Канта Ибрагимов - Дом проблем
Все тринадцать лет ссылки люди задавали друг другу только один вопрос: «Ну что, не слышно, когда нас домой возвратят?» И каков же был удар узнать, что и после Указа нет дороги домой.
Спецпереселенцы не знали, что Указ был составлен под нажимом ООН и всего международного сообщества, ведь помимо чеченцев и ингушей были депортированы миллионы людей, в том числе и русские. А наивные чеченцы в своих бедах винили только Сталина. И когда вождь народов скончался и все, быть может, искренне скорбели, — чеченцы ликовали. Они думали, что добрый Хрущев их освободил, даже хотели одну из площадей в Грозном назвать его именем, — не прижилось… Самим же Мастаевым казалось, что произошла ошибка и их задержали по недоразумению. Вот если бы сам товарищ Хрущев узнал об этом. И стали они писать письма лично Первому секретарю ЦК КПСС.[6] Ну, понятное дело, что такие письма быстро не доходят. Неожиданно осенью, в 1964 году, произошел тайный дворцовый переворот — Хрущева со всех постов сместили. Опять появилась надежда, что новый лидер страны и КПСС товарищ Брежнев будет человечнее и добрее. В его адрес стали писать Мастаевы письма. Годы шли, а ответа не было. И тогда, уже в 1967 году, отец Вахи додумался закинуть письмо-жалобу в консульство США в Алма-Ате. Видимо, это письмо дошло до многих инстанций, говорили, что его, и не раз, зачитали на радио «Свобода». И тогда в маленький барак поселка Текели, где на металлургическом комбинате работали Нажа и Г ана Мастаевы, явились люди в штатском. Был обыск с угрозами и грубой бранью. В то время Вахе Мастаеву шел третий год. От страха маленький Ваха закричал и бросился к отцу, ища защиты. Не помня себя, Гана кинулся с кулаками на обидчиков, но его тут же скрутили, избили на глазах жены и ребенка и уволокли. Эта страшная ночь оставила тяжелый след: почти до пяти лет мальчик совсем не говорил, а потом еще долгое время заикался. И причина тому была — потерял отца. Года через полтора после ареста пришло уведомление: «гр. Мастаев Г. Н., чеченец, скончался во время следствия».
Овдовевшая мать Вахи — Баппа — уже не могла жить под одной крышей со свекром. К тому же ей самой давно было выдано разрешение вернуться на Кавказ. Да просто так не уедешь: у нее сын, а у деда внук. И это не то чтобы камень преткновения, но это то, что у обоих только и есть. По советским законам — Ваха должен быть с матерью. По чеченским адатам — только с родственниками по отцовской линии, то есть с Нажей. И Баппа этому не перечит, а только плачет тайком по ночам. А каково Мастаеву-старшему, который в ссылке потерял жену и троих детей, остаться одному? В общем, мучился Нажа, да, по его мнению, решил справедливо: до школьных лет внук — с ним, а в школу сын будет ходить в Грозном, куда возвращается Баппа; на летние каникулы Ваха будет приезжать к деду в Казахстан.
У взрослых это — страх одиночества, а страдает мальчишка. Пока дед Нажа целыми днями трудился, Ваха предоставлен самому себе: сызмальства курит, растет как беспризорник — уличный пацан. И когда к школьному возрасту за ним приехала мать, сына она не узнала: грязный, худой, пропахший махоркой. Мальчишка стал диковатым, но не злобным: у Вахи бунтарско-бродяжная закваска поселковой шпаны, которая никогда ничего не имеет и тем не менее никогда не унывает, зная, что жизнь хоть как-то на день одарит, а там — что судьба пошлет.
Так и дожил Ваха Мастаев до подросткового возраста, совершая два раза в год непростые переезды: в мае — с Северного Кавказа в Казахстан, а в конце августа — обратно. В те времена даже в самом центре страны дороги были плохие, а на периферии — ни дорог, ни транспорта, одни лишь направления.
Нажа Мастаев не мог покидать территорию Казахстана, поэтому в начале июня он проделывал путь более чем в две тысячи километров за много суток, меняя не один вид транспорта, порой гужевой, а порой и пешком, доходил до степного поселка Красный Яр, что под Астраханью, отправлял телеграмму, что прибыл. И только тогда из Грозного, тоже на перекладных, отправлялась Баппа с сыном.
Эти переезды были совсем не легкие, но Ваха не жаловался и не скулил. Когда по весне мать спрашивала сына: «Хочешь к деду?», он радостно улыбался и говорил: «Хочу!» И тогда в путь, с ночевками на безымянных переправах, с лихим ветром в кузове грузовика. Бывало, песчаная буря, зной, без воды и пищи — когда и взрослым невмоготу. Но Ваха никогда не жалобился, он знал, что за поворотом новая жизнь и судьба в любом случае пошлет кусок хлеба и щедро брошенный окурок. А если нет, то, значит, будет завтра — все надо стойко переносить, все познавать, всюду бродить… Вот так, особо не засиживаясь на одном месте, кое-как учась в школе, больше тяготея к улице, игре и новизне, рос Мастаев Ваха. И по малости лет он особо и не думал о жизни и своей судьбе. Но однажды, когда он был, как ему казалось, уже взрослым — лет пятнадцати, окончил восьмой класс, ехал с дедом на поезде и, видно, за многие сутки езды по казахстанской пустыне пришла старику в голову какая-то мысль: где-то по пути, как он помнит по переписке, живет его родственник. Более двадцати лет не виделись — соскучился. Буквально на ходу Мастаевы соскочили на какой-то остановке. То ли дед адрес перепутал, то ли родственников, как спецпереселенцев, в другие места услали — ни одного чеченца в округе не нашли. Тут и станции-то нет — какой-то полустанок, где только один поезд в сутки и тот всего на три минуты останавливается. А билетов нет, и проводники даже двери не открывают. Так прошли сутки, вторые. А на третьи, уже в крайнем отчаянии, обессилевший от голода, потный от жары Нажа бегал вдоль вагонов, кулаками в двери бил, просил хотя бы выслушать его. Но поезд издал тоскливый гудок и уже тронулся, как вдруг одна дверь раскрылась — высокий, седоволосый, весьма представительный мужчина буквально приказал проводнику:
— Впустите их, живее, в мое купе… Не беспокойтесь, я за все отвечу.
Еще не веря своему счастью, грязные, уставшие, измученные дед и внук робко вошли в купе, присели в углу, с виноватой благодарностью глядя на нежданного спасителя.
Сосед по купе сел напротив, дружелюбно посмотрел на попутчиков и спросил:
— Вы, наверное, чеченцы?.. О! Выходит, родня. А меня зовут Тамм, Отто Иосифович Тамм.
Дорога долгая. Почти все друг о друге рассказали. У Мастаевых сказ короткий: Кавказ, чеченцы, депортация. А вот Там-му есть что поведать. В его жилах намешано много кровей, но он считает себя немцем, именно как немца его и депортировали. А сам он уроженец Саратова, из семьи музыкантов, дирижер, возглавлял Ленинградскую консерваторию и был выслан в Казахстан.
Как и чеченцы, за время депортации он пережил немало: за кусок хлеба работал сутками на шахте, но не смог уберечь жизнь двух сыновей. И все же образование, тем более музыкальное, Тамму помогло. Теперь он главный дирижер Казахской госфилармонии.
Что такое «дирижер» — Мастаевы не совсем понимают, а вот о родстве поняли. Оказывается, единственная дочь Тамма Виктория вышла замуж за чеченца — некто Юрий Дибиров. И теперь — двое внуков. «Старшая внучка Мария — слух просто стопроцентный!» — восклицает Тамм. И этого Мастаевы особо понять не могут, зато Ваха, когда с вокзала попал прямо в роскошную квартиру Тамма, понял, что юная Мария действительно красавица и играет она на фортепьяно превосходно. Вот только длилось это недолго: увидев гостей, она исчезла. А Мастаевы у Тамма пообедали и, поблагодарив, распрощались — разные у них далее были пути. И наверняка они знали, что вряд ли еще увидятся. Вот только дед часто Тамма вспоминал и наставлял внука: «Ваха, учись. Вот видишь, Тамм грамотный. Поэтому даже советская власть не смогла его растоптать, снизошла и вновь на службу призвала… Ты помнишь его квартиру? Понял?»
И квартиру Ваха помнил, и Марию помнил, и ее замечательную игру, и понял — чтобы вновь попасть, нет, не в эту квартиру, а к этой девочке, ему надо учиться. А как учиться? Его мать — малообразованная женщина. Дабы единственный сын учился в центральной городской школе, Баппа специально устроилась уборщицей на улице Ленина. Здесь же, в рабочем общежитии, им дали маленькую служебную комнатенку — туалет во дворе, и обещали когда-нибудь (если Баппа будет добросовестно трудиться) дать отдельную квартиру. Вот и выдраивает она улицу Ленина, на сына времени мало. А Ваха учится так себе. Вот поэтому, хотя он уже вроде и образумился и хочет окончить десятилетку, но нельзя: стране остро нужны рабочие руки. И Мастаева после восьмилетки чуть ли не насильно заставили учиться в ПТУ[7] по специальности «оператор башенного крана».
Ваха еще молод, многого не понимает, и ему эта новизна даже интересна, он и стипендию будет получать. А вот его мать Баппа поняла, что это несправедливо: в классе было много учеников и слабее Вахи, однако ее сын, сын чеченки-уборщицы, не может окончить среднюю школу.
