда кашляют), хлопают себя по плечам, чтобы согреться, и напоминают каких-то кошмарных птиц… В удачные дни он поднимался рано и долгие часы проводил за работой; он выходил в мир, в общество, намереваясь его кинуть. В аэропортах и на вокзалах Кит кидал народ своими «лимузиновыми услугами»; в рядах, вытянувшихся вдоль тротуаров на Оксфорд-стрит и Бишопгейт, он кидал народ своими поддельными духами и одеколонами (основными линиями были «Скандал» и «Ярость»); в задних комнатах лавок, сданных в краткосрочную аренду, он кидал народ непорнографичной порнографией… и повсюду на улицах он кидал народ с помощью перевернутой картонной коробки или молочной упаковочной клети и трех крапленых карт: «Найдите даму!» Частенько здесь, на улицах, — а время от времени и в остальных местах, — трудно было углядеть грань между насильственным преступлением и его маленьким ненасильственным братцем. Кит зарабатывал втрое больше, чем премьер-министр, но у него никогда не было денег: он ежедневно терял по целой куче в «Мекке» — букмекерской конторе, что на Портобелло-роуд. Ни разу не ушел оттуда с выигрышем. Ни единого. Порой он раздумывал об этом, когда, как это случалось ближе к полудню каждого второго четверга, стоял, облаченный в дубленку, склонив голову над страничкой о скачках, в очереди за пособием по безработице, чтобы затем опять поехать на Портобелло-роуд. Вот так жизнь Кита могла бы и пролететь поверх ускользающих лет… Никогда у него не было того, что требуется, чтобы стать убийцей; у него самого — не было. Ему нужна была жертва, та, чье предначертанье — быть убитой. Иностранцы, что толпились возле его коробки или молочной клети, — веснушчатые америкашки с зубами, как у собак, или япошки, пристально глазеющие сквозь свои непременные линзы, — так никогда и не могли найти даму. Но Кит — дело другое. Кит нашел ее.
У него, конечно, уже была дама, крошка Кэт, которая не так давно подарила ему ребеночка. В общем и целом, Кит ничего не имел против ее беременности: это, как он любил пошучивать, оказалось новым и весьма удобным способом упрятать женушку в больницу. Он решил, что назовет новорожденного Китом — Кит Мл. У Кэт, что весьма примечательно, были иные мысли на сей счет. Но Кит был несгибаем, поколебавшись всего лишь раз, когда ему показалось забавным назвать младенца Клайвом — в честь своей собаки, большой, стареющей и непредсказуемой восточно-европейской овчарки. Потом снова передумал: быть ему, стало быть, Китом… Завернутый в голубые пеленки, младенец вместе с матерью прибыл домой. Кит самолично помог им выбраться из кареты «скорой». Пока Кэт хлопотала насчет ужина, Кит сидел возле краденого камина и хмуро взирал на вновь прибывшее чадо. С чадом было что-то не так, был в чаде некий существенный изъян. Беда была в том, что чадо оказалось женского пола. Кит глубоко погрузился в самого себя — и оправился от горя. До Кэт, чьи колени в это время холодил линолеум, донеслось его бормотание:
— Китетта. Китена. Кита. Китина.
— Нет, Кит, — сказала она.
— Китнэб, — сказал Кит с видом медленного приближения к открытию. — Нкети.
— Нет, Кит.
— …п-почему, мать-перемать, она такая желтая?!
