Юрий Погуляй - Лето пришло
— Это будет даже интересно, — проговорил убийца, не сводя глаз с преследующего его Еремея. Скрипели весла в уключинах, постукивало что-то о днище лодки. — Показать бы тебе щекотку, от греха. Ну да кто тебе поверит, Еремей-дурачок. Еремей-безумец. Слабак и трусишка. Твои дружки были сильнее.
Мир сжался еще больше. На пристани из прогнивших досок сидела, поникнув головой, фигурка, лицо которой закрывала широкополая заплесневевшая шляпа. Еремей понял, кто это.
— Пожалуйста, нет… — прошептал он.
Джекки поднял голову. Распухшее синюшное лицо едва ли не лопалось от скопившейся в теле воды. Вместо глаз чернели провалы, из которых сочилась слизь.
— Он поймал меня в поле. Ночью. Вы ждали меня у костра, а я не дошел. Он держал меня у себя в подвале неделю, прежде чем убил. Ты помнишь Николаевых у Северяг? Он каждый год снимал там дачу. А потом он привез меня сюда. Он всех привозил сюда. И привозит до сих пор.
— Я хочу назад… В лето… — проговорил Еремей. Глаза защипало, к горлу подкатил комок горьких воспоминаний. — Назад.
Убийца причалил, не замечая понурого Джекки. Привязал лодку к цепи, навесил замок и остановился, мусоля губами мятую сигарету.
— Может, все-таки пощекотать? А? Понимаешь меня, дурачок?
Сзади зашевелились кусты, послышалось тихое "Добро…". Риан с разрезанным горлом стоял у скрюченной березы и смотрел на Еремея. Старинный друг булькал кровью и сдавленно хрипел, пытаясь сказать что-то еще. Он был так не похож на Риана Доброслова, оставшегося в далеком июле очередным пропавшим мальчишкой. Мертвый мальчик показывал черными пальцами в сторону водителя внедорожника.
Убийца с притворной ленцой сошел с мостков и подошел к Еремею, глядя на него сверху вниз. Толкнул легонько в грудь.
— Ну так что, понимаешь?
Еремей отшатнулся, не сводя взгляда с Риана. Губы задрожали.
— Или опять потерялся, а? — продолжал мужчина. Он постоянно оглядывался по сторонам, словно боялся свидетелей. — Ау?
Следом за ними шел Джекки, и с рукавов рубахи капала на старые доски вода. Джекки Соломенная Шляпа, Ди-Джей Джекки… Четырнадцатилетний Евгений Куреев, пропавший там, в другом мире без июля, много-много лет назад. Первая жертва.
— Я хочу обратно… — опять вырвалось из груди Еремея. У него хриплый голос. У него другие руки. Он посмотрел на бледные ладони, на грязную и потасканную одежду. На правом запястье красовался зеленый браслет с вложенной запиской. Трясущимися пальцами он развернул бумажку.
"Здравствуйте. Меня зовут Еремей Савушкин, к сожалению, я очень болен и могу не понимать вас. Если вы видите, что рядом со мною никого нет, то, пожалуйста, отведите меня по адресу…". В горле щелкнуло, земля поплыла перед глазами, а на лбу выступил холодных пот.
— Ладно, дурачок. Живи, — улыбнулся стальными зубами расслабившийся мужчина. — Ты неинтересный. Твои дружки были вкуснее.
Словно кукла Еремей побрел вслед за убийцей. Позади хлюпал Джекки, слева ломился сквозь кусты молчаливый Риан.
— Пошел вон, — оглянулся на него мужчина. — Уйди от греха! А не то все-таки проверю тебя на щекотку.
Еремей его не слышал.
У внедорожника, у пассажирской двери, стоял Тобби. Из вырезанных глаз сочилась кровь, бурыми дорожками рассекая его белое лицо на части.
— Ты помнишь тот день, Еремей? Ты помнишь? — пошевелил губами мертвый друг.
Еремей пошатнулся от черной волны памяти.
«
— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста! Помогите! — слышен детский крик в темноте затхлого подвала. Здесь воняет гнилью и страхом. Сквозь узкую щелочку Еремей видит залитую солнцем лужайку "по ту сторону мира".
— Заткнись, щенок. Заткнись! А ты смотри, смотри! Вот что такое щекотка. Ты боишься щекотки? Боишься?! — он ненавидит этот хриплый голос невидимого человека. Ангела тьмы, схватившего их на дороге.
— Еремей, пожалуйста! Помоги!
— Тобби, не трогайте Тобби! — кричит Еремей, не в силах оторвать глаз от сломанного велосипеда Тобби, валяющегося у дороги и едва прикрытого грязным мешком из-под картошки…
— Заткнись, щенок! До тебя очередь дойдет. Я еще проверю тебя на щекотку! — Еремей не видел того, кто их схватил. Не видел. И не хотел видеть. Но он слышал, как клацали стальные зубы, вонзаясь… О нет, он не хотел об этом думать, не хотел!
Крик Тобби превратился в дикий вой, и Еремей вдруг шагнул в спасительное лето»
Сегодня же он вернулся. Спустя годы.
