Хаймито Додерер - Семь вариаций на тему Иоганна Петера Хебеля (1760-1826)
Несколько дней спустя напуганный скончался.
А ведь никому и невдомек было, что за этим спором стояло не желание выиграть несколько бутылок вина и не охота потешить свое тщеславие, но сама госпожа Смерть собственной персоной.
ВАРИАЦИЯ III
Как-то осенним вечером некий человек — владелец фруктового сада приходит в гости к своим друзьям и приносит им в подарок корзинку груш разных сортов. Гордясь своим умением садовода, он предлагает всем присутствующим попробовать от каждого сорта — и вот эту желтую, и вон ту коричневую… А шутки ради положил он среди настоящих груш одну, сделанную из марципана, причем на редкость натурально. Все пробуют, обсуждают достоинства каждого плода…
— И вот эту маленькую вы тоже обязательно должны отведать, — говорит владелец фруктового сада, обращаясь к хозяйке дома… — Она приятней всех на вкус, хотя и выглядит совсем невзрачно… Нет, нет, не режьте, она слишком сочная, прошу вас, смело кусайте ее, кусайте. — И он протягивает хозяйке дома грушу из марципана.
Любезная хозяйка откладывает фруктовый ножичек, и в тот момент, когда она весело подносит ее к губам, и, ожидая, что вот-вот из плода брызнет обильный сок, вытягивает подбородок над тарелкой, и уже готова сиянием глаз выказать другу все свое восхищение и похвалу за это произведение садоводческого искусства, зубки ее вонзаются в мучнистый, сухой приторный марципан, а лицо еще сохраняет свое прежнее выражение, однако под этой застывшей гримасой образовывается своего рода пустота, и эта, ставшая ненужной маска раскалывается, как корочка льда, покрывшая лужу, когда под ней уже нет воды. Но вот хозяйка дома подхватывает шутку, и лицо ее принимает новое выражение, и она смеется, и все вокруг тоже смеются, хотя еще и не знают, в чем дело, ибо мимическая игра ее лица уже сама по себе вызывает смех.
ВАРИАЦИЯ IV
Он был чиновником страхового ведомства в Вене, жил вместе со своей сестрой, молодой красивой девицей, которая тоже где-то служила. (Я их обоих хорошо знал.) У них была прелестная квартирка в районе, куда обычно редко попадаешь, на самой окраине города, на улице со звонко звучащим названием, содержащим два или три «а». В долгие зимние вечера у них было необычайно уютно пить чай, и к ним всегда можно было запросто зайти…
Однажды он немного задержался на службе и к тому же сделал небольшой крюк, чтобы заглянуть в антикварную лавку: брат с сестрой непрестанно занимались украшением и усовершенствованием своего жилища, в данном же случае речь шла об одной старой шкатулке, которую он уже давно приглядел. Этим вечером он решился наконец-то ее приобрести и весьма возгордился своей покупкой… Как раз в этот день он неожиданно получил некоторую сумму. Вечер был хмурый, туманный… Вот он заворачивает в свою улочку, поднимается по лестнице к своей двери, и в тот момент, когда он собирается ее открыть и думает как раз о том, пришла ли уже домой его сестрица и что она скажет, увидев наконец-то приобретенную шкатулку, дверь его квартиры медленно открывается и его сестра в шляпе и пальто выходит на порог и прислоняется к дверному косяку, в упор глядя на него. Ее нижняя губа отвисла, рот приоткрылся, а глаза пустые и усталые. Она поднимает руку и указывает назад, на дверь, а потом рука бессильно падает и ударяется о бедро. Он вбегает внутрь, в прихожую — везде горит свет.
Квартира пуста. Причем полностью, совершенно. Он торопливо, все ускоряя шаг, обегает комнаты.
Да, квартира пуста; даже солонка не висит над плитой в кухне. Ни занавески не осталось, ни картины, и все крючки выдернуты из стен; ни стола, ни стула (только теперь он замечает, сколь велики эти комнаты), все увезено, все вытащено. Стены, полы, потолки стали голыми и плоскими; только с середины потолка свисают на шнуре электрические лампочки, а абажуры исчезли. Он торопливо выбегает на лестничную площадку и расспрашивает сестру. Она знает не больше его, она вернулась домой всего несколько минут тому назад, как раз перед его приходом.
Он чувствует: ему придется теперь погрязнуть в этих новых обстоятельствах, придется признать случившееся свершившимся фактом… Придется ли? Да, никуда не денешься!.. И тут же в душе его возникает пустота, в которую обрушиваются обломки его хорошего настроения и изящной осанки (когда он взбегал вверх по ступенькам своего дома, думая о милой сестрице), подобно тому как с грохотом валится каменный свод, загромождая своими обломками гулкую пустоту подвала, — это чувство остается в нем и оно становится еще ужаснее и неправдоподобнее, когда привратник говорит ему: да, да, как же, часа в два пополудни приехал мебельный фургон, и его самого несколько удивил их столь неожиданный переезд, но ведь и фургон, и грузчики были же ими заказаны в такой-то конторе… Конечно, брат и сестра немедленно позвонили в эту контору, и, конечно же, в этой конторе понятия не имели о таком заказе.
