Сергей Бабаян - Дед и внук
— Красиво… — Он сто раз видел этот пруд и не понимает, что в нем красивого — тем более такого красивого, что надо бросать слонов, останавливаться и смотреть. Красивы игрушечные солдатики, пистолеты, машины… а пруд? — Рассказывай дальше, деда. Слон упал в яму…
— Слон падает в яму, — говорит немного расстроенный дед. Ваня совершенно равнодушен к природе — бегает, как будто ничего не видя вокруг… ну да не беда: наверное, он еще маленький. — Слон сильно пугается и встает на дыбы…
— Как это — на дыбы?
— …то есть на задние ноги (“Разве я в прошлый раз не говорил “на дыбы”?”) Слон поднимается на дыбы, хлопает ушами…
— Кричит?
— Кричит, страшно кричит. Ревет.
— Громче, чем поезд?
— Громче. Так громко, что рядом невозможно стоять.
Внук затихает. В двух шагах от него тяжело прыгает огромный, как грузовая машина, рассерженный слон: размахивает толстым, как дерево, хоботом, кричит, как товарный поезд (ничего более громкого Ваня не слышал и потому представить себе не может), рвется наверх… Дед тоже видит слона, но его слон то ли стар, то ли слаб: он не ревет и не встает на дыбы, а только жалобно и тихо — тише коровы — мычит, глядя на деда снизу верх испуганными глазами…
— Деда, а если он выскочит?
— Не выскочит. Яма глубокая.
— А если выскочит? — Внук подпрыгивает от сладкого волнения и умоляюще смотрит на деда. — Ну… изо всех сил выскочит?!
— Если выскочит, надо бежать, — сдается дед. — Слон очень сердит.
Хотя дедов слон не сердит, он не хочет грешить против истины.
— А он меня догонит?
— Догонит, Ванечка. Слоны очень быстро бегают.
— И что?!
Дед в некотором замешательстве: в прошлые разы вопрос о бегстве слона не вставал. Слон, конечно, раздавит человека или разорвет его хоботом, но вот об этом ни к чему говорить.
— Убьет?
— Да нет, не убьет, — поспешно говорит дед. Ужасно, что даже для семилетнего мальчика “убить” — обычное слово… А кто виноват? Вчера во дворе женщина била дочку, крича: “Убью, зараза!”. Ваня спросил: “А что, она правда ее убьет?” — Слон вообще добродушное животное. Он скорее всего убежит.
— Ну, а если все-таки… набежит?
— Ну… тогда он возьмет индуса хоботом и забросит в кусты.
— И все?
— Индус может сломать себе руку или ногу и попадет в больницу, — добавляет дед. Если выставить слона совсем безобидным, Ванечке будет неинтересно. Кроме того, это опять же не соответствует истине, а истина… в большинстве случаев — превыше всего. Эту сентенцию дед произносит мысленно — еще не отрешась от воспитательных целей. — Но слон не выскочит, Ванечка. Индусы умеют ловить слонов.
“А сталь варить не умеют”, — машинально думает дед. В Джамшедпуре сожгли конвертер и теперь пытаются доказать, что он не соответствовал техническим требованиям. Как говорит Гальперин, “будут дела-а…” Дед работает начальником главка в министерстве черной металлургии; это большая должность, дальше идет замминистра. Дед уже стар и чувствует свою старость; его почти полувековая самозабвенная увлеченность работой в последнее время — особенно после удаления катаракт — все больше превращается в обременительную, а иногда и просто тягостную обязанность. Он знает, что другого уже давно выпроводили бы на пенсию, а его держат потому, что таких специалистов, как он, единицы (но даже при мысли об этом он уже не испытывает прежней гордости); он сам — хотя на это безумно трудно решиться: ломается, кончается жизнь — ушел бы на пенсию… но как он может уйти? Вся семья на нем; он один получает в два раза больше, чем Берточкина пенсия и Настин оклад; у Вани обнаружилось какое-то постоянное напряжение в ножке, ему нужен массаж, а сеанс массажа стоит десять рублей и никто не знает, сколько таких сеансов может понадобиться для полного выздоровления… Как он уйдет?
— …деда! Деда!
— Да-да… Так вот: слон сидит в яме. Теперь его надо — что? Его надо, во-первых, приручить, а во-вторых — вытащить из ямы.
— Краном!
Дед идет, полязгивая подковками на каблуках.
— У индусов нет кранов, Ванечка… по крайней мере, у наших индусов нет. Если бы у них были краны, они бы не ловили слонов. Ведь слоны им нужны как раз для того, чтобы поднимать и переносить тяжести.
— А может сказать другому… домашнему слону, чтобы он вытащил дикого из ямы.
Дед счастлив. Какой семилетний мальчик додумается до этого? Он вспоминает, как Зинченко, поиграв с Ваней в конструктор, сказал: “Гениальный ребенок!” Кстати… пора заканчивать эту бодягу и ставить Зинченко на бесхозный отдел. И.о. там совершенно не тянет, а здесь и человек порядочный, и специалист хороший… И Насте он, кажется, понравился — чем черт не шутит? Жалко ее…
— Слоном вытащить можно, но ведь тот, в яме, — ты, Ванечка, правильно сказал — дикий. Он вылезет из ямы и убежит.
Внук думает; дед ему не мешает. Внук помнит, что делают индусы, — но это всегда кажется ему очень долгим, а ему хочется скорее, сейчас. Слона можно вытащить и грузовиком, и самолетом, но он все равно будет диким и убежит…
— Ну ладно, давай, как индусы.
— Индусы делают так. Сначала они целый день не кормят слона. (Дед помнит, что его дед говорил — “несколько дней”, но ему не хочется, из нравственных соображений, так долго мучить животное.) Слон проголодается, и на следующий день ему дают поесть. Кормят его ветками с большими сочными листьями.
— Сочными?
— Сочными — в которых много сока. Сочный апельсин, сочный… сочная трава, сочные листья. Слон ест и испытывает чувство благодарности к тому, кто его кормит.
— А листья вкусные?
— Для человека невкусные, а для слона вкусные. Слоны травоядные. Животные, которые едят растения, называются травоядными.
Они входят в парк — и за ними как будто закрывается дверь: мир погружается в тишину. Широкая вытоптанная тропа ребрится далеко выступающими корнями. С двух сторон поднимаются на тридцатиметровую высоту необхватные сосны с черепитчатой, потемневшей от прожитых лет корой; за ними сумрачно зеленеет орешник и пронизанные ветвями раскидистые кроны лип и дубов. Изредка пофыркивают крыльями одиночные птицы. Мягко, едва уловимо пахнет смолой.
— Индусы кормят слона толстыми ветками. Слон съедает листья, а ветки бросает под ноги. С каждым днем слой веток на дне становится все толще и толще — дно как бы поднимается, и слон вместе с ним. Через неделю он уже выглядывает из ямы, через две — уже наполовину возвышается над землей… При этом он все больше и больше привязывается к людям, которые его кормят.
Навстречу идет интеллигентного вида мужчина в больших очках и с бородкой и почему-то в повязанном вокруг шеи женским платке. Рядом с ним пружинисто вышагивает огромная, рыжая с черными подпалинами овчарка. Внук видит добродушную большую собаку, дед — непредсказуемого и опасного зверя. Незадолго перед войной Берточку укусила собака, и пришлось делать сорок уколов в живот. С тех пор дед не любит и боится собак; он берет внука за руку и заслоняет его собою… Овчарка и ее хозяин в платке проходят.
— Наконец наступает день, когда слон сам выбирается из ямы. Он уже совершенно ручной. Индусы кормят его, а слон работает: вырывает с корнем деревья, таскает бревна, перевозит людей…
Внук тихо идет рядом с дедом. Как всегда, ему грустно, что ловля слонов закончена. Деду тоже немного грустно. Сейчас они идут по мягкой от слежавшихся листьев кленовой аллее; на расстоянии деревья сливаются, и она похожа на оранжево-желтый, с голубым потолком коридор. Внук приседает (для того, чтобы просто нагнуться, в нем слишком много энергии) и поднимает кленовый лист — огромный в его маленькой ручке.
— Деда, а когда папа приедет?
— Не знаю. Наверное, скоро, — говорит дед и вполне естественно хочет добавить: “Его уже давно не было”, — но вовремя спохватывается. — Скоро приедет, Ванечка.
— Он мне обещал такую картинку… складывается из кусочков, знаешь?
— Знаю. Если обещал, обязательно привезет.
В прошлый раз зять обещал конструктор, но то ли потратился, как он сказал, на живописные принадлежности, то ли (что вернее) пропился, и приехал с пустыми руками. Дед сам купил в “Детском мире” конструктор и отдал зятю; тот брать не хотел (гордый — за счет ребенка), но дед настоял: ты же обещал сыну! Ничтожный человечишка, эгоист… свободный, видите ли, художник. Он не хочет писать на заказ рабочих для заводского дома культуры — он выше этого. Директор требует, чтобы рабочий на картине был красив и здоров, а зятю хочется писать опухших уродов. Он не может работать по указке, без вдохновения, он должен быть независим, потому что поденщина убивает талант, талант — это крылья, а у него они связаны — это его слова… Герой! А я на собрании делал доклад к семидесятилетию Брежнева — из-за чего? Из-за денег, из-за карьеры? А в тридцать седьмом правотроцкисты оговорили себя — потому что были слабы? Вы бы, нынешние, были так же слабы — дядя Сэм давно бы лежал на лопатках. Из-за жен и детей, вот из-за чего… Я делал доклад, потому что на мне семья, а по возрасту мне уже давно пора быть на пенсии. Ты свободный художник? — хорошо! очень хорошо — кто же против свободы? но тогда будь свободен до конца — живи один, не трогай людей! Не морочь голову девушкам, не ломай им жизнь, не рожай детей, которых ты не можешь и не хочешь кормить и к которым ты равнодушен. Когда Ванечке резали аденоиды, ты не приехал — потому что должен был быть на какой-то подвальной выставке, иначе тебя посчитали бы трусом. Кто посчитал бы? Сорокалетние мальчики, такие же самовлюбленные ничтожества, как и ты, играющие в борцов за свободу в наши игрушечные времена. Я в тридцать лет был главным инженером завода и работал как вол — ради дела, семьи, страны… работал, зная, что меня каждую ночь могу арестовать! А ты, освободившись от всех, получаешь за свои дежурства в котельной такие гроши, что Настя даже не берет с тебя алименты — ей жалко и стыдно брать у тебя двадцать рублей. Ей стыдно, а тебе нет… да и не в этом дело! Ты к сыну приезжаешь несколько раз в год! Черт с тобой, — по мне, так ты вообще бы не приезжал, — но ведь он по тебе скучает! День рождения у него был, мальчики пришли, один спрашивает: “А твой папа где? Ванечка растерялся — так растерялся, что говорит: “Не знаю…” — а потом вышел в соседнюю комнату и заплакал…
