Владимир Киселёв - Я – сварщик
– Что, ревматизм разыгрался? – спросил я.
– В коленках ноет, – ответил Егор Абрамович. – Особенно от сквозняков этих. – Он посмотрел на меня подозрительно, не понимая, как я догадался о его мыслях, и вдруг предложил: – Пошли, хлопцы, к начальнику цеха… Сквозит так, что душу выдувает.
– А возьмем меня, к примеру, – сказал нам начальник цеха Семен Михайлович Ткач – большой, тяжелый человек в облезлой пыжиковой ушанке и с обмотанным вокруг шеи шарфом. – На меня чуть пахнет – и я простужен. Только встал после гриппа и снова схватил насморк. – Он извлек из кармана носовой платочек, обшитый цветным кружевом, вытер нос и конфузливо пояснил: – Своих платков не хватило. Пришлось у жены потихоньку взять. – Начальник цеха нас заверил: – Сегодня же будут приняты меры…
Действительно, «на заборе» появился приказ: «В результате того, что механик цеха т. Слипченко В. Д. не обеспечил цеховые двери противовесами, в цеху имеются сквозняки, что повысило заболеваемость коллектива рабочих и инженерно-технических работников простудными заболеваниями. За проявленную халатность объявить механику т. Слипченко В. Д. выговор».
Механик не остался безнаказанным. А сквозняки – сквозняки по-прежнему гуляли по цеху. На двери снова поставили не противовесы, а пружины, их сейчас же оборвали, так как через двери протаскивали оборудование.
Под Новый год появился длинный приказ с благодарностью коллективу цеха и со списком людей, премированных за хорошую работу. В этом списке были и кладовщик Цыпленков, и механик Слипченко, и даже я. И участок, и цех, и завод досрочно выполнили годовую программу, премировали нас щедро.
Второго января в первую смену я вышел на работу.
«С Новым годом! С новым счастьем!» – десятки раз за этот день слышал я и говорил в ответ. Но для меня новый год начался совсем не счастливо. Я получил выговор в приказе номер 1.
Произошло это так. У крановщицы, маленькой белокурой Настеньки, что-то случилось с краном. Настенька пришла в цех после десятого класса. Профессией она овладевала с трудом. В школе у них почему-то был уклон в сторону рукоделья, и до сих пор Настенька приходила в цех с каким-то вязаньем.
Я решил ей помочь и забрался в будку мостового крана. Я подергал за рычаги и – до сих пор не знаю, что я там сдвинул, – кран, который у Настеньки застрял на месте, вдруг с необыкновенной скоростью устремился по рельсам вдоль цеха.
Это бы еще полбеды, но на крюке висела конструкция, я боялся, что она кого-нибудь заденет, и, высунувшись из будки, кричал: «Осторожно!… Осторожно!…»
Настенька все-таки остановила кран. Она испугалась, побледнела и просила только об одном:
– Пожалуйста, больше ничего не трогайте… Сейчас придет механик…
Механик Слипченко не пришел, а прибежал, и я не решился бы не то что написать, а даже повторить вслух, что он мне сказал.
В приказе мне был объявлен выговор «за грубое нарушение техники безопасности, а Настеньке – за нарушение параграфа 166 инструкции котлонадзора, выразившееся в «допущении в будку мостового крана постороннего лица».
– Почему мне сначала был объявлен выговор с предупреждением, а потом выговор? – спросил я у мастера Дзюбко, когда мы вечером возвращались с работы.
– А что? – подозрительно посмотрел на меня Максим Иванович.
– По-моему, должна быть какая-то очередность в наказаниях. Сначала замечание, потом – выговор, потом – строгий выговор и лишь затем – строгий выговор с предупреждением.
– Ну знаешь… Если начать так разбираться, так времени ни на что другое и не хватит. Бывает, что дадут человеку выговор с предупреждением, а потом строгий выговор. Бывает и наоборот… Рядовому трудящемуся еще ничего, а вот инженеру заводоуправления этих выговоров – десятки.
Я решил поговорить с Мартыном Каленниковичем.
– Ну, что, пришел уже с завода проситься? – с величайшим благодушием встретил меня старик. – Отвык на писательских хлебах?
– Нет, Мартын Каленникович, – так легко вы от меня не избавитесь, – возразил я. – Тут другое дело. Я хотел поговорить с вами о выговорах. Слишком много их дают на заводе. По поводу и без повода. Вот я, например, работаю без году неделю, а уже заработал у вас одну благодарность с премией в общем списке и два индивидуальных выговора.
Выражение лица Мартына Каленниковича, до этого насмешливо-добродушное, мгновенно стало официальным, холодным и непроницаемым.