Итак, налицо кража среди бела дня, произведенная с небывалой наглостью!.. В доме скоро поднялся шум, жильцы выскочили на лестничные площадки, задавали вопросы, выкрикивали что-то, рассуждали. Ну, а нашим двоим, им же надо было как-то продолжать жить, и они отправились в ближайшую гостиницу.
Однако на улице (а вечер был хмурый, туманный) он вдруг заволновался от мысли: чьи же все-таки руки хозяйничают в нашей жизни? Ему показалось, что эта история не стоит особняком, и он преисполнился не личным, а каким-то всеобщим негодованием, словно этот случай и в самом деле был всеобщим, словно у всех людей время от времени таким вот способом чьими-то невидимыми руками очищают квартиры, хотя считать так просто нелепо, — ведь происшествие воистину не обычное! «Чьи руки хозяйничают в нашей жизни? Из какой тьмы тянутся к нам эти руки?..» Так шел он рядом со своей сестрой и следил взглядом за облачками пара, вырывавшимися из их губ и смешивавшимися друг с другом, прежде чем растаять в воздухе… Как его одурачили! А он-то словно на смех ходил покупать шкатулку… Что ему придумать, чтобы утешить сестру, которая молча и печально шагала с ним рядом! Он чуть было не сказал ей: в последнее время я предчувствовал, что случится нечто похожее, и ожидал этого — но ведь подобную нелепость как-то стыдно произнести.
Несмотря на все старания полиции, жулики так и не были пойманы.
ВАРИАЦИЯ V
Любое событие, даже самое ничтожное, если в него пристально вглядеться, становится удивительным и предстает пред нами в новом свете, стоит только не упустить из виду его единичного характера, то есть того, что ничто никогда не повторяется, и это новое значение может придать смысл самому незначительному, точно так же как у воистину значительных происшествий только этим путем можно обнаружить их мучительно-темный задний фон — но это рассуждение уводит нас слишком далеко. И все же вспомни: твоя рука на ресторанном столике там-то и там-то три года назад, или твоя нога позавчера на десной тропинке…
Итак, вернемся к мелким событиям, о которых особенно много и рассказывать-то нечего… Когда весна начинает граничить с летом и ночи становятся теплыми, в Вене, как и в любом большом городе, скамейки в скверах и садах вновь начинают пользоваться успехом — зимой они в большинстве случаев стояли заброшенные и отверженные, часто заваленные снегом, никому не нужные и никем не тронутые, — причем они пользуются успехом у самых различных категорий горожан, а именно: у влюбленных в широком и узком значении этого слова, у людей, по той или иной причине страдающих бессонницей, у завсегдатаев кафе после их закрытия, когда никак нельзя оборвать начатый спор, у собственно мечтателей (правда, такие редко встречаются) и, наконец, и главным образом, у бездомных, у мужчин и женщин, не имеющих места жительства, эти — самые упорные, правда, их упорство разом улетучивается, когда полицейский поглядит на них в упор или когда они отсидят ноги, но иногда, если повезет, они упорствуют до самого белого дня.
Тедди был молодым человеком из общества, то есть одним из тех, что шалопайничают до той поры, пока их куда-нибудь не пристроят по протекции, поскольку им уже давным-давно пора вести жизнь, соответствующую их положению и сводящуюся к тому что все жалованье тратится на личный гардероб и прочие светские прихоти, а во всем остальном они продолжают по-прежнему сидеть на шее у своих родителей. Но Тедди, которого пока еще никуда не пристроили, продолжал шалопайничать вовсю, и поскольку он (так по крайней мере считали его друзья) был человеком своеобычным, то имелись все основания полагать, что он не изменит своего образа жизни до удачной женитьбы, надо надеяться, на богатой невесте — ведь такой вариант не исключен, и мы всегда можем на него уповать.
А вот с Розою дело обстояло так: она была кухаркой в одном доме и однажды вечером взяла у хозяев расчет, а на новое место могла выйти только со следующего утра; ее прежние хозяева, озабоченные немедленной заменой кухарки, не разрешили ей провести у них последнюю ночь, поскольку ее заместительница стояла, можно сказать, уже под дверьми и, судя по ее виду, вовсе не собиралась разделить с Розой комнату даже на одну ночь. Роза была девицей гордой, и ушла она, как говорится, с шиком, хоть и действовала весьма поспешно — взяла свои вещички и хлопнула дверью. Однако к новым хозяевам ей обращаться не хотелось. Когда стемнело, ей пришла мысль, что она прекрасно может сэкономить деньги на ночлег… И вот она сидит на скамейке на Рингштрассе — тоненькая девушка в осеннем пальто, поставив рядом с собой дорожную сумку… Да, не сладко приходится человеку из деревни, когда у него нет родственников в городе. И вскоре ей стало как-то не по себе, к тому же она боялась, что ее задержат или еще что-нибудь случится; время тянулось медленно, она подумала и пришла к выводу, что поступила опрометчиво, а теперь уже около одиннадцати, и ей уже нигде не найти пристанища, разве что в гостинице, но как это будет постыдно выглядеть (так ей казалось). И она осталась сидеть на скамейке.
