Вячеслав Козачук - Сказки антикварного магазина

- Так ты немец, что ли? — с неприятными интонациями вдруг поинтересовался «дуайен».

- Да нет, в Германию меня тоже «экспроприировали». Когда немцы Бельгию оккупировали, начали оттуда все ценное вывозить. Грабили и организованно, и, так сказать, в частном порядке. А стоял я в Антверпене в доме торговца-еврея, которому Александер фон Фалькенхаузен, тогдашний генерал-губернатор Бельгии, помог сбежать в Америку. Дом, конечно, тут же «почистили». Это все враки, что немцы ничего без команды не брали. Тащили все, что плохо лежит. Особенно из еврейских домов. Военные трофеи! Законная добыча!

Вот и меня в качестве трофея-подарка отправили в фатерлянд. Тогда еще немцы упивались своими победами, своим могуществом, своими успехами… Это позже, когда союзники бомбить их стали, и не только заводы, но и города с землей ровняли, они задумываться начали…

В Германии я попал в особняк в небольшом городке Веймаре. Принадлежал тот особняк главному инженеру завода, который — надо же, сколько совпадений! — выполнял военные заказы. Веймар сильно не бомбили, американцы рассчитывали, что эта территория вместе с заводами им достанется, вот и берегли для себя.

Сначала так и получилось. Заняли Веймар американцы почти без боя. Несколько психов – фанатов фюрера — пальнули, но их быстро утихомирили. Это позже американцы жестче стали, когда Бухенвальд обнаружили. Мало кто сейчас знает, что концлагерь американцам нетронутым достался, эсэсовцы даже заключенных расстрелять не успели. Увидели янки концлагерь – в ужас пришли. Построили всех жителей Веймара — старых и молодых, женщин и детей — да и повели вот так, строем, на «экскурсию» в концлагерь. На печи посмотреть, в которых заключенных сжигали, на газовые камеры, на коллекцию татуировок, что жена коменданта собрала… Было там чем «полюбоваться»… Особо слабонервных, кто в обморок падал, врачи американские в чувство приводили и заставляли продолжать экскурсию…

В той колонне и инженер со своей семьей был, потому он, долго не раздумывая, вместе с американцами из Веймара и уехал, когда стало известно, что город войдет в советскую зону оккупации. Не ждал он после всего благодарности от русских…

Ну а дед академика в Веймар приехал завод демонтировать, в Союз вывозить. Жить его определили как раз в дом главного инженера. Увидел он статуэтку, приглянулась она ему, и прихватил он ее с собой, когда в Киев на побывку ехал… С меня, можно сказать, коллекция его и началась!

Далеко не всегда духи делились воспоминаниями или рассказывали леденящие истории. Зачастую они ссорились, как на коммунальной кухне, выясняли отношения по пустякам, словом, развлекались, как могли. Иногда мне становилось искренне жаль их: годами, десятилетиями они были лишены общения, пребывали в «камере-одиночке» без всякой надежды на хоть какое-то подобие свободы, и, наконец, получив ее, не знали, как ею распорядиться.

Это дежурство исключением не явилось. Как обычно, собравшись в полночь, духи вяло переругивались, как торговки в подземном переходе. Увещевания «дуайена» успеха не имели, ссоры то затихали, то вдруг, без видимой причины, вспыхивали еще яростнее.

- Зеркальный, эй, Зеркальный, — внезапно позвал «дуайен».

- Да здесь, я здесь, — послышалось в ответ.

- Ты прошлой ночью собирался нас чем-то интересным побаловать?

- Так рассвет же наступил… — вяло отбивался тихий шелест.

- Зато сейчас до рассвета еще далеко. Пару часов хватит тебе? — продолжал наседать «дуайен».

- Ну, если перебивать не будете, то, наверное, успею, — мляво бурчал Зеркальный.

- Как, сообщество, не будем мешать? — повысил голос «дуайен».

- Не будем, не будем, — нестройно забубнили в ответ духи.

- Слышал? Пообещали! Так что давай, начинай! — непререкаемо скомандовал «дуайен».

- Давненько эта история началась… Лет сто, может, сто двадцать назад… Я тогда еще совсем молодой был, стоял в хате мельника. Крепкий был хозяин! И мельница у него, и живности разной в хлеву, и дом — полная чаша… Работал он, правда, от зари и до позднего вечера. А жена его слыла в той деревне колдуньей. Но к ней не только с этой деревни приходили, со всей округи съезжались. Она и травами лечила, и привороты-отвороты делала, и гадала, и порчу наводила-снимала… Много чего умела…

Было у нее мое зеркало. Как оно к ней попало, рассказывать не стану, больно уж долгая история. Может, как-нибудь в другой раз…

Детей у колдуньи было двое, сын и дочь. Сына она очень любила, а когда тот жениться надумал, жутко взревновала его к невестке. Да и невестка, понятное дело, ей взаимностью отвечала. Из-за этого внучков своих – деток сына — мельничиха на дух не переносила. Дочка же к тому времени замуж вышла за мастерового из уездного города и к мужу переехала.

