Юрий Поляков - Работа над ошибками
Мою качаловскую паузу прервал Петя Бабкин из девятого класса: он всунулся в комнату, догадливо задрал брови, а потом со словами «я дико извиняюсь!» схватил себя за вихры, изобразил схватку с невидимым злодеем и скрылся.
– Вот нас и застали! – сообщил я вместо того, чтобы тонко улыбнуться и промолчать. Остановиться я не мог…
Остановила меня Елена Павловна.
– Андрей Михайлович, – сказала она, складывая в стопку тетради. – Мужчины, как я понимаю, делятся на три типа: первые мямлят и смущаются, вторые изображают наивных нахалов, третьи, самые противные, ведут себя так, словно все услуги уже оплатили через фирму «Заря»…
– Простите, – находчиво ответил я и почувствовал, как от стыда у меня затеплились уши.
– Андрей Михайлович?! – изумилась Казаковцева, и шрамик на её щеке стал похож на свежий след от хлёсткой ветви. – Вы меняетесь на глазах!
– Я не меняюсь… Я, собственно, из первого типа, но осваиваю, так сказать, смежную специальность…
– Первый тип мне тоже не нравится.
– А второй?
– И второй, – холодно посмотрев, отрубила она. – А если вы всерьёз решили заняться взаимными посещениями, сходите и к Алле Константиновне… Она гораздо опытнее меня!
«Ничего не скроешь», – горько подумал я и неловко, даже как-то нелепо стал выпрастываться из-за тесного учительского стола.
2
Оказывается, мы прообщались с Еленой Павловной целую перемену. Не успел я выйти в коридор, развести по углам двух не то боксирующих, не то «каратирующих» пятиклассников и вернуть плачущей девчушке похищенный микрокалькулятор – раздался звонок. Гул голосов и толчея достигли запредельных показателей и постепенно пошли на убыль. Наверное, сейчас со стороны наша школа похожа на огромную старую радиолу, внезапно отключённую от сети. Кстати сказать, здание у нас давнишнее, четырехэтажное, украшенное с фасада невыразительными от регулярной побелки профилями четырех гениев.
Но я отвлёкся. Буйство и половодье перемены после звонка улеглось, школьники в ожидании преподавателей стали скапливаться возле кабинетов. С общеизвестным вопросом «Где журнал моего класса?» мимо тяжело проследовала преподавательница химии Евдокия Матвеевна Гирина; улыбаясь, она раздавала дружественные подзатыльники малышне, по неопытности попавшей ей в кильватер.
Поседелый учитель математики Борис Евсеевич Котик стоял возле двери и подозрительно, как суровый капитан, оглядывал вернувшихся из увольнения учеников. Пропустив в класс последнего, он медленно и со значением закрыл дверь, словно задраил люк подлодки, отправляющейся в автономное плавание.
Ещё какое-то время по коридору метался взволнованный Тимофей Свирин: его портфель был надёжно спрятан жестокосердными старшеклассниками. Я тоже сообразил не сразу, потом дотянулся и снял искомую сумку с противопожарного ящика. Осчастливленный ребёнок просунулся в кабинет литературы и начал сбивчиво объяснять своё опоздание Алле Константиновне Умецкой. Наконец ему разрешили присутствовать, и Алла, подойдя к порогу, чтобы плотнее затворить дверь, по какой-то навязчивой учительской привычке выглянула в коридор, увидела меня и еле заметно кивнула. В следующий момент я сообразил, что виновато улыбаюсь захлопнутой двери.
О, закрытая классная дверь! За ней происходит чудо воспитания и обучения, таинственный процесс взаимообогащения учителя и ученика. Если прислушаться к звукам, доносящимся из кабинетов, можно немало узнать о тех, кто, стоя у доски или расхаживая между партами, сеет в пределах школьной программы разумное, доброе, вечное…
Из кабинета литературы отчётливо слышен громкий, твёрдый голос Умецкой: «В образе Хлестакова Гоголь хотел показать такое негативное явление, как хлестаковщина». А ведь десять лет назад моя бледненькая однокурсница Аллочка получала свои «тройки» только потому, что великодушные преподаватели не хотели омрачать сессию девичьим обмороком. Разговаривала она тихо, точно боясь своего собственного голоса. Однажды летом мы сидели с ней на свежеотесанных брёвнах возле тёмных объёмов недостроенной фермы, и Алла, ёжась под моей штормовкой с надписью «Selo Borisovo – 1975», жалобно повторяла: «Скажи что-нибудь! Почему ты молчишь?» А я совершенно не знал, что говорить. Я тогда ещё не умел произносить обязательные в этих случаях и ни к чему не обязывающие слова.
