Сергей Мирный - Живая сила. Дневник ликвидатора
Это, в общем-то, и немного… (черт побери! что значит немного?!! Это 2000 (две тысячи) нормальных уровней!) — немного…
Но сесть на корточки…
Я только зубами заскрипел: «Поехали».
…а если с броника? Рукой за скобу, а задницу свесить за броник — полтора метра высоты… Я представил себе «броник, вид сзади»: вертикальный кормовой лист брони — расписанный веером разлетающихся «осколков»…
— ПОЕХАЛИ.
2-й замер — в селе без людей, и следующий, и все последующие: дозиметрист меряет — цифра, соотносишь ее — с чем?! — с чем ты ее, к черту, можешь соотнести??!!..
…присесть на эту землю, опустив яйца, все «приданное имущество», потроха — к земле…
И так и ездил я до конца маршрута, желая, изнемогая и не смея. И терзаясь! — о, как терзаясь… Что — муки неразделенной любви?! — утонченное наслаждение жизнью — в сравнении с ЭТИМ!..
Кидаемый из жара в холод, и из стороны в сторону на ухабах и кочках, и из холода в жар, покрываясь испариной от невероятных усилий, протрясся я в нутре броника весь этот маршрут.
И все время, когда мы уже ехали по дороге — по трассе мимо АЭС и на Чернобыль, — все время лихорадочно прикидывал, глядя на обочину — то на левую, то на правую: «Здесь? А какой там уровень? А вон там?… Уже проехали… А тут — голяк, ни кусточка! Ладно… Там? Людей много… Машин по трассе до черта!» В голове ватная каша… Сцепленные зубы… только слюну сглатываешь — когда можешь…
Наконец дорываешься до сортира.
Встаешь — обновленный, легкий… Минут на 15.
И все начинается опять.
…Кто-то из советских фигуристов… ну, не то чтоб жаловался, а так — обращал внимание: когда штангист толкает штангу, ему позволительна любая гримаса (а также рык, грр и пр.), а фигурист, толкая вверх свою партнершу — тоже отнюдь не невесомую — и которую, в отличие от штанги, уронить не моги! — да еще на скорости, на льду!! — должен мило улыбаться, как бы от счастья млея. Вот так и я, тратя 105 % имеющихся сил, чтоб не усраться, чтоб мышцами живота, брюшины давить, ежемгновенно держать — эту клятущую периодически взрывающуюся «лимонку» в животе, — давя, мня, жмя внутри этот взрыв, — одновременно ходил, залезал в броник, спрыгивал с него, получал приказания, отдавал приказания, улыбался где надо — чувствуя себя как фигурист, завидующий штангисту — и еще как завидуя фигуристу! И желая каждую минуту — миг каждый!!! — одного — одного-единственного!!! — спустить штаны и сидеть в любом скрытом от людского взора месте, пусть даже сортире наизагаженнейшем — счастливо… Где тут поблизости?!!!
…Хорошо хоть отдание чести старшим в Чернобыле было похерено в те дни всеми, а то, боюсь, с честью у меня в эти дни получилось бы неважно…
И я ж никуда не могу от этого деться! Не могу ж я отказаться ехать в разведку — «Извините у меня расстройство» — ржачка будет на весь лагерь: «А новый лейтенант не успел съездить, а уже усрался по колено!» А если я этой напасти — вообразить страшно! — где-то на разведке не сдюжу, так я до конца своей чернобыльской карьеры, что б я ни делал, буду — «А-а, это тот лейтенант, который…»
На третий день сил моих на поддержание положенного по уставу «молодцеватого вида» уже не хватало; по-моему, у меня температура поднялась, лихорадило, я уже ничего из себя не изображал и сконцентрировался вокруг одной, основной, главной, основополагающей цели:
НЕ УСРАТЬСЯ.
И на маршруте разведки Пруд-охладитель так меня скрутило, что я забился в глубь броника, как куль, будто додремываю…
…В этот день я в первый раз был допущен в штаб. Показал часовому — обтерханному и апатичному «партизану»[6] — свой пропуск — прямоугольник плотной бумаги с моей фамилией и инициалами, с пустой круглой печатью, внутри нее «№ 16» (и все, больше никаких опознавательных знаков! — чтоб враг повесился от любопытства, но так и не узнал, куда ж он по этому пропуску может проникнуть…) — я первым делом устремился на поиски сортира. Сортир в штабе, в здании бывшего Чернобыльского райкома партии[7] и райисполкома, обеспечивал интимность: кабинки были разгорожены, и даже створки спереди прикрывались. Мечта… Я уединился.
Счастливый — говорю это без тени иронии и преувеличения — счастливый, понес я данные в разведотдел, чувствуя себя могучим, легким и невесомым…
Минут на 10.
И тут меня осенило — в штабе ж должен быть медпункт!
И получше, чем в лагере, — уж активированный-то уголь там есть!