Шибко мельничиха тогда рассерчала и наложила проклятье на зеркало. Кто в него смотрелся, видел себя эдаким уродцем. Досада каждого, конечно, разбирала. Это сейчас говорят — «негативные эмоции», а раньше таких слов-то и не знали… Все это еще больше мощь зеркала усиливало.

Завещала она зеркало сыновьему старшему сыну. Больше всех ей он досаждал мелкими ребячьими пакостями.

Преставилась колдунья в Великий голод. Хворая была недолго — всего-то несколько месяцев, а помирала страшно, сутки напролет криком кричала, черная вся стала. Когда попа из уезда привезли ее исповедовать, обозвала его по-всякому и погнала вон из хаты. Отошла ворожея только после того, как мужики крышу над ее комнатой разобрали, чтоб душе выход дать.

Ну, это я отвлекся малость…

Волю покойной, конечно, исполнили. Перешло зеркало внуку старшенькому. Тот к тому времени женился, супруга уже на сносях была. И начались с той поры в семье беды. Родила она первого до срока, месяц не доходила. Слабенький тот был, три дня пожил и помер. Та с горя умом-то и тронулась… Но тихая была, не буйная. Муж как мог за ней смотрел, да не углядел. Перед самой войной она в ставке и утопилась.

Как немцы пришли, он в партизаны подался. Дом-то пустой, детишек больше не было, жены не стало. Ну а в доме его — домина-то ого-го был! — немцы на постой и останавливались. Он и устроил налет на фашистов. Ночью двери колами подперли да и сожгли всех живьем.

А зеркало уцелело! Немцы его из хаты вынесли, возле колодца во дворе оставили — брились по утрам. Партизаны зеркало обнаружили и с собой в лес забрали. Лучше б они того не делали…

Немцы после налета партизан искать начали. Все ходы-выходы из леса перекрыли. Самолеты над лесом кружили, партизан высматривали. Не нашли бы, да углядел летчик, как солнце в зеркале отразилось, блеснуло ярко, и навел карателей. Всех эсэсовцы побили, никто живым не ушел. После боя увидел зеркало в партизанском лагере гауптман, немцами командовавший, понравилось оно ему, и забрал его с собой.

Привез в райцентр, где батальон эсэсовский квартировал, в комнате своей поставил. А жил гауптман в доме, хозяйкой которого дочка колдуньи была. Одна жила. Муж помер — от водки сгорел, а сыновья на фронте без вести пропали.

Она, понятное дело, зеркало вмиг узнала, все уразумела, но виду не подала.

Через два дня затеялась она пироги печь, постояльца своего побаловать. Натолкла стекла мелко, да в те пироги и замешала, вместе с начинкой. Пришел вечером гауптман со службы, а она ему пирожки: «Угощайтесь, гость дорогой!». Не побрезговал гауптман, отведал домашненького, а через четыре дня в страшных муках в госпитале и помер.

Патологоанатому немецкому много времени не понадобилось, причину смерти в тот же день назвал. Кинулись немцы дочку колдуна искать, а ее и след простыл…

…В этот момент колокол в Печерской лавре пробил пять часов. Духи засуетились-заметушились, и буквально через секунды в магазине опять стало тихо и пусто.

Может, «Зеркальный» в следующую ночь и досказал историю, но очередь дежурить была не моя. Так и не узнал, чем все закончилось.

Проскальзывающие в ночных беседах духов вещей истории не всегда были увлекательно-захватывающими. Бывали и обыденные, и откровенно хвастливые, и мещанские... В такие минуты духи уподоблялись маленьким детям, осваивающих свой первый уровень социума — песочницу. Поэтому я не всегда напряженно вслушивался в их разговоры, так, прислушивался в пол-уха на всякий случай. Иногда приходилось об этом жалеть, но просить повествующего повторить пропущенное было, вроде, не с руки...

Последний трамвай, опаздывающий на ночлег в депо, негодующе кому-то зазвенел, заглушая неспешную беседу. Кто рассказывал свою историю в этот раз, я понял только лишь к середине повествования.

- Ты спрашивал, как я попал к писателю? Рассказываю!

Писатель, надо сказать, был маститый. Лауреат Шевченковской премии, живой классик, его даже в школе «проходили». Уважением пользовался таким, что у него по выходным весь литературный бомонд собирался. Со всей Украины, бывало, съезжались! Из Харькова, Львова, Одессы, Крыма… Но власть он не жаловал, жесткий человек был, войну прошел от первого до последнего дня, правду-матку резал в глаза, невзирая на чины и звания. И на язык остер был, скажет, что ярлык наклеит. За то некоторые его и боялись, и тихо ненавидели, и заискивали перед ним… Особенно от него руководству Союза писателей доставалось, он их звал «литературными чинушами». Но они ему тоже, как могли, пакостили, правда, по-мелкому, в силу возможностей, но иногда обидно ему бывало. То в делегацию за «бугор» не включат, то путевкой в дом отдыха обделят, то при составлении плана издательства «забудут»…