Петер Штамм - Не сегодня — завтра
Было странно, что именно брату, с которым его так мало связывало и на которого он даже не был похож, пришлось бы обо всем заботиться. Андреасу не хотелось, чтобы его смерть доставляла столько хлопот. Но видимо, это было неизбежно.
Он посмотрел на других пассажиров: влюбленная пара, целовавшаяся у двери, два перешептывавшихся ребенка, пожилые дамы с усталыми лицами, деловые люди в дешевых синтетических костюмах, читавшие с серьезными лицами экономические разделы газет. Через сто лет вы все умрете, подумал он. Будет светить солнце, будут ездить поезда, дети будут ходить в школу, а он и все эти люди умрут, и с ними умрет этот миг, эта поездка, словно ее никогда и не было.
Казалось, каждый день с Андреасом выходят новые люди. Он немного задержался на платформе и посмотрел, как они исчезают в разных направлениях. И хотя еще было прохладно, снял жилет. Он озяб, но ему нравился этот утренний холодок, остававшийся лишь прикосновением и не пробиравшийся внутрь.
Раньше Андреас преподавал в более дальнем пригороде. Он постоянно подавал заявки на место в городе, но ему предпочитали других коллег — постарше, женатых или с детьми. Когда десять лет назад в Дёе построили гимназию, Андреас уже давно отказался от мечты о месте в городе. По крайней мере, путь на работу стал короче.
В школе он, как всегда, появился за полчаса до начала занятий. В учительской пахло сигаретами, хотя курить было запрещено во всем здании. Взял в автомате кофе и сел у окна. Примерно через четверть часа пришел Жан-Марк, учитель физкультуры. На нем был тренировочный костюм.
— Ты курил? — спросил он, умываясь над раковиной.
Андреас не ответил.
— В Швейцарии-то наверняка в учительских не курят.
Андреас сказал, что целую вечность не был в швейцарских учительских.
— Могу я задать тебе личный вопрос? — поинтересовался Жан-Марк.
— Лучше не стоит.
Жан-Марк рассмеялся. Он снял тренировочную куртку и ополоснул подмышки. Сказал, какой позор, что здесь нет душа для учителей. Побрызгался дезодорантом, запах которого распространился по всей комнате. Оделся. Взял стакан воды и подсел к Андреасу.
— Ты ведь знаешь Дельфину? — Он откинулся назад и самодовольно ухмыльнулся. — Как она тебе?
— Симпатичная, — сказал Андреас. — Бодрит.
— Вот именно!
Андреас подошел к окну, открыл его и закурил. Жан-Марк бросил на него неодобрительный взгляд.
— Мы тут недавно пропустили по стаканчику, — сказал он, — а потом вдруг у нее оказались.
— А я здесь при чем?
— Теперь она ведет себя так, будто ничего не было. Будто первый раз меня видит.
— И радуйся. Или ты хочешь, чтоб она тебе домой названивала?
Жан-Марк встал и взмахнул руками.
— Конечно, нет, — сказал он, — но все же это странно. Ты переспал с женщиной. А она… она даже выглядит неважно. У тебя такое бывало?
— Я не женат, — ответил Андреас. Какая нелепость, думал он, что он считает Жан-Марка своим лучшим другом.
Вечером, выключив свет, Андреас лежал с открытыми глазами. Он закрыл шторы, и в темноте светились лишь stand-by-огоньки телевизора, DVD-плеера и музыкального центра. В красных светодиодах было что-то успокаивающее, они напоминали ему о церковном вечном свете, о присутствии Христа, в которого он не верил.
Субботу он, как всегда, провел за уборкой квартиры и покупкой продуктов на следующую неделю. Несколько лет назад на его улице снимали фильм, ставший впоследствии культовым, и теперь сюда съезжались люди со всего мира, чтобы проверить, насколько воображаемое соответствует действительности. Андреас купил фильм на DVD, и, когда порой смотрел его, у него создавалось впечатление, что тот реальнее улицы за его порогом, что реальность — всего лишь слепок с золотого мира кино, дешевая кулиса. Чтобы услышать музыку, чтобы увидеть картинку, надо было закрыть глаза. Тогда Париж становился именно таким, каким он всегда представлял его.
Андреасу нравилось быть частью этой кулисы. Ему нравилось, как он выглядит, когда сидит в кафе и читает газету или идет по улице с багетом под мышкой, с сумками, полными овощей, которые пролежат неделю в холодильнике, а потом отправятся в мусорное ведро. Когда туристы спрашивали его, где снимался фильм, он с готовностью отвечал им. Отвечал на французском, даже если видел, что перед ним немцы или швейцарцы, которые с трудом его понимают.
