Анатолий Приставкин - Солдат и мальчик
– А может, он убитый?
– Да нет, храпел…
Витька положил ботинок рядом с собой, полез за пазуху. Вынул оттуда черную квадратную коробку – электрический фонарик! Васька шею напряг, чтобы разглядеть чудо-фонарик. Витька будто равнодушно осмотрел его, дыхнул на стекло, протер рукавом, и оно заблестело; двинул двумя рычажками, и сразу красное стекло выползло, а потом шторка с щелью. Нажал на кнопку, и засветилось, полоснуло Ваську по глазам ярким светом.
Витька как бы невзначай направлял на Ваську свет, но сам будто и не видел Ваську, а был занят чудо-фонариком.
А Васька ловил Витькин взгляд и тихо, совсем тихонечко, по-мышиному пискнул:
– Дай… мне…
Витька не услышал, стал включать и выключать свет.
– Дай, Вить…
Васька не заметил, что его собственная рука протянулась к черной игрушке, а Витька – хлоп, больно ударил по руке.
– Не лапай, будешь косолапый! – крикнул Витька и спрятал фонарик под рубаху. Надел ботинок, собрался уходить.
– А мне? – спросил Васька.
– Тебе? – удивился Витька и посмотрел на Ваську нахально-невинными глазами. – Чего тебе, Сморчок?
– Я же стоял? – пробормотал быстро Васька и старался поймать Витькин взгляд. Все было в глазах у Васьки – и просьба, и подобострастие, и жалость к себе, и молчаливый страх. Страха было больше всего.
– Мог бы и не стоять, – сказал Витька и сплюнул.
– Но ведь я стоял… Я стоял… Стоял!.. – заныл Васька. В голосе у него появились слезы. Вот Сморчок, и дела от него никакого нет, а если начнет просить, не отстанет.
Витька даже замахнулся на него, но не ударил. Не до конца разозлился. Если бы разозлился настолько, что ударил, то еще бы тогда разозлился и смог бы побить Ваську. А сейчас только заорал на него:
– Отстанешь или нет! Вот, держи!
На ладони у него лежал круглый компас. Васька за' молчал и даже съежился, когда Витька протянул ему этот блестящий, как часики, компас. Не поверил, что от' даст, и правда: только протянул руку, как Витька зажал компас в кулаке и сунул ему кулак под нос:
– Во тебе! Понял! Во, а не компас!
И вдруг швырнул прямо в лицо Ваське компас, так что тот ударился в глаз и упал ему прямо в руки. Васька сжал компас в двух руках, не в силах поверить, что он его…
Витька смотрел, не скрывая своей враждебности. Никогда бы не отдал он такой драгоценной вещицы, если бы не острая мысль о том, что Васька может проболтаться. Дело-то было нешуточное, тут фонарик, да компас, да еще что-то, чего не видал Васька, – пустячки. А главное… Пусть возьмет этот компас и молчит. Как-никак, а с компасом он соучастник. Компас ему замком на язык.
– Жаль, – сказал Витька искренне. – Мы бы и без тебя очистили солдата. Одурел он или выпил… Как мертвый… Хотели шинель из-под него вынуть, да побоялись… Проснется…
– Еще что взяли? – спросил Васька, а сам отвернулся, спрятал компас куда-то внутрь себя. Попробуй-ка разыщи теперь.
– Тебе все и рассказать? – спросил Витька, словно опять озлясь.
– Может, хлеба там…
– Вот Сморчок! – сквозь зубы крикнул Витька и встал. – Тебе мало. Мало, да? А хочешь, компас заберу?
– Нет, – быстро произнес Васька и сделал шаг назад.
– Тогда чеши отсюда… Косолапь… Подальше. Да смотри, если пикнешь!
– Не пикну, – тихо отвечал Васька.
Он обождал, пока приятель скроется за деревьями, с оглядкой извлек компас, стал смотреть. Пощелкал стопором, нашел север и юг, покрутил, пытаясь обмануть стрелку, но ничего у него не вышло. Наигравшись, спрятал Васька компас снова и рысцой двинулся к детдому. Он и без часов, минута в минуту, мог сказать, когда у них обед.
– 2 -
Воспитательница Анна Михайловна построила ребят на поверку. Быстро пересчитала. Выходило, что нет шестерых. Ну, Сычева, или Кольку Сыча, никто никогда и не спрашивал. И он никого не спрашивал, хотел – приходил, а не хотел – не приходил. Да и попробовали бы его спросить. Он тут никого не боялся. Это его боялись, в том числе боялись и воспитательницы.
Его не трогали, лишь бы не тронул сам. Все – и воспитанники и воспитатели – были только рады, что нет сегодня Сыча.
Не оказалось двух братьев Кузьминых, или, как их звали, Кузьменыши. Они уехали к родне. Куда пропали еще трое – никто не знал. Может, кто знал, да помалкивал. То ли гуляли, то ли сбежали, сели на проходящий санитарный поезд да подались на фронт. Многие так делали. Или на крыше товарняка поехали искать край по-сытнее нашенского. На восток, на юго-восток. Там, говорят, из-за корочки хлеба не давятся, там даже мясо настоящее жрут. Потому что в тех местах война не проходила.
