Юрий Герт - РОЗЫГРЫШ
IV
Как бы там ни было, ухватил или нет, радостная улыбка не покидала его красного, жаркого, блестевшего от пота лица, пока он каждого из нас прижимал к груди, похлопывал по плечам и спине. При этом он шепнул, ткнувшись в мое ухо мокрыми, вытянутыми трубочкой губами:
- Настаивают...
- Федор, да ты никак на похороны приехал? - Пыжов измерил Ковальчука взглядом с головы до ног и затем с ног до головы. - Черный весь... Так ведь никто еще вроде не умер...
- Зачем же - на похороны?.. - рассмеялся Ковальчук. - Наоборот!..
- Наоборот?.. Это как это - наоборот?.. - сверкнул разноцветными (один зеленый, другой голубой) глазами Валентин Ребров.
Мы стояли посреди комнаты, окружив Ковальчука кольцом. Он поежился.
- Вижу, вам все-про-все уже известно... - улыбку смыло с его лица, оно сделалось озабоченным, с оттенком торжественности. - Так у меня от вас никаких секретов... Я только что оттуда...
Он медленно, никого не пропуская, оглядел нас - одного за другим.
- Был разговор... - он выдержал паузу. - Очень важный разговор... Только раньше я хочу все с вами обсудить... Поскольку, чтоб вы знали, против вашего желания никогда я не пойду... Ведь у меня, сами знаете, никого ближе вас нет...
Голос его дрогнул. Карие, в легкой поволоке глаза его потемнели и увлажнились. Он достал из кармана сложенный квадратиком платок, провел по набрякшим в подглазьях мешочкам.
Нам сделалось не по себе.
- Что ты, Федор... Мы тебе верим... - Дроздов похлопал своей широченной ладонью Ковальчука между лопаток.
И за ним все мы - кто похлопал его по плечу, кто пожал ему локоть или запястье. В дверь к нам уже засматривали авторы, иные порывались зайти... Не в наших правилах было заставлять их дожидаться в приемной или коридоре, Ковальчуку это было известно.
- Надо потолковать... - предложил он. - Как вы насчет пельмешек?.. - он повеселел, намекая на давно нами освоенную пельменную поблизости от редакции. - Тем более, - подмигнул он, - я кое-что с собой прихватил...
- Неужто "польску выборову"?.. - полюбопытствовал Пыжов.
- Ее, милую...
Надо заметить, что в те годы мы предпочитали всему другому "польску выборову" не только из-за крепости (45о против обычных 40о), а и потому, что таким способом выражали солидарность с польским народом, боровшимся за свободу.
Мы договорились с Ковальчуком о встрече. Разумеется, на сей раз и пельмени, и "польска выборова" были только предлогом.
V
- Так вот, панове, был разговор, и разговор серьезный, - говорил Ковальчук, разливая "выборову" по бумажным стаканчикам, в целях маскировки окружавших водруженную посреди стола бутылку с "боржоми". Мы ждали, когда нам принесут заказанные, как всегда, двойные порции пельменей - кому со сметаной, кому с томатным соком, кому с бульоном, кому с красным перцем и уксусом.
Ковальчук разлил водку, завинтил бутылку крышечкой и спрятал под стол, рядом с еще непочатой бутылкой.
- Был, был разговор... - повторил он задумчиво.
- И что в итоге? - нетерпеливо подтолкнул его Ребров.
- А что ж в итоге?.. - Ковальчук смотрел прямо перед собой, как бы в открывшуюся ему одному щель в пространстве. - В итоге было сказано: готовьтесь, товарищ Ковальчук, принимать журнал...
- А как же Старик?.. - спросил кто-то.
- На пенсию.
- В музей, значит... - было слышно, как Пыжов скрипнул зубами.
Принесли тарелки с пельменями, горячими, с аппетитно курящимся парком, но никто к ним не притронулся.
- И что ты им ответил?..
Ковальчук усмехнулся, прищурился:
- А что я мог ответить?.. Ответил, что у меня другие планы, творческие, имеются и еще кое-какие задумки...
- Так ты и сказал?..
- Так и сказал. Никуда не хочу идти, и не невольте!.. И потом.. Журнал по всей стране известен, во главе - знаменитый писатель... А я?.. Кто я такой, сравните сами?.. - он почти слово в слово повторил то, о чем говорилось в редакции до его прихода. - Так что, прав я был, когда так сказал?.. - ожившие, заблестевшие глаза Ковальчука пробежали по нашим лицам. - Прав или нет?..
- Федя, - смущенно подтвердил Пыжов, - ты был прав!.. И если по совести, так признаюсь: раньше я тебя недооценивал!.. Дай я тебя поцелую!.. И давайте выпьем за Федю!..
Мы соединили над серединой стола наши бумажные стаканчики, выпили и закусили пельменями. Лица у всех были размягченные, растроганные. Только у Адриана, ответсекретаря нашей редакции, заметил я, в отличие от остальных, глаза смотрели холодно, подозрительно.
- А дальше?.. - спросил он. - Что было дальше?..