— Пусти нас, Еремей, — сказал Джекки. — Пусти.
Что значит «пусти»?
— Я не могу. Я…
Убийца остановился, обернулся. Тобби, переваливаясь с ноги на ногу, будто ему сильно натерло в промежности, подошел к мужчине и встал по левую руку от него. Еремей чувствовал взгляд Миши Тоббова. Это был его прежний, такой знакомый взор, вселяющий уверенность в праведности любых проделок.
— В озере становится тесно, — вместе со словами изо рта Тобби стекает черный ил.
— Я не хочу…
— Чего ты бормочешь, а? — убийца скрестил на груди руки. Облизнулся нервно, посмотрел по сторонам. Где-то наверху шумело шоссе. Гудели дикие механизмы загадочного завода на той стороне озера. Пахло грязью и затхлостью умирающего озера.
Озера — хранящего совсем не детские тайны.
— Ты их не видишь? — спросил Еремей у мужчины. Тот усмехнулся, махнул рукой и попытался сесть в машину.
— Стой! Разве ты их не видишь?
Убийца обернулся, совершенно не замечая окруживших его мертвых мальчиков.
— Знаешь, — спустя паузу произнес мужчина. У него был приятный, глубокий голос. — Все эти годы я наблюдал за тобой. Это возбуждало. Ты единственный, кого я отпустил. Маленький безумец, которому пришлось наблюдать за тем, как я играюсь с его дружком, как топлю эту слепую тварь. Ты тот, кто знает правду. Это действительно заводит. Стоишь в очереди за молоком, с бидоном, посреди этих тупых свиней и коров, не знающих ничего кроме жратвы и отдыха, и слушаешь их разговоры.
Он залез в карман и вытащил оттуда мятный леденец. Развернул обертку, не сводя глаз с Еремея, и отправил конфету в рот, а затем радушно улыбнулся:
— Они любят поговорить, поверь. Например, о Еремее Дурачке. О его тетке, что привозит бедолагу каждое лето, и тот бегает по дорожкам, словно он все еще ребенок. Слушаешь, смотришь — и знаешь правду. Знаешь что этот вот дурачок единственный, кто может показать на тебя милиции. Единственный, кто знает больше всего этого быдла, до сих пор убежденного, что мальчики утонули. Что девочка сбежала в город, что мужчина переехал к любовнице, что женщина ушла во все тяжкие. Это восхитительно, наблюдать за ними и знать, что этот вот дурачок видел гораздо больше чем они. Что обо всех тех мертвецах знает кто-то еще, кроме меня. Но сейчас я смотрю, что ты стал слишком болтлив.
Он вытащил из машины бейсбольную биту.
— Мне кажется, теперь я все-таки рискую, отпустив тебя. Так что пора присоединиться к друзьям, малыш. Спустя двадцать лет….
— Дай мне руку, — говорит Тобби и протягивает обглоданную стальными зубами кисть.
— Дай мне руку, — хлюпает Джекки.
— Добро… — хрипит Риан.
Еремей зажмуривается. Он не понимает, чего хотят его друзья. Он не понимает слов убийцы. Но протягивает в сторону мертвецов трясущиеся руки и чувствует, как его касается холодное, мерзкое, тягучее нечто. Как немеют пальцы, и ледяные волны распространяются по телу.
Еремей падает на колени, чувствуя, как режет горло жуткая память, как горит в паху, и жгутся огнем глаза, как легкие наполняются водой. Открыв глаза, он видит, что его руки сами перехватывают биту убийцы. Сейчас он Тобби, он Джекки, он Риан, но никак не Еремей. Он отмщение мертвых и беспомощных детей.
Глаза мужчины расширяются в изумлении и ужасе. Изо рта Еремея стекает ил, а глаза переполняют кровавые слезы. Убийца пятится, спотыкается и падает возле своего автомобиля. Пытается отползти прочь от приближающегося к нему Еремея-Тобби-Джекки-Риана.
— Кто ты? Мать твою, кто ты такой?!
Из темного озера выходят мертвецы. Один за одним они настигают Еремея. Он становится Светой и Николаем Дмитриевичем, Машенькой и Еленой Петровной. Он впитывает в себя каждую жертву, обрастая их чертами и ранами. Тело рвется на части от невыносимых мук. Но боль скоро должна уйти. Еще секунда, еще две. Руки Еремея все ближе к убийце.
Все меркнет. Мир становится черно-красным, на грязь внедорожника липнут алые капли, и дикий визг умирающего мужчины бьется в оврагах и повисает над затхлой водой. Где-то наверху шуршат колеса пролетающих мимо автомобилей. Гудит по ту сторону Звездочки завод.
Крик превращается в бульканье. Еремей чувствует теплое и мокрое в своих руках, отбрасывает его прочь. Ему хочется плакать, хочется забыть обо всем, что он вспомнил. Он смотрит в небо и видит, как солнечный луч прорезается сквозь угрюмое небо. Он хватается за него взглядом, чтобы оторваться от зрелища растерзанного голыми руками мужчины со стальными зубами.
