Хаймито Додерер - Последнее приключение
— Да ведь она зовется огражденной лишь с недавнего времени, с тех пор, как, по слухам, в лесах объявился дракон. Конечно же, все существует на самом деле — и герцогство, и замок, и Лидуана. При дворе мне пришлось однажды лично разговаривать с послом герцогини. Для меня это, стало быть, вне сомнения. Да и все об этом знают.
— Жива ли она еще? — задумчиво проговорил Говен; судя по всему, он не прочь был удостовериться поточнее не только насчет дракона, но и насчет Монтефаля и его госпожи.
— Жива. Отчего бы ей не быть живой? — равнодушно ответил сеньор.
— Но откуда вы знаете? Не из огражденной же страны дошли до вас эти вести?
— Ты неверно меня понял, мой мальчик, — сказал сеньор. — Страна ограждена лишь с одной стороны, как раз с той, откуда мы к ней приближаемся. Ограждена лесом и, как утверждают, прежде всего драконом. А в целом-то она, наверное, открыта миру.
— Да, но тогда, сеньор Руй… тогда ведь каждый может вас опередить?! Говен всем корпусом повернулся в седле и впился взглядом в своего господина.
— Нет, говорят… говорят, что Лидуана согласна отдать свою руку лишь герою. Знаешь ли ты, собственно говоря, что такое герой, Говен?
— Да, конечно… Почему вы спрашиваете, сеньор?
— Хотел бы сам это узнать… Она, видишь ли, много лет тому назад потеряла второго мужа. Но еще молода. Она поклялась себе — или дала обет взять в мужья лишь того, кто пробьется сквозь этот лес с его драконом.
— А тот посол… тогда, при королевском дворе… он ничего не рассказывал о драконе?
— Нет. Да и как он мог? Я разговаривал с ним, когда еще был жив второй супруг Лидуаны, а дракон странным образом объявился только после того, как она стала вдовой.
— Ах вот как… Стало быть, все было не так давно?
— Да нет, давно. Ты можешь судить по этой дороге, которую так верно описал мне шпильман. Когда-то это была людная дорога в Монтефаль. А сейчас, с тех пор как чудовище всех распугало, она поросла мхом и кустарниками, и их уже разрослось, как ты тоже видишь, немало.
— Значит, рассказ шпильмана о драконе… — Говен запнулся, и глаза его снова потемнели. — Когда вы были при дворе и разговаривали с послом герцогини?
— Тому уже восемь лет, как я в последний раз был при дворе.
— Восемь лет! — воскликнул Говен. — А мне шестнадцать. Выходит, это половина моей жизни. Я тогда был еще ребенком.
— Да ты и сейчас еще ребенок, Говен, — сказал сеньор Руй, — хотя в то же время и подрастающий рыцарь. Если мы доберемся целыми и невредимыми, тебя посвятят в рыцари при дворе герцогини. А мне-то сорок, и, стало быть, я много дольше тебя, дольше чем вдвое, живу на этой земле. Ты еще лежал в пеленках, а я уже давно был рыцарем.
Говен в полной растерянности смотрел на своего господина. Лишь через некоторое время он, так сказать, снова обрел дар речи.
— Вдвое дольше, чем я… даже еще дольше, — проговорил он, и потом вдруг: — Но вы ведь женитесь на герцогине, сеньор Руй?
— А это, похоже, в первую очередь придется решать с драконом, — ответил сеньор с коротким смешком.
Мерным шагом шли кони, иной раз ненадолго припускали мелкой рысцой, а потом острие алого копья впереди покачивалось, как и прежде, в медленном ритме. Дорога не менялась, медленно проплывал мимо лес, на третий и на четвертый день равно как и в первый.
Немало было кругом лесных ключей, под этими безмолвными сводами уже издали слышалось их журчание. Дорога отлого ползла вверх, так же отлого спускалась вниз, снова бежала ровной лентой. Она почти не изгибалась и видна была далеко впереди: лента из мха и низкорослой травы, а над нею лента голубого неба меж древесных вершин. Там и сям приоткрывались светлые прогалины, стволы расступались, и коням тогда было привольно пастись.
