Афанасий Мамедов - На круги Хазра
Графические листы она ему возвратила, сказав, что это несомненно бесография и от нее исходит черная энергия, а у самого Афика наверняка аномальное магнитное поле; на пластинку Билли Холидей ответила не менее редкой — Вагифа Мустафа-Заде, которого очень любила. Уверяла, что, когда слышит трели этого пианиста, перед ней как на ладони встает наш Город: семнадцатиэтажка с падающим облицовочным туфом, раскаленные добела минареты Тэзэ-Пира, Девичья башня, остров Нарген, издали похожий на большую библейскую рыбу, треснувшие, истекающие соком гейокчайские гранаты, мужчины на рынках в кепках-«аэродромах», в любую погоду сидящие на корточках и перебирающие четки с числовым скачком на последних зернах (2+1= для кого-то слава Богу, а кому-то не дай Бог) и непременным перебросом; девушки с кувшинами на плечах… Агамалиев же, думая о том, как обрусела Зуля, как оторвалась от корней за годы учебы в Ленинграде, прерывал ее, внутренне улыбаясь: «Зуль, а Зуль, ну скажи мне, где ты видела в Баку девушек с кувшинами на плечах?» И соседка злилась, краснела: «Какой ты все-таки противный. У тебя просто идиосинкразия на лирику!..»
Он толкнул застекленную дверь с белыми занавесками. Оказалась запертой. Постучался:
— Зуль, ты дома?
Долго никто не подходил. Потом послышались шаги. Потом хозяйка открыла дверь.
— Проходи скорее…
Слова ее утонули в сладковатом степном запахе, почти тут же вызвавшем у него знакомый спазм в желудке и сильное ощущение голода.
Афик не ошибся. Когда вошел в комнату, увидел измазанные губной помадой хвосты папирос, торчавшие, как корабельные пушки, из пепельницы.
— Между прочим, — сказал Афик, щурясь от дыма и разгоняя над головой конопляную тучку, — войди сюда наш Гюль-Бала, он бы сразу все понял…
— …да? интересно, интересно… и что бы это Гюль-Бала понял? — Майя облизнула пересохшие от анаши губы.
— А то, что вы тут планчик шабите и винцом сухим запиваете.
— Ой-ей-ей… да ты постучался только, а я уже Зульке говорю: «Иди открывай, дефлоратор нарисовался».
— !!!
Джамилю, тихонько сидевшую в уголке на диване, при этих Майкиных словах бросило в краску.
Афик не ожидал увидеть ее здесь и поэтому, наверно, внутренне весь как-то подобрался: «…вдруг Зуля уже рассказала им, что я к ней… вот и пластинка Билли Холидей в конверте с дарственной надписью в сторонке от других лежит, наверняка и показывала, и хвасталась…» А потом: «Неужели Джамиля тоже планчик покуривает? И глаза у нее блестят, и взгляд заторможенный».
Надо было срочно разрядить обстановку. Афик вспомнил, что Майка — по гороскопу Рак, и… Он перечислил признаки кармичности февраля для многих Раков, обещал повышенную жизнеспособность в третьей декаде, предупредил о вероятности простудного заболевания, и вообще пусть она поделится с ним планчиком, а то он сдаст их Гюль-Бале, и все они за наркоту загремят, да-да…
— Дочь зампреда он не тронет, — Майка эротично сощурила глаза и провела рукой по своей ноге, чуть поднимая юбку, — он на молоденьких западает.
— Тогда натурой с вас и возьмет.
— Между прочим, и Львы в этом месяце переживут очень много романтических состояний и экзальтации чувств…
— Я в этом не сомневаюсь, — сказал он и украдкой взглянул на Джамилю.
В ответ она тепло скосила глаза. Но в то же время недоверие выражалось в ее взгляде, какое-то глубоко затаенное недоверие и упрек.
«Просто мы оба сильно переменились с ней за это время», — успокоил он себя.
Зуля забралась с ногами на старенькую железную кровать, устроилась поудобнее под портретом Зинаиды Гиппиус в костюме пажа.
У Зинаиды Николаевны были такие же худые ноги, как у той практиканточки, вместе с которой Афик оформлял музей Двадцати шести бакинских комиссаров. Из-за этого нахлынули неприятные воспоминания, всплыли в памяти обрывки их последнего с Мариной разговора.
Нет, он не позвонит больше никогда. Судьбе перечить, возвращать прошлое — все равно что слоном карабкаться по вертикали. Нет — он не слон. А Джамиля?.. Ну, Джамиля — это совершенно другое дело.
— Говорят, тебя невеста бросила? — угадала его мысли Майя.
— «Невеста?!» — Афик хмыкнул. — Просто мы с ней расстались, решив, что так будет лучше для нас обоих.
— Ах-ах-ах… — И надтреснутым от анаши голосом: — Джема, ты слышала? Они «расстались». Джемка, не теряй время зря!
— Май-Май, ты что — совсем обхумарилась?! — одернула ее Зуля.
— А что, — обиделась та, — разве я не права?
Зуля укоризненно покачала головой.
Джамиля сжалась в уголочке. Опустила глаза.
Теперь у него была возможность хорошенько разглядеть ее лицо, такое знакомое и когда-то такое любимое, с веснушками на носу, совсем как в далекие школьные времена…
Встречались с ней на улице чуть ли не каждый день, но вот так, ТАК, в одной компании, лицом к лицу, они оказались впервые за много-много лет.
Джамиля чувствовала его взгляд, теребила пальцами тоненькую золотую цепочку, подносила кулон в виде ромбика ко рту и медленно, очень медленно водила им по губам, так медленно водила она, что Афик сразу понял: «Между нами опять что-что будет, не знаю ЧТО, но это уже не зависит ни от меня, ни от нее».
— А почему мы без музыки сидим? — спросил он. — Зуля, поставь Билли Холидей.
А сам, решив, что сдержанность и серьезность во все времена только украшали мужчину, пересел со стула на диван, поближе к Джамиле, уже на полжизни взрослее.
Он непринужденно поинтересовался, что нового у нее наслучалось за эти годы, причем таким тоном, будто они расстались вчера и не было никакой размолвки между ними много лет тому назад.
А как здоровье Билала-муаллима, вышел ли он на пенсию? Оставил ли школу, дети, это ведь так утомительно, они забирают столько сил… Да, кстати, а как растет твоя (ваша) очаровательная девочка?.. И тут он сбился, воздуха хватнул. Когда она играет во дворе, все время вспоминается другая девочка, та, что когда-то давным-давно, на гранитных в крапинку ступеньках мелом рисовала свое понимание жизни, и от сильных ударов сердца тяжелела веселая в персиковом пушке рука, и крошился, крошился мел…
Так, как бы непринужденно и свободно беседуя с ней, он, во-первых: ни разу не назвал Джамилю по имени (его обращение на «ты» грозило вот-вот обернуться в обидное для бывшей возлюбленной «Вы») и, во-вторых: не обмолвился ни одним словом о ее муже, Таире. Этими двумя, казалось бы, незаметными штрихами он в то же время давал понять, что Таира для него не существует, что чувства его к ней не угасли и затянувшуюся на многие лета разлуку он переживает, может быть, даже посильнее, чем она.
Интуиция его не подвела. Он оказался прав в выборе стратегии.
Джамиля отвечала робко, невпопад, дыхание ее часто сбивалось.
Правда, и он тоже чувствовал себя не лучшим образом. Голос противно дребезжал, боязнь допустить ошибку — сковывала. Руки холодели. А под свитером было потно… В довершение всего он курил одну сигарету за другой.
Все это происходило на глазах Майи и Зули. И хоть девушки были расположены к нему, оступись он на полшага, тут же бы вспыхнула естественная в таких случаях женская солидарность, и тогда трудно бы ему пришлось…
Но Майка выручила, сняла напряг. Забила косячок, сделала громче проигрыватель, и вся из себя трепетно-нетерпеливая, теперь уже «списывая в ноль» (ее любимое выражение) черный, блюзовый голос Билли Холидей, вставила:
— Хоре болтать! Танцевать будем? Жизнь быстрее пяти дней летит.
А дальше просто удивила, показала, что в искусстве обольщения старше него лет на сто, как минимум. Подошла и говорит:
— Джем, ты, конечно, извини, но я его у тебя уведу.
Джамили едва хватило на улыбку.
Пока они танцевали, Майя так притягивала его к себе, так заглядывала в глаза, обещая столько всего (сколько может наобещать только витрина секс-шопа господину Азиату в европейской одежде), что он не на шутку испугался, как бы она не охладила Джамилин интерес к нему.
Только почти в самом конце блюза Майя с большой неохотой уступила Афика Джамиле.
Они танцевали один танец, другой… Джема только положила ему на плечо руку, а уже захотелось оградить ее от всего мира, псом бешеным бросаться на любого, кто только осмелится к ней подойти, совершить какой-нибудь героический поступок, все равно какой…
Вместо героического поступка — банальное неудобство в джинсах, отмеченное участившимся дыханием партнерши.
Потом они ушли на кухню. Там он притянул ее к себе. Обнял. Вдавил свой живот в ее живот, и, наконец, губы их сблизились…
Тяжело дыша, она вдруг выдернула руку из его руки и…
— Ты почему плачешь? Я обидел тебя?
— Тебе этого не понять.
— Скажи — я пойму.
— Не обращай внимания. Просто мне хорошо… с тобой.
— Зачем тогда плакать?
