Ежи Анджеевский - Сыновья
Фасад пятиэтажного дома, в котором жила Мария, был разрушен бомбами. В разломе стен, на фоне цветных обоев, громоздились груды камней. Они постояли немного, глядя на разрушения.
— Вот видишь, — сказала наконец пани Гелена. — Так же, как у нас.
Но вход в квартиру Марии был не с улицы, а со двора. Пройдя в арку, они обнаружили, что флигель дома уцелел. В некоторых окнах были даже стекла, а в одном из них, на втором этаже, белели занавески.
Во дворе качала воду из колодца в белый кувшин бледная девочка небольшого роста, светловолосая, в деревянных колодках.
Гродзицкий встрепенулся.
— Гляди, не так уж плохо…
Пани Гелена тоже оживилась. Она подошла к колодцу и спросила девочку, не знает ли та ее сестру. Оказалось, девочка живет на улице Кошиковой, а сюда ходит только за водой. Гродзицкого между тем снова прихватило. И пани Гелена одна отправилась на поиски дворника.
Через минуту она вернулась, лицо ее пылало. Пан Адам, согнувшись у колодца, поднял на нее измученные, полные страдания, глаза.
— Мария здесь! — крикнула она. — Представляешь, она жива, у себя живет.
И умолкла при виде изменившегося лица мужа.
— Очень больно? — машинально спросила она.
На сей раз он пришел в себя довольно быстро. Однако такой был обессиленный, что пани Гелене пришлось поддерживать его на лестнице.
Квартира Марии находилась на пятом этаже. Флигель уцелел лишь частично. С одной стороны лестницы дом обгорел, в почерневшей кирпичной кладке зияли дыры. Растрескавшиеся, покрытые сажей стены свидетельствовали о том, что здесь пожар, очевидно, догорал. Повсюду виднелись проломы и выбоины от артиллерийских снарядов. По мере того как они поднимались по белым каменным ступенькам, размеры разрушений становились все явственней.
— Как она живет тут? — удивлялась пани Гелена. — Это же немыслимо…
На последнем, пятом этаже над обугленными стенами простиралось темное небо. Порывы ветра проникали на лестницу. Здесь валялись кучи обломков, кирпича, штукатурки. Наверху громыхал лист кровельного железа. Двери Марииной квартиры были вырваны, в пустом проеме виднелись мрачные руины прихожей.
Гродзицкий, надсадно дыша, оперся о шаткие перила. Пани Гелена беспомощно озиралась вокруг.
— Быть не может, чтобы Мария жила тут, — повторяла она.
— Позови, — посоветовал Гродзицкий.
Пани Гелена заглянула в мрачную прихожую. Щебень затрещал у нее под ногами. Не решаясь идти дальше в темноту, она остановилась у порога.
— Мария, — позвала она вполголоса.
А чуть погодя громче:
— Мария!
Голос ее громким эхом откликнулся в пустоте. Но никто не ответил. Она хотела уж было повернуть обратно, когда в глубине квартиры скрипнули двери и тусклый свет рассеял темноту. В пламени свечи вырисовался силуэт низенькой полной женщины.
— Мария! — крикнула пани Гелена. — Это я.
Мария жила в одной комнате, единственной уцелевшей в их квартире. Раньше здесь помещался кабинет ее мужа, врача, он эмигрировал из Польши в самом начале войны, а позже погиб во Франции. Комната была просторная, с двумя большими окнами, их искореженные, без стекол рамы отворялись прямо в густеющую на дворе ночь. У испещренных трещинами стен, под потолком, отяжелевшим от густых потеков, обозначились в слабом свете свечи контуры мебели, некогда служившей профессии доктора Ольшевского, а ныне предназначенной совсем для других целей. У стены темнел пузатый застекленный книжный шкаф; вместо книжек, сваленных в самый низ, его заполняли самые различные предметы: кое-какая одежда, искалеченные фарфоровые фигурки, электропылесос: все, что случайно уцелело от благоустроенного некогда дома. Огромный письменный стол наискось перерезал обширное пространство комнаты, на нем стояли кастрюли, стаканы и тарелки, а сбоку, на деревянной дощечке, спиртовка — здесь была кухня. В углу комнаты, за сломанной ширмой, стояла на табуретке большая лохань, в ней мокло белье. Было тут еще несколько стульев, глубокое кожаное кресло, громоздкие сундуки у стены, ближе к окну — кушетка, покрытая цветным покрывалом, а на полу — сложенные горкой матрасы.
На этих матрасах, вызволенных, как оказалось, вместе с другими вещами из-под завалов, Мария решила не мешкая уложить Гродзицкого. На них, утверждала она, ему будет удобнее, чем на кушетке.
— Одна только видимость эта кушетка, — говорила Мария, проворно двигаясь по комнате. — Вы только гляньте!…
Она сдернула покрывало, и тут обнаружилось, что обивка на кушетке лопнула поперек, обнажив погнутые пружины.
— Сюда как раз штукатурка с потолка свалилась, — пояснила она. — Вы не представляете, что тут было. Две бомбы, артиллерийский снаряд… Чудо, как вообще что-то уцелело.
