Татьяна Рябинина - "Растворил я окно..."

- И кто-то вам предложил жену?

- Вам смешно? И правильно. Мне тоже. Нет, никто не предложил. Сама предложилась. Была у меня соседка, Марина. На год старше. Еще в песочнице вместе играли. Узнала от кого-то, какие у меня… проблемы. Может, от моей матери, не знаю. Приезжаю в Ленинград, встречаю ее на лестнице. А она мне: Андрюша, а давай ты на мне женишься. Стою, глазами хлопаю, как идиот. Она мне объясняет: любовь-морковь – это все хорошо, но быстро проходит, а мы сто лет знакомы. В результате у меня специальность, к которой я никогда не стремился, работа, которую терпеть не могу, и жена… У которой своя собственная жизнь.

- Почему она не с вами?

- Уехала раньше. Не стала моего отпуска ждать. Я же говорю, у нее своя жизнь: свадьба у Маши, день рождения у Паши. И так далее.

- У вас нет детей?

- Нет. Она не хочет. Фигура… Да и возни с ними – сопли, вопли. Это она так говорит.

За разговором ночь прошла незаметно. Граница, таможня… Поменяли колеса. Побежали навстречу зеленые Карпаты. День тек сквозь пальцы, как сухой песок. О чем они только не говорили – и каждое слово Селены отзывалось в Андрее так, словно гитарная струна на родную ноту. И все же… Как будто тонкая прозрачная стена стояла между ними. Они даже на «ты» не перешли. Он словно руками себя сдерживал: осторожно!

- Надо пораньше лечь, - сказала Селена. – Ночь не спала, а Вильнюс рано.

И снова он лежал без сна. Сирень на столике съежила и чуть опустила свои пенные кисти, и запах, по-прежнему сильный, был уже немного другим – отчаянным или отчаявшимся, умоляющим. Или ему так казалось? Селена тихо спала, повернувшись к стене. Андрей смотрел на ее узкую спину под простыней и думал о том, что всего за сутки эта девушка стала ему настолько близкой, что отрывать ее от себя придется по живому. Как будто прожили вместе всю жизнь. А произойдет это всего через несколько часов. Потому что у него ни за что не хватит духу одним махом изменить все. Да и она… Даже если бы он и решился… Она просто скажет, что он сошел с ума. Только и всего.

Селена повернулась, ее рука, голубоватая в лунном свете, беззащитно свесилась в пропасть между полками. Вздохнув поглубже, Андрей протянул руку и коснулся ее пальцев. Рука Селены вздрогнула и шевельнулась, чтобы ускользнуть, но он удержал ее. Он гладил ее пальцы, ладонь, запястье так нежно, как только мог, словно умоляя вместе с сиренью: не отталкивай меня, побудь со мною. И вдруг почувствовал, что ее напряженная вначале кисть расслабилась, и ее пальцы ответили ему.

Где-то глубоко внутри грубый голос говорил ему: что за сопли, встань, стащи ее с полки, уведи в тамбур, она только рада будет. Но он знал: послушаться его – убить все, потому что с ней так – нельзя. И поэтому вкладывал в свои прикосновения всего себя, всю свою нежность и тоску, едва сдерживая стон от невозможности просочиться в нее через кожу, раствориться в ней и стать одним целым.

Что-то пробормотала во сне пожилая соседка, Селена замерла и осторожно отдернула руку. «Спокойной ночи», - прошептала она.

Андрей решил, что спать не будет. И утром скажет ей… скажет… И уснул – как в омут провалился. И проснулся от легкого прикосновения к щеке. Селена стояла одной ногой на краешке нижней полки, лицо ее было близко-близко.

- Подъезжаем, - прошептала она. – Не говори ничего.

Она наклонилась и поцеловала его.

- Позвони мне.