Нашел. Узковатая комната, с окном в торце. Цивильного вида молодой холеный доктор и молодая же медсестра — волнистые, с волнующим отливом волосы. Белые халаты…
— Добрый день. — Мои побитые рыжие б/у[8] сапоги, еще коробом сидящая новая форма — резкий контраст этому стерильному уюту. Я как можно вежливее и одновременно с замиранием сердца:
— Добрый день, извините, у вас активированного угля не найдется?
Прервав любезный разговорчик, доктор Немного покопался и подал мне… Не-е-ет, не упаковку, 10 таблеток, о которой я жгуче мечтал, а заранее отрезанную от нее прозрачную полоску с двумя таблетками.
— А еще не найдется? — выпалил я, вулкан внутри меня уже вовсю бурлил…
— Ну вообще-то мы по столько не даем… — и он подал мне еще одну полоску.
…4 таблетки лекарства, вся упаковка 10 штук которого стоит четыре копейки! 0 бессмертная — в отличие от своих пациентов — бессмертная советская военная медицина!..
И, протягивая мне эту полоску жалкую, они обменялись с медсестрой такими понимающе-насмешливыми взглядами отлично себя чувствующих людей… ЧТОБ ВЫ УСРАЛИСЬ!
Я, собрав в кулак всю свою волю (или чем там я счас сдавливаю свои потроха!), не спеша, неторопливо (держусь из последних сил!!) прячу шелестящие полоски в офицерскую сумку (не хватало только в главном штабе …!!!) и, улыбаясь как можно обаятельней:
— Большое спасибо. А то самогон ну такой вонючий — просто сил нет. Теперь хоть есть чем почистить. Спасибо от всего коллектива. Выручили. Выпьем и за ваше здоровье. Обязательно.
Я защелкнул сумку и прочувствованно, честно посмотрел им в глаза…
Закрываю дверь — неторопливо, с достоинством, вполне благополучный и уверенный в себе человек…
…два вытянувшихся лица смотрят на меня как загипнотизированные — уязвленные в лучших своих чувствах… Так вам и надо, крысы тыловые, благодетели копеечные…
…и едва прикрыв — пулей в сортир!!!!
Занято!!!!! Все кабинки в бывшем райкомовском туалете, рассчитанном на совсем иной ритм жизни, — заняты!!! Черт побери! Я изо всех сил сдерживаюсь, обжимая мышцами живота, обжимая, обжимая уже разорвавшуюся внутри «лимонку», сдерживаясь, прохаживаюсь перед рядком кабин, поднимаюсь на цыпочки, тяну шею, голову назад, закусываю верхнюю губу, весь внутри, из последних сил, прошагиваю пространство от окна до дверей — обратно, мимо кабинки, обратно… Чтоб вы пропали!.. Во-о-от — плотный майор вышел, одергивая куртку, — вожделенное очко освободилось, у меня еще хватает сил не спеша, как бы нехотя войти… Ка-айф…
Потом запил сразу две таблетки водой из-под крана… А туалет, хоть и в таком не последнем месте, как штаб Оперативной группы Министерства обороны СССР, все ж изрядно вонюч… Загадили… Кто ж рассчитывал на такую «пропускную способность»…
…И снова походы — побеги! — полеты… — в сортир!!!
Выходишь легкий, прозрачный, как стеклышко, звенишь от пустоты (который день не жрешь!), как младенец невинный светишься…
10 минут — новая «лимонка»… И опять!
Пропади все пррропадом!
А на следующий день…
Я открыл глаза.
И понял, что спал спокойно. Умиротворенно гляжу в потолок палатки. Но на всякий случай на завтрак — только чай.
Новый маршрут разведки…
Нормально. Какое ж это счастье — каждую секунду не… ну, понятно.
К обеду я уже хлебал из чьего-то котелка одолженной ложкой (свой котелок, совсем новый, до сих пор не удосужился отмыть кипятком от густой солидольной смазки).
В лагере взял у старшины чистый комплект белья и пошел — впервые за все эти дни без просвета — в баню…
Должен честно признаться: не один раз за эти дни бывало: изнемогаешь под этим напором изнутри, чувствуешь — надо, пардон, газы выпустить, только разожмешься… и тут же ощущаешь, что это, мягко говоря, совсем не газы, — сдавливаешь — поздно!.. — успело просклизнуть: ощущение, забытое с детства… через какое-то время от тепла тела это подсыхает (а «лимонка» внутри уже опять сдетонировала — где сортир?!)…
Посему после бани старые шмотки — тонкие летние кальсоны и нательную рубашку — я очень тщательно одно в другое позаворачивал. Занес этот свой тючок в палатку старшины, где он жил (спал) и хранил скарб ротный, и закинул на гору грязного исподнего в углу (такой себе «апофеоз войны» в миниатюре), тщательно проследив, чтоб «мое» смешалось с другими неразличимыми комками несвежего белья. Чтоб старшина, разворачивая все это — пересчитывая перед отвозкой в прачечный отряд, — не смог случайно идентифицировать мое…