Ковальчук подцепил вилкой плавающий в сметане пельмень, поднял, подержал на уровне кончика носа и осторожно, как если бы он был еще чрезмерно горячим, положил в рот.
- Что дальше?.. Дальше мне говорят: "Вы, говорят, знаете, где находитесь?.. Вы, говорят, знаете, для чего вас сюда пригласили?.."
Ковальчук выловил из тарелки еще один пельмень и положил в рот.
- Ничего не понимаю!.. - обалдело уставился на Ковальчука Ребров. - Так что же это выходит...
Все смотрели на Ковальчука, ожидая, что он вот-вот рассмеется и скажет что-то такое, отчего и все мы посмеемся над нелепым испугом Реброва. Но Ковальчук, не меняя серьезного выражения лица, повторил:
- Да, выходит...
- Выходит, что ты...
- Выходит, что я...
Лицо у него стало строгим, взгляд потяжелел. Он запустил руку под стол, нашарил еще непочатую бутылку "выборовой", там же, под столом, свинтил пробку и наполнил стаканчики.
- Будем! - сказал он.
Его никто не поддержал, мы еще не пришли в себя после его слов.
- Ну, Федор, ты даешь... - только и пробормотал Ребров.
Стаканчик в руке Ковальчука одиноко повис в воздухе. Переждав секунду-другую, Ковальчук поднес его к собравшимся гармошкой губам, не спеша, мелкими глоточками выпил водку и закусил пельменем. Челюсти его при этом двигались равномерно и с такой силой, как если бы он пережевывал гвозди.
- Ничего не поделаешь, - произнес он, дожевав и вытерев губы бумажной салфеткой. - Придется идти к вам... Со всеми, как говорят, последствиями...
- То-есть?.. - нахмурился Дроздов. - Что ты хочешь этим сказать?..
- Гаечки придется закручивать потуже, вот что... А иначе для чего же им Ковальчук понадобился?.. Для того самого!..
Взгляд его сделался отчужденным, суровым, кожа на взбугрившихся скулах натянулась, нижняя челюсть отвисла и выдвинулась вперед.
- Так что придется менять курс... Возможно, кое с кем вообще надо будет распрощаться... (Мне показалось, он покосился в мою сторону.) Культ, Сталин, репрессии, ГУЛАГ - об этом пора забыть... Хватит мазать дегтем наше прошлое... - он позвякал ножом о край тарелки. - Второй "Новый мир" нам не нужен!..
- Кому это - "нам"?.. - спросил я, пьянея не столько от выпитой водки, сколько от злости и отчаяния.
- Народу, - сказал Ковальчук.
VI
Вокруг шумела пельменная - звякали ножи, звенела посуда, кто-то, срываясь на крик, требовал у официантки жалобную книгу, кто-то, воровато озираясь, распечатывал бутылку вина, купленную в продмаге на троих... Только за нашим столом было тихо. Мы старались не смотреть на Ковальчука, гонявшего перед собой хлебные шарики.
- Так пока еще вопрос окончательно не решен? - спросил Адриан.
Он был дотошней нас всех, вместе взятых.
- Вопрос решен, - сказал Ковальчук наставительно, как человек, знающий во всех тонкостях работу партийного аппарата. - Бюро, утверждение - это формальность...
- Учти, Федор... Я слышал, у тебя там роскошная квартира, - заметил Дроздов, - а мы здесь все мыкаемся по старым халупам...
- Говорят, не боись, для тебя выделим четырехкомнатную в самом центре... - Ковальчук приосанился, оглядел нас всех сверху вниз. - Партия заботится о людях, которые ей нужны.
Он не произнес, а с важностью изрек последние слова.
- А пошел бы ты, Федя, в жопу!.. - вдруг сказал Пыжов.
До того Николай, единственный из нас, с аппетитом уплетал пельмени, прихлебывая запашистый, с лавровым листом, бульон, то присаливая, то припорашивая его красным перцем. Казалось, ему требуется обрести новый запас энергии, чтобы прийти к какому-то решению...
Все мы уставились на него - кто в недоумении, кто почти что с испугом. У Ковальчука брови скакнули вверх, глаза остекленели.
- Это как понимать?.. - спросил он, часто моргая.
- А вот как... - Николай положил в опустевшую тарелку ложку, прокашлялся и поправил очки, как делал это всегда, собираясь говорить долго и обстоятельно. - Ты, Федя, не какой-нибудь, заешь ли, сноб или буржуазный эстет. Ты черпаешь свои темы прямо из жизни, взрыхляешь никем не освоенные пласты. Возьми, к примеру, того же белоэмигранта Набокова, о котором столько шума на Западе. Прочел я его книжицу, парижское издание, дали знакомые на вечерок... Ну и что?... Эту его Лолиту хоть осеменяй, хоть не осеменяй - какой толк?.. Не литература, а сплошное идейное убожество, вот что это такое. Другое дело - осеменение овец, притом искусственное. Тут тебе разом - и наука, и практика, и борьба за прогресс в сельском хозяйстве... Я тебе, Федя, льстить не собираюсь, ты пока еще не Шекспир и даже не Бальзак, но во всей мировой литературе ничего подобного не было!..