Станислав Стратиев - Недолго светило солнце
– Я сейчас приду, – сказал Сашко.
– И девушка может заказать, – сказала женщина. – Даже еще лучше. Если, конечно, хочет. Чтобы не оставлять ее одну…
Сашко посмотрел на Таню.
– Давай закажем себе по ключу, – сказал он. – Дело пяти минут.
Таня пожала плечами.
На лице женщины появилась виноватая улыбка. Она засуетилась и повела их за собой.
У бая[1] Климента, отца молодой женщины, когда-то была своя мастерская по изготовлению ключей. Находилась она на тихой улочке, на окраине города. Ее снесли давно, вместе с другими домами. С тех пор прошло много лет. Бай Климент уже ничего не помнил, память ослабела. Он забыл своих сыновей, жену, помнил только Жанну, свою дочь. Увидев жену, он всякий раз думал, что это женщина из домоуправления, которая ходит по квартирам и собирает плату за воду.
В его усталом мозгу воспоминания о прошлой жизни постепенно поблекли, время стерло из памяти лица людей, он забыл детство, забыл войну, бомбежки и горящие дома, забыл друзей и мать, детей и свою долгую жизнь. Осталась только Жанна.
И ключи.
Каждый день он вставал в шесть утра и собирался на работу в мастерскую, которой не существовало уже двадцать пять лет. Одевшись, он подходил к двери.
– Ты куда? – спрашивала Жанна. – Сегодня же воскресенье. Ты что, забыл? В воскресенье никто не работает…
– Тьфу ты, – говорил бай Климент. – Что-то я стал забывчив.
И оставался дома.
Но время от времени он становился беспокойным и восклицал: „Как же так, ведь вчера было воскресенье?"
Тогда Жанна вела его в чуланчик, где на маленьком столе были привинчены тиски, разложены напильники и латунные заготовки. Кто-нибудь из соседей приходил и заказывал ключ.
Они вошли в чуланчик. За столом, заваленном ключами и напильниками, сидел бай Климент. На нем был старый рабочий халат. Очки сидели на кончике носа, лоб прорезали глубокие морщины. Он сосредоточенно выпиливал ключ, осторожно сдувал золотистые опилки.
Жанна сунула им в руки по ключу и сказала:
– Папа! К тебе клиенты!..
Бай Климент поднял голову, сквозь стекла очков посмотрел на них – взгляд был ясный и светлый, как у ребенка.
– Одну минуточку, – сказал он. – Только закончу этот. Вчера заказали, сейчас должны за ним прийти.
Он закончил последний зубец, сравнил с образцом новый ключ и довольный отложил его в сторону.
– Ключ, говоришь, нужен? – старик повернулся к Сашко, и лицо его осветилось доброй улыбкой. – Сейчас посмотрим. Ну-ка, молодой человек, что там у вас? Давайте.
Сашко протянул ключ.
– Если можете, сделайте два, – сказал он. – Я их часто теряю.
– Конечно, могу. Бай Климент все может.
Он порылся в ящике стола, нашел заготовку, зажал ее вместе с образцом в тисках и стал пилить.
– Твоя жена? – кивнул он в сторону Тани.
– Жена, – подтвердил Сашко. – Мы получили квартиру. Теперь вот ключи нужны.
– Поздравляю, будьте счастливы, – сказал старик. Теперь у вас есть все – молодость, квартира. Чего еще желать? Жена у тебя очень красивая.
Таня стояла, закусив губу.
Бай Климент, улыбаясь, делал ключи. Солнце отражалось в стеклах его очков, в воздухе летали золотые пылинки…
– Вот тебе ключ, жена, – сказал Сашко и поцеловал Таню. – Поздравляю с новосельем.
Комнату заливал солнечный свет, на потолке играли тени, в углу, у кафельной печи с пожелтевшими от времени плитками, стояла кровать, покрытая пледом, а у окна – другая, с металлическими спинками вишневого цвета и нарисованными на них и стершимися от времени лебедями. На швейной машинке „Зингер" грудой были навалены книги. Книги были и на буфете, в котором поблескивали дешевые стаканы. Под тяжестью книг прогнулись и три полки сколоченной из досок и покрашенной в коричневый цвет этажерки. Обшарпанный шкаф с резными дверцами стоял против окна. На нем громоздилось два пыльных чемодана, на стене висел коврик мягких приглушенных тонов…
Таня горько улыбнулась и взяла ключ.
– Только женой твоей я не стану, – сказала она.
– Почему не станешь? – не понял Сашко. В этот момент он вешал ключ на шею. – Как это не станешь? Разве я тебе больше не нравлюсь?.. Теперь у нас и ключи есть.
По лицу Тани пробежала тень, в уголках губ залегла скорбная складка.
– Потому что я люблю тебя, – серьезно сказала она. Сашко засмеялся. Он не обратил внимания на ее слова. Повесил на шею ключ и подошел к ней. Комнату заливало яркое солнце…
Губы ее были сухие и горячие, плечи податливые. Он целовал ее, а она глядела на него затуманенным взором, потом закрыла глаза…
– Господи! – раздался вдруг где-то совсем рядом сиплый старческий голос. – Зачем так наказываешь, господи, за какие грехи, уже шестьдесят лет?