Горло перехватил судорожный спазм, Андрей молча сжал в кулаке бумажку с телефоном. Селена взяла сумку и вышла…

Сначала он считал дни до ее возвращения из Вильнюса. И твердо был уверен, что если она скажет «да», пойдет ради нее на все. Но чем ближе был день, обведенный на календаре красным кружком, тем меньше становилась его уверенность. А когда этот день наступил, сбежал на дачу. И провел там несколько дней, говоря себе, что еще не поздно, что он обязательно позвонит Селене. А потом кончился отпуск, и он вернулся в Прагу. Конечно, можно было позвонить и оттуда, но он убедил себя, что уже слишком поздно. И возненавидел себя за трусость. А поскольку ненавидеть себя было слишком обременительно, возненавидел все, что было вокруг. Жену, коллег, работу. Тот день в поезде. Луну. Сирень. Только вот Селену возненавидеть не смог, как ни пытался. Это воспоминание то отпускало его, то снова принималось мучить – особенно весной, когда скверы и парки начинали пениться сиренью.

Однажды он приехал на дачу, взял топор и срубил под корень все кусты. Сидел на скамейке – той самой – и ждал, когда приедет Марина, которая ухаживала за сиренью, как за любимыми детьми. Детьми, которых они так и не завели.

- Идиот! – прошипела она, села в машину и уехала обратно в город.

Но и эти пеньки, торчащие как сломанные кости, и ветки с умирающими цветами не давали ему покоя. Андрей плюнул и пошел на электричку.

Ему казалось, что он сходит с ума. Сирень была повсюду. В каждом саду за окнами электрички, в руках мужчин и женщин. Она словно мстила ему, и он понял: что-то должно произойти.

В маршрутку села девушка с букетом сирени.

- Разве можно с такими охапками ездить в общественном транспорте? – взорвался Андрей. – От запаха умереть можно.

- Поезжайте на такси, - огрызнулась девушка.

Женщина лет сорока с гладко зачесанными то ли светлыми, то ли седыми волосами посмотрела на него с усмешкой, и он поперхнулся словами, которые хотел сказать нахалке с букетом.

Он знал, что Селена живет недалеко от него, и все эти годы думал, что, может, они когда-нибудь встретятся – случайно. Представлял, что скажет ей. И оказался застигнутым врасплох.

Она вышла, Андрей за ней.

- Селена! – голос смешно и нелепо сорвался.

Она обернулась.

- Ты… Вы не помните меня?

- Простите, нет.

- 86-й год, поезд, вы ехали из Остравы… мы были в одном купе.

- Ах, да… Простите, забыла, как вас зовут.

- Андрей. Я обещал вам позвонить, но…

- Правда? Я и не помню. Извините, меня ждут. Муж, дети…

- Да-да. Всего хорошего.

Он смотрел ей вслед и задыхался от обиды. Он столько лет считал эту встречу событием, которое могло перевернуть всю его жизнь, столько лет грыз себя за то, что струсил и не использовал эту возможность, а она с трудом вспомнила его?

Но с каждым шагом идти было все легче, и досада куда-то убегала по капле. И он подумал, как глупо было все эти годы мусолить ничего не значащий эпизод и придавать ему масштаб вселенской трагедии. Вечером он подошел к окну, посмотрел на луну, на сирень внизу и с циничной усмешкой принялся насвистывать романс, от которого раньше так больно сжималось сердце: «Распахнул я окно, - стало грустно невмочь…»

А в это время одинокая женщина со странным именем стряхивала одной рукой пепел с сигареты, другой слезы с ресниц и говорила сидящему на подоконнике коту:

- А я ведь так ждала его звонка. Все лето ждала. И потом еще… Долго ждала. Хотя бабушка сразу сказала мне, что человек, который не смог сам себе выбрать ни жену, ни профессию, вряд ли решится перевернуть всю свою жизнь. А я надеялась. Просто мне ни с кем никогда не было так… Светло и тихо. Понимаешь, кот, я надеялась, что мы с ним встретимся случайно на улице. Представляла, что он скажет, что я скажу. А получилось… Понимаешь, кот?

Но кот молчал и только щурил свои желтые глаза, похожие на две маленькие полные луны.