Геннадий Андреев - Покой
— Завтра, — сквозь зубы пробормотал он. — Завтра посмотрим..
Домой Федор Иванович возвращался опять бодрым, весело, будто с вызовом стуча сапогами но тротуару. Ему удалось отбросить так не шедшие к его нынешнему настроению мысли и чувство радости снова владело им.
Подходя к дому, он заметил в окнах своей комнаты свет. А войдя, увидел за столом, у ручной швейной машинки, дочь хозяев с шитьем в руках. Она поднялась, как только он вошел:
— Извините, что работаю здесь. Я сейчас уберу, — и стала складывать шитье. Федор Иванович остановил её: нет, нет, она ему не мешает, он еще не будет спать- Пожалуйста, продолжайте, если вам здесь удобнее, — говорил он.
— Там дети спят, — объяснила она и улыбнулась: — А вас я не ждала так скоро. Но я сейчас закончу, еще немного осталось. — Она принялась снова шить, но через минуту подняла голову: — Не хотите закусить? Папа вчера пару зайцев подстрелил, хотите?
— С удовольствием, — Федор Иванович только теперь вспомнил, что с утра ничего не ел, и почувствовал голод.
Она принесла жареного мяса с картофелем, хлеб и чай. Сев к столу, Федор Иванович с аппетитом принялся за ужин, не переставая наблюдать за женщиной.
У неё было широкоскулое, некрасивое лицо, с большим ртом и приплюснутым носом. Но когда она говорила, она как будто улыбалась и от этой улыбки её некрасивое лицо мгновенно преображалось и становилось мягким и удивительно женственным. И глаза — несомненно, у нее красивые глаза. Глубокие, и такие спокойные, ясные. Добрые глаза, — подумал Федор Иванович, и добавил: лучистые, материнские.
Он словно с удивлением смотрел на то, чего давно не видел: в его комнате — женщина с шитьем, у швейной машины, и машинка стрекочет деловито и тоже спокойно, — он будто уже забыл о существовании женщин, не сидящих за пишущими машинками или с бумагами в руках. И опять новое или давно забытое чувство тепло и тревожно шевельнулось в груди Федора Ивановича.
— А ты и её не замечал, — снова упрекнул его кто-то в нем, но он даже не возразил.
Он припомнил, что иногда встречал эту женщину в коридоре, в передней. Она, кажется, вдова, у нее есть дети. Сколько ей может быть лет? Двадцать пять, тридцать?
— Что вы шьете? — прихлебывая чай, спросил он.
— А вот, детям, — улыбаясь, показала она детскую рубашку.
Взволнованный новым, непривычным ощущением, Федор Иванович медленно допил чай, закурил папиросу, встал и, стараясь ступать тихо, неслышно прошелся по комнате. Зашел за стол, остановился позади женщины, заглядывая на её быстрые и ловкие руки. И неожиданно для себя осторожно, ладонью, отвел от её лба мешавшую ей прядь волос.
Перестав шить, женщина повернула голову, немного запрокинув её. В её лучистых глазах, показалось Федору Ивановичу, он увидел не только удивление, но и смущение и как будто нежность. Тихонько обняв мягкие теплые плечи, он наклонился и крепко прижал тубы к её вздрогнувшему полуоткрытому рту…
Когда она уснула, Федор Иванович еще долго смотрел на ставшее таким близким доверчиво прижавшееся к его груди лицо. Оно было спокойно и светилось тихим довольством. Ему казалось, что и сквозь закрытые веки она продолжает смотреть на него ласковыми, блестящими глазами. Он благодарно улыбнулся ей, спящей, осторожно, боясь разбудить, нагнулся и прикоснулся губами к горячему виску. Потом откинул голову на подушку, еще раз обвел взглядом комнату и сознание его снова отметило, что всё хорошо, тихо и покойно у него на душе, — так, как и должно быть. И с этой мыслью уснул…