Он был одновременно статистом и зрителем воображаемого фильма, туристом, который почти двадцать лет ходит по улицам города, нигде надолго не задерживаясь. Ему нравилась эта роль, другой он и не желал никогда. Большие начинания, перемены всегда пугали его. Он ходил по улице Сен-Мишель или Сен-Жермен, поднимался на Эйфелеву башню, осматривал Нотр-Дам или Лувр. Прогуливался по Новому мосту и отоваривался в крупных торговых центрах, несмотря на заоблачные цены. Иногда он шел за людьми, наблюдал, как они делают покупки или сидят в кафе, а потом отпускал их. Когда он общался с друзьями, прожившими всю жизнь в Париже, то поражался, насколько плохо они знают город. Они почти не выбирались из собственных районов, а в музеях не бывали со школы. Вместо того чтобы радоваться красоте города, они поносили забастовки работников метро и загрязненный воздух, жаловались на недостаток парков и детских площадок.
В конце дня он отправился в кино и посмотрел американский боевик, простенький фильм со зрелищными трюками и спецэффектами. По дороге домой его окликали зазывалы секс-клубов. Раньше ими работали нечистоплотные молодые люди, но в последнее время все чаще попадались женщины, которые были куда настойчивее своих коллег. Андреас смотрел под ноги и отгородился рукой, однако женщина увязалась за ним до перекрестка, уговаривая и спрашивая, а как насчет? Заходите. У нас новые девушки.
— Я здесь живу, — ответил он и пошел на красный свет, чтобы отделаться от нее.
Его раздражало, что с ним заговаривают. Казалось, зазывалы видят его насквозь и знают о нем то, что скрыто от него самого. За кулисами, за непрозрачными дверями секс-клубов, баров и эротических ярмарок наверняка шла грубая, грязная жизнь. Его тревожила мысль, что эта жизнь может оказаться реальнее его собственной. За все эти годы Андреас ни разу не бывал в подобных заведениях.
В воскресенье утром он долго спал. Позавтракал в кафе и, читая газету, слышал, как за соседним столиком молодая немецкая пара спорила о том, где провести остаток дня. Ей хотелось в Лувр, ему — нет. Когда она спросила, что же он собирается делать, он не знал, что ответить.
Около полудня Андреас опять оказался дома. Проверил чью-то классную работу, потом полистал две книжечки, купленные в пятницу в немецком магазине. Они вышли в серии обучающих текстов, которые он иногда читал с лучшими учениками, — короткие детективчики о похитителях предметов искусства или контрабандистских шайках, с небольшим словарем из шестисот, тысячи двухсот или тысячи восьмисот слов, описывавших целый мир. Андреасу нравились эти истории, несмотря на их удивительную банальность и предсказуемость.
Первую книжечку он быстро отложил. Она была посвящена экологическому терроризму, теме, которая удручала его и едва ли подходила школьникам. Вторая называлась «Любовь без границ». На обложке был рисунок пером, напоминавший ему о стиле шестидесятых и странным образом бравший за живое: девушка и молодой человек сидели в уличном кафе под раскидистыми деревьями и улыбались друг другу. Андреас прочел аннотацию. В книге рассказывалось об Анжелике, юной парижанке, которая приехала в Германию работать сиделкой и влюбилась в Йенса, студента, изучавшего морскую биологию. Семья, у которой поселилась девушка, жила в Рендсбурге, неподалеку от датской границы. Много лет назад Андреас ездил туда на конференцию, посвященную скандинавской литературе. Город ему понравился, хотя все время лил дождь и он почти ничего не увидел.
Особого желания читать с детьми про любовь у него не было. При каждом поцелуе в классе хихикали, шептались и отпускали дурацкие шуточки. Но еще подростком, Андреас сам влюбился в девушку-сиделку. Открыв книгу наугад, он принялся читать.
Я не мог следить за движением. Не мог отвести глаз от Анжелики. В «фольксвагене» стоял ее запах — запах лета, солнца и цветочных полей.
Андреас вспомнил Фабьен, как ездил купаться на пруд с ней и Мануэлем. Они с Мануэлем ходили в одну гимназию и по дороге нередко встречались в поезде. Андреас изучал германистику и романистику, а Мануэль готовился стать преподавателем физкультуры. У него был «ситроен 2СѴ», старая, постоянно ломавшаяся развалюха.
С Фабьен Андреаса связывала любовная история, из которой так ничего и не вышло. Он ее любил, а в ее чувствах ни разу до конца не разобрался. Одно лето они виделись почти каждый день, проводили вместе много времени, но он не решился признаться ей в любви, а Фабьен его признаний как будто и не ждала. Уже обосновавшись в Париже, он написал ей письмо, в котором наконец говорил о своих чувствах и которое потом не отослал.
