Инэко Сата - Старики и молодежь
– Просто ужас! Нелегкая это работа – расчистка земли, не правда ли? – начала издалека Отоки, обращаясь к жилицам.
– Наверное, это репатрианты? Они здесь, видимо, расчищают землю под посевы… Корчуют пни вручную?…
Мать и дочь подошли к окну и стали рядом с Отоки. Как столичные жительницы, они остались равнодушны к ее словам.
– Они начал «обрабатывать землю несколько лет назад, – продолжала Отоки. – Посадили кукурузу. Кажется, в этом году она даст урожай. В этих местах почва не очень-то хорошая. Поэтому они и перепахивают ее после корчевания. Бедняги!
Эти люди, корчевавшие пни под лучами яркого солнца, выглядели беспомощными и маленькими на фоне высоких гор.
– А разве правительство им не помогает? – спросила дочь.
– Да не очень-то помогает. Правительство ничего не делает. Вот хотя бы взять меня: муж мой погиб в бою, и я осталась ни с чем. Теперь-то уж дети выросли: старшая дочь вышла замуж за сына здешней хозяйки. Мой сын живет и работает у хозяина, занимающегося строительным делом. А самая младшая дочь уже окончила среднюю школу и устроилась к портнихе, которая обучает ее шить европейские платья. Вот и мне стало легче. Я уже говорю детям: «Теперь вы мне давайте деньги на мелкие расходы».
– Ваша дочь – невестка хозяйки?
– Да, в Токио у них магазин европейских товаров. Здешняя госпожа была второй женой его отца, поэтому она и не надеется на помощь пасынка. А я еще могу пока работать. Она меня пригласила сюда помогать ей по хозяйству, вот я и приехала.
Отоки при всяком удобном случае рассказывала людям о том, что ее дочь – невестка хозяйки и что Сино не родная мать ее зятя. Она была болтлива и откровенничала даже с незнакомыми людьми. Она вовсе не хотела уязвить Сино, просто эти разговоры доставляли ей удовольствие.
– Я сама растила своих детей и к тому же работала.
Даже спекуляцией занималась. Знаю и тяжелый труд репатриантов, всего хлебнула. Бывало, заболеет младшая дочь. Температура – сорок. Как быть? А вдруг она умрет без меня? Но все-таки приходилось оставлять ее и идти на работу. И, представьте себе, она всегда поправлялась. Приду домой с работы, а она уже играет…
Отоки рассказывала таким бодрым тоном, словно все пережитое не представляло для нее никаких трудностей.
Глядя на эту цветущую женщину с широкими по-мужски плечами, можно было подумать, что у нее вообще не было никаких невзгод. Одна из собеседниц, не стараясь поддержать разговор, мельком обронила:
– Ну, а теперь вы уже успокоились?
– Что вы! Дети, правда, выросли, но зато появились другие заботы. Вот сын говорит, что хочет учиться…
– Что ж, молодец!
– Уж не знаю, молодец или нет. Но только мне всех моих детей жаль, потому что нет у них своего дома.
Говоря это, Отоки подумала о том, что здесь у нее все-таки есть дом и, хотя она работает на Сино, душа у нее спокойна. Отоки в ее одинокой и беспросветной жизни, полной тяжелого труда, приходилось сталкиваться и с благородством и с подлостью. Она хорошо сознавала свое теперешнее положение и мирилась с ним. Поэтому и Сино было с ней легко и удобно. Обе женщины отлично ладили между собой.
Самым слабым и уязвимым местом Сино было сознание того, что Синити – ее пасынок, а не родной сын. Это сознание и приучило ее не смотреть на людей свысока. Выйдя замуж за Ясудзо, Сино переменилась – она стала скромней и серьезней.
Мицуко отправилась за старухой Ямада, а обе женщины сели к котацу и заговорили о починке ватных халатов.
Вскоре послышались шаги.
– Ах, кажется, Ямада-сан пришла, – проговорила Сино и поднялась ей навстречу.
– Я привела бабушку, – сказала Мицуко, останавливаясь на пороге.
Тиё Ямада была коренастая, здоровая старуха. Одета она была в рабочую одежду: момпэ и передник. Она шарила руками у входа в кухню. Оттого, что Тиё долго жила в горах, ее круглое лицо загорело и огрубело. Широко открытые глаза были неподвижны. По выражению сурового лица старухи можно было судить о ее недобром и крутом нраве.
– Вас не было несколько дней. Я уже подумала, не случилось ли чего-нибудь, – сказала Сино.
– А я как раз сегодня собиралась к вам. Куда мне сесть?
– Проходите сюда!
– А гости сегодня в доме есть? – спросила Тиё.
– Одна компания приехала, – ответила хозяйка.
– Вот как! – Тиё опустила руки на свои круглые колени и, глядя перед собой, замигала ничего не видящими глазами.
Отоки приготовила чай.
– Пожалуйста, Ямада-сан, вот вам чай, – сказала она и передала чашку в руки слепой.