Еще накануне вечером, когда раскидывали лагерь для ночевки на опушке, Говен приметил странных птиц, которые теперь стали попадаться все чаще: крупные, жирные, наподобие зобастых голубей, только много крупнее, с длинными колышущимися перьями, свисавшими с хвоста. Обычно они сидели по нескольку штук рядом на нижних ветвях, не выказывали ни малейшего испуга и не поднимались даже при приближении всадников. И никогда они не издавали никакого звука — ни свиста, ни воркованья, — сидели, будто немые. В очередной раз, когда всадники проезжали под одной из таких бело-золотых стай, сидевшей на ветвях, сеньор Руй велел пустить в ход лук, выразив надежду, что из этих жирных каплунов получится отменное жаркое. Говен, не спешиваясь, вынул из колчана стрелу — не остроконечную, а с тупой головкой, какими стреляют при охоте на птиц, — проворно натянул короткую тетиву, уперев нижний конец лука в сапог, нацелился, выстрелил и попал: одна из птиц упала, причем не трепыхаясь, а испустив дух от одного только удара стрелы. Сеньора Родриго удивило, что в столь крупной твари так мало живучести, но еще больше он был удивлен тем, что другие птицы продолжали спокойно сидеть на ветвях, хотя Говен пустил еще несколько стрел, из которых две попали в цель. Один из стремянных спешился, поднял птиц и собрал стрелы. Даже уже на ощупь трофеи Говена были многообещающими тушки плотные, мясистые. Вечером их поджарили на костре. И с тех пор лакомились ими ежедневно.
Часто сеньор Руй с пажом сворачивали с дороги в глубь леса, тогда как стремянные за неспешной болтовней продолжали ехать дальше; поначалу во время таких объездов, делая всякий раз длинный крюк и вновь выезжая на прежний путь, они решили, что лес повсюду одинаков — пустой и просторный, почти без сухостоя. Но в последние дни стволы будто начали сдвигаться плотнее, густая молодая поросль все чаще преграждала дорогу коням. И почва становилась все более неровной. Вскоре пришлось на значительных отрезках пути подниматься в гору.
Десятый день ехали они сквозь лес, вплотную подступавший к ним. Они уже соскучились по горизонту, по далям. Будто глубоко под водой пролегал их путь, и вода эта была бесконечна, как море, но и недвижна, как горная гряда. Над верхушками деревьев, горячее и голубое, сияет небо, не шелохнется ни единая ветка, солнце разит лучами сквозь сучья то наискось, то отвесно, рисует узоры из теней на лесном мху, вечером пылает на стволах, взбираясь по ним все выше.
Стали попадаться благородные олени — редко, но уж зато целыми семьями. Говену и одному из стремянных удалось пристрелить по самцу.
Ночами стояли на страже по жребию — и слуги, и господа. Тот, кому выпадал черед сторожить, сидел вооруженный у пылающего костра, с луком наготове; остальные, утомленные дневным переходом, по большей части спали глубоким сном. Ночи здесь были беззвучно-тихими. Тут уж малейший шорох заставлял насторожиться караульного, часа два напряженно смотревшего во тьму: вспорхнет ли изредка птица, упадет ли ветка — пальцы сразу сжимают рукоять меча.
Днем же они ехали хоть и неспешно, но почти без передышек.
А сеньор Руй вместе с Говеном все чаще съезжали с дороги, углубляясь в лес. Однажды господин сказал: «Похоже, я стал не странствующим, а блуждающим рыцарем. Во всяком случае, мне кажется, что мы уже и не выберемся из этого леса и что я еду по нему добрых полгода». — «Здесь красиво», — ответил паж. Они как раз остановились перед густо-зелеными зарослями молоденьких деревьев и кустарника, выискивая проход. Когда они объехали эту преграду, их взору открылась давно уже ими не чаянная даль: зеркальная гладь узкого, вытянутого в длину озера, которое брало здесь начало и постепенно расширялось, рассекая таким образом спокойную громаду леса. Деревья на другом конце его казались совсем маленькими. Серо-зеленой каймой опоясывал чистую воду камыш.
— Смотри! — вырвалось у Родриго, и он указал вдаль, поверх противоположного берега озера.
Там лес подымался по склону, становившемуся чем выше, тем отвесней; судя по всему, за ним начиналась целая гряда новых возвышений, Деревья там будто взбирались вверх по гребню, уступ за уступом, — темный хвойный лес. Там и сям из него выдавались вверх лысые утесы.
— Наконец-то мы сможем оглядеться кругом, наконец-то поднимемся из этих глубин! — воскликнул Говен. Гнетущая тяжесть последних дней, все, что до сих пор утаивалось и подавлялось, теперь выплеснулось у него наружу, как и у его господина. Они повернули лошадей и поспешили назад, на дорогу, чтобы ускорить марш по направлению к холмам. Слуги тоже обрадовались принесенной вести. Лошадей сразу пустили рысцой.
Вечером они уже расположились на ночлег у подножия первых холмов, на опушке хвойного леса. Сеньор Руй потирал руки у костра. Он словно переменился, был возбужден.
— Об озере, — вдруг обратился он к Говену, — шпильман мне тоже говорил. Потому-то я в последние дни все норовил ехать сквозь чащу, забирал в сторону — боялся пропустить озеро. Ведь дорога-то вела в другом направлении. Я это знал. Знал также и про холмы, и про зубчатые утесы, которые мы видели.