– Так и будешь молчать? – послышалось из-за двери.
Помню, как во время осенней практики Алла обиделась на непослушных ребят, расплакалась и выбежала из класса. На итоговой конференции заведующий кафедрой, анализируя этот печальный случай, трясся от негодования и предлагал Умецкой сменить, пока не поздно, профессию. Доцент был историком дальневосточного пионерского движения и не мог предвидеть, какой станет Алла, какая твёрдость появится в голосе, в глазах, в походке. Вот так живёшь, ощущая себя тридцатилетним младенцем, а потом внезапно оглянешься и увидишь, что друзья твоей юности неузнаваемо изменились, что, идя по городу, ты можешь долго рассказывать о старых домах, стоявших некогда на месте новостроек, что твои годы, поделённые на два, равняются возрасту девятиклассницы. Но я отвлёкся…
Дальше по коридору – кабинет математики. Борис Евсеевич говорит тихо и монотонно: из коридора слов не разберёшь. Но время от времени за дверью раздаётся дисциплинированный смех, который так же организованно обрывается. Не знаю, чем можно рассмешить на уроке алгебры, но известно, что ученикам Котика, подававшим документы на мехмат, забирать их оттуда не приходится. А ведь, как говорится, статистика не учитывает армию абитуриентов, подготовленных Борисов Евсеевичем в свободное от работы время.
Из кабинета биологии, где ведёт урок Полина Викторовна Маневич, слышен ровный гул: учитель говорит о своём, дети о своём. Полина Викторовна тонкая светская женщина, нагрузка у неё маленькая, и зарплату она с улыбкой называет «косметическим пособием». Маневич дважды сходила замуж, и того, что бросили на поле брака в страхе бежавшие мужья, ей хватит надолго. Она ведёт светскую жизнь, постоянно толкается на приёмах, премьерах, вернисажах, запросто достаёт книги, которые мы, грешные, видим только на международных ярмарках, но при всем при том на её уроках стоит совершенно оловянная скукотища.
А вот в кабинете истории – творческий беспорядок, слышно, как ребята шумно доказывают недоверчивой Кларе Ивановне Опрятиной необходимость установления абсолютной монархии во Франции. Дискуссии и педагогические эксперименты – её слабость, однажды на уроке в свободном, но хорошо подготовленном споре, «меньшевики» – девочки – чуть не забили «большевиков» – мальчиков, – слава богу, методист из гуно восстановил историческую справедливость. Ученики Клары Ивановны, надо сказать, имеют представление о том, что, кроме борьбы производительных сил с производственными отношениями в истории случались и другие любопытные факты. Я дважды сидел на уроках Опрятиной, и мне иногда казалось, что вот сейчас она поинтересуется: «А что по этому поводу думает некто Петрушов?» На всякий случай я начинал прикидывать, как смогу ответить, и покрывался испариной, обнаруживая, что давно разучился отвечать, а умею только спрашивать. Никогда не пойму, зачем Клара Ивановна согласилась быть завучем. Это так же нелепо, как если бы она взялась вести занятия по строевой подготовке вместо нашего военрука Жилина, который носит свою майорскую форму с той серьёзностью и значительностью, на которую способны только отставники. Мало того, Опрятина чуть не стала директором! Но я отвлёкся…
Дверь следующего класса распахнута настежь, значит, там как раз даёт урок директор школы Станислав Юрьевич. Фоменко. Ещё в институте Стась был комиссаром сводного стройотряда и уже тогда обещал вырасти в крупного организатора наших побед. Вот и сейчас, вытягивая из оцепеневшего ученика глубоко запрятанные знания, Фоменко продолжает руководить детским учреждением. За учительским столом сидит печальный завхоз Шишлов и заполняет ворох бумаг. За такую маленькую зарплату, которую получает Шишлов, производить материальные ценности нельзя, можно их только охранять. У себя в подсобке завхоз устроил живой уголок: держал белого крысёнка Альбертино, а после скандала, устроенного санэпидемстанцией, завёл аквариум со скаляриями – плоскими рыбками, похожими на кленовые листья, высушенные между страницами учебника.
Стась державно расхаживал по классу и одинаково пристально следил за тем, как на доске решается система линейных уравнений и как продвигается дело у Шишлова. Наконец он увидел меня, дружественно кивнул и строго показал глазами на журнал, что означало: хоть ты и однокашник, но журнал заполнять все-таки надо, а то, не ровен час, нагрянет проверка, и по шее получит директор, а не ты! Я незаметно вытянулся во фрунт, щёлкнул каблуками и спустился на второй этаж.