Слова слышались ясно, будто кто-то молился в комнате. Таня опустила руки, открыла глаза и закусила губу.
– Это бабушка! – сказал Сашко. – Молится в соседней комнате. Перегородка фанерная, потому так слышно. Нашла время, когда молиться!.. Я ей постучу, чтобы замолчала!..
– Не надо! – остановила его Таня. – Оставь ее в покое!..
– …шестьдесят лет уже, господи, изо дня в день. Забрал у меня мужа, призвал к себе. Шестьдесят лет прошло с тех пор. Я осталась с двумя маленькими на руках, с двумя девочками. Сама их растила. Как жила, тебе одному известно, господи. Вагоны, господи, столько их, сколько от меня до тебя, от земли до неба, я их мыла, а дети мои спали на улице, господи, в грязи, потому что ночью я мыла вагоны на вокзале, господи, чтобы заработать на хлеб, а они, как играли на улице, так и засыпали под уличным фонарем, и некому было отвести их домой… Не ставила я тебе больших свечей, господи, не ставила, не было у меня денег, едва на хлеб хватало детям, а на одежду они стали сами зарабатывать, когда немного подросли. В двенадцать лет пошли работать на фабрику, господи. Совсем детьми были, сердце мое разрывалось… Но лоза, та, что во дворе растет, каждый год родила виноград, дети были здоровы, благодарю тебя за это, господи, руки твои целую. Дети бедствовали, боже, и они мучились, как я, без отца, а поезда не кончались, господи, вагоны грязные. Я работала, господи, и молилась, ты знаешь, что я молилась, ты слышал; каждый день молилась за них, чтобы им легче жилось и лоза чтобы родила, и хлеб чтобы у них был, господи, и чтобы были здоровы…
Голос за стеной звучал искренне, старая женщина описывала свою жизнь, допытывалась у бога, за что он ей послал столько мук, разговаривала с ним… Таня лежала молча и смотрела на потолок, с которого медленно, как снег, осыпалась и падала на пол побелка.
– Восемьдесят лет живу на этом свете, боже, а может, и больше, уже не помню сколько, никак не могу понять, почему одним на долю выпадает столько горя, а другим – нет, почему по-разному живут люди, почему одним – только радости, а другим – только горе. Ты же, господи, всех нас создал равными, не можешь ли и счастья дать всем поровну… Господи, я мучилась, жизнь моя прошла, и дети мои мучились, с раннего детства, голодные, раздетые, а потом болезни начались. Господи, грехи наши маленькие, не такие, как муки… За детей прошу тебя, господи, за них и за внуков, хватит, настрадались они, дай им радость, дай им свет, они хорошие, господи, светлые, но очень доверчивые, а люди изменились, ты знаешь, господи, им верить нельзя, помоги им, господи, им и их детям, сделай так, чтобы они не страдали, как страдала я, светлые они, чистые, такие, как ты был в яслях, добрые и всех любят, всю жизнь, господи, будут страдать из-за этого. Боже, помоги им!..
– Пойду скажу, чтобы замолчала, – не выдержал Сашко.
– Тихо! Никуда не ходи! – остановила его Таня.
Но Сашко натянул рубаху, латунный ключ, висевший у него на шее, как медальон, блеснул на свету и погас. За стеной старая женщина продолжала молиться.
– Возьми меня к себе, господи, устала я, сердце устало, душа устала, руки устали, не хочу больше жить, господи… Что мне делать на этом свете, господи, душа переполнилась страданиями, нет в ней больше места…
Дверь хлопнула. Это вышел Сашко. Таня стала медленно одеваться. С потолка тихо сыпалась побелка.
– Ты почему оделась? – спросил, вернувшись Сашко.
Голос за стеной умолк, в квартире было необычно тихо, на столе лежал ключ, освещенный солнцем. Таня не ответила.
Сашко посмотрел на ключ.
– Оставляешь ключ?
– Оставляю.
– И что думаешь делать?
– Не знаю. – Таня покачала головой. – Но так продолжаться больше не может, ты это сам понимаешь. Нам некуда пойти. У меня – то же самое. Но мы не можем больше ходить по улицам.
Сашко сел на кровать с лебедями.
– Не расстраивайся, – сказала Таня. – Ты не виноват. Просто у нас безвыходное положение.
Сашко вспомнил, как последний раз товарищ дал ему ключ от своей мансарды. Они пошли туда с Таней, она убежала с работы, из лаборатории, где по восемь часов в день насыпала в пробирки химикалии и наливала кислоты, записывала, как растут грибки и другие паразиты. Ключ никак не входил в скважину английского замка. Сашко измучился, вспотел от нетерпения, но не хотел отступать. Неожиданно замок щелкнул. У полуоткрытой двери стоял испуганный парень, в очках и пиджаке, надетом на голое тело. Он пытался своей тщедушной бледной грудью заслонить чердачную комнату.
