Олег Чувакин - Вторая премия
Дома Сергей снял с баяна застёжку, заиграл яростно, разворачивая мех до предела, преодолевая трудные пассажи, совершая броски-растяжки по аккордам, стараясь скользить по клавишам, словно бы их не касаясь. Занимаясь, он увлёкся — и часы пролетели незаметно, сгустились сумерки. Мать, войдя в его комнату, зажгла свет. Мальчик зажмурился, но мех не остановил.
— Ты играешь по-другому, — сказала мать с гордостью. — Гораздо лучше, чем в музыкальной школе. Но вид у тебя сердитый. Я знаю, ты много занимаешься. Странно, что твой педагог ставит тебе пятёрки с минусом. Наверное, считает, что на твёрдую пятёрку умеет только он.
— Это субъективно, — ответил модным словом Сергей и усмехнулся криво, как Сап.
На втором курсе он решил, что постиг характер учителя, что Андрей Петрович нарочно обижает и оскорбляет своих учеников — и злые, разъярённые, те забывают о волнении, играют чисто, как бы пытаясь доказать своим мастерством, что к ним надо относиться по заслугам. А те, с кем педагоги обращаются по-доброму и сюсюкают, на сцене трясутся так, что мелочь в карманах звенит. Мамы скармливают им реланиум или элениум, и они клюют носами на сцене как сонные тетери, спотыкаясь от вялости.
Сергей не поделился ни с кем своей догадкой: он теперь с трудом сходился с людьми. Да, вероятно, ученики Сапа знали этот секрет и потому между собой не общались, а холодно кивали при встрече, не прощая друг другу тайного сходства и к тому же соперничая в игре.
Друзей в училище Сергей не завёл. Сошёлся было с балалаечником и с гитаристом — но те прекратили водить с ним компанию, не поладив с Андреем Петровичем и почему-то считая Сергея его протеже; бесполезно было уверять их, что это не так. Вдобавок ходили по народному отделению слухи, что педагог-баянист презирает остальные музыкальные инструменты, говоря про балалайку: «Один палка, два струна», а гитаристов именуя пузочёсами и кабацкими кабальеро. Гитаристы, женатые парни, звали Сапа «Вторая премия»; Сергей понимал их смутно и до конца понимать не желал.
Став старшекурсником, он всерьёз считал, что ненависть рождает и стимулирует фанатическое трудолюбие, тренирует силу воли, и, проистекая из жажды признания, отчасти заменяет талант. Об учителе он всюду говорил хорошо, называл его выдающимся педагогом, а новичков, что путались под ногами, презирал, особенно невзлюбив гитаристов. Скверно было попасться к нему на язычок! Его избегали так же, как Сапа: замолкали при нём в коридоре и не присаживались за его столик в буфете.
После выпуска Андрей Петрович напутствовал ученика: «Помни, ты профессиональный музыкант, а не Крокодил Гена с гармошкой». Сергей в ответ усмехнулся — и можно было подумать, что Сап разговаривает с сыном.
На консерваторском экзамене перед седыми и бородатыми членами приёмной комиссии Сергей блеснул отточенной техникой. «Полёт шмеля» он исполнил так, что казалось, кружился зал, вертелись люстры, над головами жужжали бесчисленные насекомые, и хотелось спросить: «Что это?»
Преподаватель по классу баяна, сам недавно окончивший консерваторию, при виде Сергея терялся, заикался, чего с ним не происходило со школы, чувствовал себя не учителем, а учеником, предполагал, что у студента развилась и окрепла mania grandiosa, — и тайком делился своими соображениями с заведующим кафедрой народных инструментов. Но профессор руками разводил: заносчивость и честолюбие среди людей искусства не редкость. Играет молодой человек уверенно, технично и обещает стать пусть не гением, но весьма приличным исполнителем; надо бы отправить его на всероссийский конкурс баянистов.
— Как концертант парень состоится, — сказал профессор. — Конкурс — это же соревнование, драка.
Когда Сергей окончил консерваторию (две досадные четвёрки помешали ему получить красный диплом), в его карьерной обойме были три премии: две всероссийские и одна международная, привезенная из Будапешта. Спустя несколько лет, приписавшись к крупной областной филармонии, он победил и в Варшаве. Правда, брал он всё вторые премии, уступал главное место то смуглому улыбчивому венгру, похожему на испанца, то кудрявой и черноглазой девушке-полячке, смазливой, подмигивавшей ему, смущавшей его, — и он сторонился её и страшно ей завидовал. Игру же Сергея сердитый польский музыковед обозвал «снежной мертвечиной, полной сверкающих ледяных пассажей». Однако любое призовое место на конкурсе давало звание лауреата — а с ним лавры, почёт и деньги.
И не было нужды известному в музыкальных кругах, прославленному баянисту ехать в родной город и как-нибудь мстить Андрею Петровичу, или же наоборот, благодарить его, — и только неприятно задевало Сергея то, что был у него учитель и что концертные успехи и международные премии надо приписывать и ему, а не одному себе.
Но филармония устроила Сергею летние гастроли — и значит, ехать было надо. В июльский день Сергей сошёл с поезда на знакомом перроне, оставил вещи в гостинице и под голубым безоблачным небом отправился прогуляться до училища. Идя, думал, что вот за что следует ценить тихую провинцию — за то, что тебя здесь никто толком не знает и не узнаёт. Пройдись он, скажем, в Москве возле Гнесинки, его утомили бы автографами и принудили дать мастер-класс прямо на пороге.
У парадного входа училища толпились абитуриенты. Был тут и Сап. Сергею пришло в голову, что Андрей Петрович, всегда ревниво следивший за регалиями своих учеников, поздравит его с конкурсными победами, сдержанно похвалит, как когда-то на вступительном экзамене, — и тогда что-то обязательно изменится.
— Здравствуйте, Андрей Петрович. — Сергей сказал это почтительно, потому что ученик в нем выскочил наружу. Сказав, подал учителю чуть задрожавшую руку.
— Разве ты не знаешь, — проговорил Сап, не принимая руки бывшего ученика, даже убрав свои руки за спину и улыбнувшись пренебрежительно, — что первыми подают руку старшие?
Быть может, педагог вспомнил старое, решил пошутить и ждал, что они, теперь оба взрослые, свободно рассмеются.
Но Сергей тотчас почувствовал себя тем мальчишкой, который прятал глаза от сокурсников, когда вблизи появлялся учитель, тем подростком, что миновал длинный коридор с зелёными стенами, тем фанатиком, что исступлённо, молитвенно занимался в ковровой комнате. В нем всколыхнулась давняя неуничтожимая злоба, и он не сразу сообразил, что ответить. Прошло несколько секунд, прежде чем ярость утихла, Сергей опустил протянутую руку и с горечью сказал:
— Что ж, поздравьте: вторая премия!
2004