Гродзицкий сидел в кресле согнутый, его, вероятно, опять мучили боли.
— Мария, родная, мы тебе столько хлопот причинили, — шепнул он, видя, как она суетится, устраивая ему постель.
Мария всплеснула руками.
— Не говори глупостей. Раздевайся и сразу укладывайся. Геленка ляжет на кушетку.
— А ты? — спросил Гродзицкий.
— Обо мне не беспокойтесь. Устроюсь. Тут уже множество людей ночевало. У меня еще ковер есть, там, за шкафом, лежит, помните, большой такой ковер из гостиной, уцелел вот… Видите, какая я богатая. — Она рассмеялась.
Мария была оживлена, немного взбудоражена и очень подвижная, энергичная. Будучи немного моложе Гелены, она тоже успела уже поседеть, но лицо у нее было моложавое, широкое, румяное, живые карие глаза блестели. Уложив Гродзицкого и, несмотря на протесты, укрыв его одеялом, она принялась кипятить воду. Видно, давно уже освоилась в тесноте загроможденной комнаты, ничего не искала, все необходимое оказывалось у нее под рукой; несмотря на скученность и хаос ориентировалась она отлично.
— Сейчас будет чай, — говорила Мария, не переставая сновать по комнате. — А Адаму я воду в бутылке согрею, сразу полегчает.
При этом она успевала рассказывать о себе, о своих перипетиях. Варшаву она покинула после подавления восстания. Прошла через Прушков, но оттуда ей удалось выбраться. Зиму провела в деревне, в Ловицком воеводстве, а сюда вернулась, как только город освободили. И сразу начала работать, получила должность в городском управлении. Сперва, в феврале, марте, когда холода стояли, трудновато, конечно, было. Ну а теперь что же, весна…
Она вдруг умолкла и задумалась.
— А вас, стало быть, вывезли… Я часто думала, что с вами могло случиться? Представляю, что вы пережили.
Гродзицкий лежал навзничь на матрасах, вытянув руки поверх одеяла. Так, с закрытыми глазами, он казался еще более исхудавшим и изнуренным. В комнате воцарился полумрак. За пустыми окнами темнело над пожарищами небо — огромное, полное вызревших, весенних звезд. Со двора тянуло ночным холодом. Начинала шипеть вода в чайнике. Было тихо.
Мария быстро стряхнула с себя задумчивость и маленькая, круглая, как бочонок, покатилась в глубь комнаты. Принялась там рыться в сундуке.
— А Янек? — нагнувшись, спросила она. — Есть о нем известия?
— Да, — спокойно ответила Гелена. — Янек погиб.
Застыв на мгновение, Мария выпрямилась, потом с тряпкой в руке вернулась к свету.
— Он погребен на Мазовецкой, — сказала Гелена. — Мы непременно хотим перенести его прах на Повонзки, для того и приехали сюда.
Она поправила выбившиеся из-под платка волосы.
— Кстати, как там с нашей семейной могилой, не помнишь, Мария? — спросила она. — Есть там место?
Мария налила воды в миску и начала мыть составленную на столе грязную посуду.
— О да, есть, конечно! Могила ведь на шестерых, а там лежат — мама, дядя Стефан, — перечисляла она, — тетя Маня, ее сын… ну и все. Уж одно-то место наверняка найдется. А у меня, видишь, какой беспорядок, — принялась она оправдываться, — стыд да и только. Но я в самом деле весь день на работе, не хватает даже времени убраться. Сейчас чай поспеет.
Она торопливо мыла посуду, тщательно вытирала каждый стакан и отставляла его в сторону.
— А знаете, — неожиданно сказала она, — мой Збышек тоже погиб. В каналах, при переходе со Старого Мяста.
Гелена подняла голову и взглянула на сестру. Но та была повернута к ней спиной. Больше она ничего не сказала, а Гелена не стала ее выспрашивать. Зачем? Всякий, переживший Варшавское восстание, знал, как гибли люди в каналах, что это была за смерть. «Бедная, — подумала Гелена, — даже могилы Збышека у нее нету». Да и останки старшего сына Ольшевских, расстрелянного на улице, тоже ведь закопали неведомо где. И, окинув мысленным взором судьбу сестры, она на какой-то момент почувствовала себя богатой; у нее как-никак есть могила, которую завтра надо найти, есть клочок бесплодной дворовой земли, в которой заключено все то, что она более всего любила в жизни, что было ее надеждой.
После чая Гродзицкий почувствовал себя немного лучше и уснул. Так, во всяком случае, казалось. Лежал он по-прежнему на спине с закрытыми глазами. Мария заслонила свечу, чтобы свет не мешал ему. Гелена сняла наконец с себя платок и пальто, но есть ничего не могла, напилась только горячего чаю. Они говорили вполголоса. Мария подробно, хотя несколько хаотично, рассказала о восстании в своем районе, о том, как она жила потом в деревне, Гелена рассказала кое-что о лагере в СаксоНИИ. Они говорили, склонив друг к другу головы, а вокруг стояла такая глубокая тишина, будто во всем доме не было больше ни единой живой души. Погасли последние огни, звезды ярче мерцали в ночном просторе.