Но возможно и так, что сидят все трое в каталажке за незаконные действия на рынке с честными советскими гражданами, сидят и ноют, скулят через замочную скважину: «Дяденька милиционер, отпусти… Отпусти, мы детдомовские…» А что с них возьмешь, у них ничего и никого нет. Подержат да отпустят, припугнув для острастки. А наш беспризорный брат – пуганый. Чем больше пужают, тем больше не боится.
Васька вспомнил, как однажды они козу сперли. Попробовали доить, а она такая дура – не доится. Держали ее под домом в подвале, пока она не заблеяла от голода на весь поселок.
– Вывернуть карманы, – сказала Анна Михайловна и пошла по ряду. Все вывернули, и Васька вывернул, размышляя над тем, что вот Анна Михайловна, воспитательница, – не дура, не чета той козе. А простой истины не понимает. Кто же станет прятать ценные вещи в дурацких карманах? И без них в одежде столько тайных мест, что на спор мешок картошки вынес бы со склада, если бы тебя пустили на тот склад… А уж для всяких там мелочей вроде ножичка, денег или корки хлеба – тысяча самых загашных мест, попробуй-ка их сыщи! Можно в ботинок под стельку положить, сунуть в манжетину штанов, в трусы между ног или сбоку под мышкой… А то за подкладкой, а то и в кармане у самой воспитательницы, пока она проверяет.
Рядом с Васькой стоял Грачев Сашка, Грач, заложив что-то за щеку, громко сосал и чмокал. Вот тоже вариант – положить в рот и молчать, покуда шарят. Анна Михайловна проверила у Васьки карманы, посмотрела у Грачева, пошла дальше.
– У тебя чего? – спросил Васька. Грач высунул изо рта кусочек жмыха и тут же убрал обратно.
– Подумаешь, – сказал Васька и вынул свой компас. – Смотри! Только руками не лапай!
– Часы? – спросил Грач. У него получилось: «Чаши».
– Дура, компас это. Стороны света показывает.
– Дай посмотреть! – У него вышло: «Вайошошеть».
– А ты жмых!
– Посмотреть?
– Пощупать… – сказал Васька. – Языком… Я только лизну…
– Ладно, – подумав, согласился Грач. – Лизни. – И предупредил: – Зубами не грызи, он тоненький.
Незаметно обменялись, Грач уткнулся в компас, стал искать север и юг. А Васька только засунул в рот жмых, впился зубами. Авось отколется краешек. Напрасные усилия, жмых был как каменный. Повезло Грачу: неделю можно сосать. Интересно, где он свой жмышок прячет на ночь? Небось так и держит во рту. Полезешь, полруки отхватит. А что, если компас попробовать прятать в рот? Не залезет разве? Рот как резина, его и растянуть можно. Но ведь компас не жмых, он от слюней испортиться может…
Васька снова изо всех сил надавил на жмых зубами. Чтобы протянуть время, затеял с Грачом отвлекающий разговор.
– Нашел юг? – получилось: «Нафолюг».
– Что? – спросил Грач.
– Нафолюг?
Грач ничего не понял, но сообразил, куда гнет Васька. Пора возвращать жмых, а то ничего не останется, будь он трижды каменный. Получив свой жмых, Грач внимательно осмотрел его со всех сторон, произнес с обидой:
– Ну и зубы у тебя! Вон сколько выскреб!
– Он не скребется, – сказал Васька.
– Что я, не вижу!
– Ты думаешь, компас не портится, когда его без умения крутят?
– Подумаешь, север, юг… Ну и что? Васька сказал Грачу, как по секрету:
– А то, что на юге этого жмыха завались. Говорят, около станции валяется в кучах, на него никто и не смотрит.
– На жмых? – произнес Грач так удивленно, что чуть не подавился своим жмышком. Вот бы был номер, если бы Грач проглотил его! Он бы заплакал от жалости.
Ваське стало так смешно, он сказал:
– Что жмых, они им коров кормят.
– Врешь?
– Еще свиней, – добавил Васька с превосходством. – А я тебе не скотина, чтобы его жевать… Не свинья какая-нибудь.
Васькин компас был отомщен. Но тут Грач опомнился, крикнул:
– Ах ты Сморчок! Ты все от зависти придумал!
– Что за шум? – спросила, повернувшись, Анна Михайловна.
Она закончила обыск и теперь стояла, глядя на строй. Глаза у нее были синие, этот цвет шел откуда-то из глубины ее, он не согревал. Временами даже казалось, что она никого кругом не видит, а взгляд ее сосредоточен на чем-то, что за пределами окружающего.
Вот и сейчас она молча смотрела, но ничего не видела. Опомнившись, произнесла быстро, чтобы ребята приготовились к обеду, помыли руки.
Все ждали этих слов и с криками «ура» ринулись прямо к столовой. Анна Михайловна предусмотрительно перекрыла вход, встав в дверях, и крикнула, что пускать будет с чистыми руками, когда накроют. Ее не слушались, толпились у дверей, заглядывали в щелку.