Тиё осторожно взяла чашку и заговорила:
– Вчера дул такой сильный ветер, что, наверное, все листья облетели. А когда облетают листья, значит, скоро выпадет снег.
– В этом году во многих дачах остались зимовать, – вставила Отоки.
– Да, на даче Аои, и у Кацуяма, и у вас, и у меня… – перечисляла Тиё. – Летом из-за густой листвы не видно и домов, но, когда листья опадают, все дома как на ладони. Раньше здесь было четырнадцать дач, но после войны две сгорели. Сейчас их стало двенадцать. А зимой больше половины пустует…
Тиё говорила так уверенно, будто видела все собственными глазами.
Сино смотрела на ее грубое, обветренное лицо.
– Когда выпадет снег, здесь и прохожих-то не будет. Что вы тогда будете делать, Ямада-сан? Сейчас вы и на дорогу выйти можете и…
– Да я уж и сама думала, что буду делать? А что может сделать одинокая ослепшая старуха?…
Отоки, складывая белье, выстиранное Мицуко, спросила:
– А старик больше к вам не приедет?
– Да разве на такого человека можно положиться? – раздраженно выпалила Тиё.
– Вот как! А что же произошло? – спросила Сино, придвигаясь ближе к старухе.
– Я его выгнала, вот что! Он бессердечный человек!
Нельзя было понять, слушала Мицуко эти разговоры
или нет. Она с блуждающей улыбкой поставила на стол вазу с полевыми цветами.
– Вам будет очень трудно, – продолжала Сино. – До этого лета вы еще различали телеграфные столбы. По дороге домой вы считали их и, зная, после которого надо свернуть, спокойно могли добраться до своего дома. А теперь ведь вы ничего не видите!
– О, если бы мои глаза видели, мне все было бы нипочем! Ведь здоровье-то у меня хорошее…
– И правда, вы здоровая. Здоровее меня, – проговорила Сино.
В глубине души Сино считала, что эта слепота, при железном здоровье Тиё, была послана ей в наказание за разнузданную жизнь, которую она вела в молодости.
Старые женщины, познавшие столько горя и слез, вели по вечерам долгие разговоры то ли для собственного утешения, так необходимого в их годы, то ли все еще надеясь на что-то.
В прихожей послышались голоса. Мицуко с кем-то разговаривала. Она говорила всегда с одними и теми же интонациями, и потому разобрать, с кем она говорит, было трудно.
– Кто там? Рыбник? – спросила Сино.
– Пришел сын Отоки-сан, – сказала Мицуко, вбегая в кухню.
– Вот как! Сэй-тян? Опять пришел, не предупредив. Отоки-сан, к вам Сэй-тян пришел!
– Сейчас иду! – громко ответила Отоки и спустилась со второго этажа.
– Что случилось?
Сын Отоки, Сэйити, рядом с матерью выглядел тщедушным, хотя и был с ней одного роста.
Он смущенно улыбался и низко кланялся Сино.
– Вот уж неожиданность! Разве нельзя было хотя бы письмо прислать? – затараторила Отоки.
– Он, верно, отдохнуть приехал? Вот и отлично! Приготовьте ему ванну, Отоки-сан, и дайте купальный халат. Пусть он переоденется в комнате для гостей.
– Извините меня, – сказал Сэйити.
Отоки проводила сына в пустовавшую комнату.
– Чаю подать? – спросила Мицуко, суетясь на кухне.
– А Отоки-сан как довольна!.. – воскликнула Сино.
– Кто это пришел? Может быть, мне лучше уйти? – спросила слепая у Сино.
Удерживая ее за руку, Сино ответила:
– Это сын Отоки-сан. Он служит учеником у плотника на Нихон-баси.
Оставшись вдвоем с сыном в комнате для гостей, устланной циновками, Отоки достала купальный халат, искоса поглядывая на выражение лица сына.
– Ну, что? Хочешь сначала ванну принять?
– Ванну можно и потом.
– Пришел спрашивать совета у матери?
– Да.
– Ну что ж, ладно! А все-таки прими-ка ты сначала ванну. Вот тебе купальный халат!
– Лучше я после…
Сэйити сел и прислонился спиной к стене, устремив взгляд в окно.
– А чай принести? – Отоки собиралась встать, но Сэйити неожиданно повернулся и посмотрел на нее умоляющим взглядом.
– Мама, я хочу уйти от хозяина. Можно? А, мама?
– Что? – вырвался у Отоки возглас изумления. Не меняя выражения лица, она спросила. – Почему? Что ты натворил?
– Ничего я не натворил. Только мне все опротивело. Я хочу учиться. Разрешите мне учиться, мама?
– Что ты говоришь? Будешь жить у хозяина, делу научишься. Ты вот все твердишь: «Учиться, учиться» – а я думаю, что лучше владеть ремеслом.
– Чепуха! Вы просто не понимаете, мама. Чтобы работать по-настоящему, нужно знать и математику, и английский язык… А я разве знаю все это?