– Прежде всего давайте, товарищ, выясним, с кем я разговариваю? Со сварщиком или с писателем?
– Со сварщиком, конечно. Вот я, рабочий завода, пришел к вам как к старшему товарищу…
– Тогда прежде всего скажите, товарищ Киселев, за что у вас выговор?
– Первый я получил за брак… Электроды были сырые.
– А вам как бы хотелось? Чтобы вы изготовляли бракованную продукцию, а вас за это по головке гладили? – не без яда спросил Мартын Каленникович. – Ну, а второй?
– Второй – за нарушение техники безопасности… – Я рассказал о случае с мостовым краном.
– Вот, вот, – подхватил директор завода. – А там, над краном, троллей под высоким напряжением. Могло убить. И кто бы пошел под суд? Начальник цеха, а то и главный инженер завода! Так ведь? И вы же еще недовольны. Совершили проступок – получили взыскание. Хорошо поработали – вам благодарность и денежная премия. Какой отсюда вывод? Вывод такой, что с вами проводят правильную воспитательную работу…
– Нет! – не выдержал я. – Эти выговоры не помогают никого воспитывать! Если они чему-то и помогают, так только застраховаться некоторым руководителям от неприятностей, свалить вину с больной головы на здоровую… Так получилось и с кладовщиком Цыпленковым. Ведь обидели человека, и незаслуженно обидели… А Журавлев из конструкторского бюро? Разве он виноват, что институт не дал чертежей? А выговор ему записали, потому что до директора института трудно дотянуться…
– Это ты валишь с больной головы на здоровую, – рассердился Мартын Каленникович. – Из пальца проблему высасываешь. Знаю я, как писатели критику принимают. С обидой, с раздражением. И ты этим заразился – выговор получил и сейчас же проблему в этом увидел. А я тебе скажу, что еще никто у нас на выговоры не жаловался. На них не очень-то обращают внимание. И никакой особенной обиды людям тут нет. Вот у меня – выговор от главка. Что ж, я обижаться буду? Или жаловаться пойду?…
– Так они же, выходит, совершенно бесполезны, эти выговоры, если на них никто не обращает внимания!
– Э нет… – хитро прищурился Мартын Каленникович. – Это ты не разобрался. Польза от них все-таки есть.
– Какая же?
– Много пользы. Как бы ты ни спорил, а воспитательное значение они имеют. И организационное. – Директор завода помолчал, усмехаясь своим мыслям. – Ну вот, возьмем, к примеру, тебя. Сварщик из тебя теперь, прямо скажем, хреновый. Поступил ты в цех и, бог даст, скоро уйдешь. Но представим себе, что ты бы не имел другой специальности, остался на заводе, поработал месяц, другой, третий. Начальнику цеха видно, что тебя следовало бы уволить. А как это сделать? Ведь ты немедленно подашь жалобу в профсоюз, а то и в суд. И они ни за что не допустят, чтобы тебя уволили. А так – это делается запросто. Два выговора у тебя есть? Есть! За дело? За дело! И профсоюзу нечего возразить. Вот ведь как…
– Но таким образом можно преследовать любого неугодного человека. Хоть, как говорится, за критику…
Мартын Каленникович не на шутку обиделся.
– Ну знаешь… Порадовал. Как тебе не стыдно? Кого же это я преследовал?
Мне показалось, что я перегнул палку.
– Да я не про вас говорю. Я – в принципе. Ну в цеху, например. Или на другом предприятии…
– И в принципе, и в цеху, и на любом предприятии есть партийная организация, есть тот же профсоюз, комсомол, стенгазета. Есть кому заступиться. Это только кажется, что зажимщику критики легко. А фактически зажать критику еще труднее, чем критиковать.
– Но все-таки выговоры…
– Да что ты ко мне привязался с этими выговорами? – перешел в наступление Мартын Каленникович.
– Не знаю, – ответил я. – Но, может, все-таки не нужно по любому поводу писать приказ. Вы загляните в любой приказ – обязательно натолкнетесь на какой-нибудь выговор…
– Ну уж и в любой, – недоверчиво протянул Мартын Каленникович, вызвал секретаря и попросил принести приказы за прошлый год.
Перелистывая страничку за страничкой, он все больше хмурился и чаще поглаживал себя по худой тонкой шее в частых морщинах.
– Да, – сказал он наконец. – Много в нас еще этой казенщины, веры в силу бумажки… – И вдруг загорелся. – А ты – напишиоб этом! Но, знаешь – чтоб художественно было, чтоб проняло…
Когда я написал этот рассказ, я решил показать его Мартыну Каленниковичу.
Внимательно и неторопливо, не поднимая глаз, Мартын Каленникович прочел до конца, а затем отодвинул рукопись и сердито сказал:
