Николай Ивеншев - Дубль
Первые разговоры за столом сразу же прояснили кто есть кто. Прислушавшись, можно было выделить. Вологжанин Женя: «Всю власть захватили, во всех инстанциях». Это — о евреях.
Ольга Заячья Губа: «Я в принципе — дворянка. Моя настоящая фамилия Черепапиенская». Ясно.
Валера, оператор телестудии, антиполе: «Мне сорок лет, а сколько ты мне дашь? Двадцать пять».
Казак Саша: «Мы у себя в Перми концерн открываем, за валюту будем торговать».
Степан Иванович Бублейник плеснул в Володин стакан немного вина. Греки от писчих спазмов лечатся сухим винишком. И профилактика тут. Тот же греческий репортер выпил стаканчик — и пиши, что Господь на душу положит, лупи правду — матку. Или ври во всю Ивановскую, только совесть здесь не приплетай. Она в сторонке, она для дома, для семьи.
Наконец‑то Королев увидел и статного грека. Высокий, худой, в сером костюме. Голову держит гордо, с достоинством. И никаких лишних движений. Но вот его помощница, заведующего этой столовой, неказиста, зато с русским характером. Регочит, как доярка на вологодской ферме. Не хватило творцу материала, чтобы прикрыть ей зубы. Разбитная подавальщица принесла спагетти, блюдо завоевателей, блюдо разрушителей Эллады. Вкусно: острый соус, оливковое масло. Вино полезное. Кот в галстуке — добрый. Казак мил и оригинален. Потомок Василия Белова ругает мировой сионизм из‑за моды, не больше. У Заячьей Губы прекрасная фигура. Крошка Таня — во — о-ще! Крутобровая — конь — баба! Без таких жизнь — тягомотина. Но милее всех сосед Бублейник. Он хлебным мякишем вымакивает соус в тарелке. Святая простота.
Безобразная красавица Галя объявила (как сейчас модно) альтернативно: «Вечером или по магазинам пройдемся, или поднимемся на гору Ареопаг, полюбуемся вечерним храмом».
— Ну — ну — у-у! — возмутилась дворянка Черепапиен- ская. — Акрополь от нас не убежит. Это проверено веками.
— Тогда, тогда сейчас, — умненько обвела туристов волооким взглядом Галя. — Тогда все за мной!
Куда‑то пропал Бублейник, и Королеву пришлось бежать следом за молоденькими женщинами: худенькой Таней, Олей Черепапиенской, Раей. Рая обладала не только пружинистыми бровями, но и такими же стальными ногами. Прыг да прыг — не расслабишься.
Весь товар на улицах. Конечно, обильнее, чем в России. Поразило: духи французские продаются на розлив. Приходишь со своим флакончиком.
Володю удивило саноборудование. Фарфоровая ванна — пять на десять метров. Ванна — бассейн ли? С дистанционным управлением. По кнопочкам, как по музыкальной клавиатуре, проходишься. Пожалуйста — направляй струю или венчик воды куда хочешь. Ароматизируй хоть воду, хоть воздух. Техника — на грани. Жируют!
В одном из закоулков Володя с милыми женщинами среди клинописных надписей встретил (Бог мой!) русское слово «шубы». Слово это показалось вульгарным.
Но не женщинам. Надо было по узкой лестнице пробраться наверх, потом пройти темным коридором. И в самом конце его толкнуть обыкновенную, плохо крашенную голубую дверь. И надо было ахнуть еще раз, ахнуть в душе, незаметно. Ахнул даже Володя, которому шуба была до лампочки.
А женщины зацокали каблуками. И возле них затанцевала хозяйка шуб, крашеная блондинка. Она понимала по- русски.
Казалось, женщины оглохли: двести пятьдесят долларов, триста, лиса, лама, песец. И с придыхом: «Опос — сум!»
— Это американский зверек, — тут же выпалила Рая. Она покачала плечами, закутанными в рыжий мех. Она прижимала свои выпуклые щеки к этому меху. Она смотрела кокетливо, искоса, как с обложки журнала.
А крохотуля Таня легко накинула на себя песцовую шубку. И стала боярыней. Володе захотелось увидеть ее голой на этом искрящемся меху.
В складе — магазине Володя поверил, что настоящая фамилия Оли все‑таки Черепапиенская. Она — столбовая дворянка. Она запахнула шубу, и заячья губа спряталась в рыжем золоте — зато появился благородный высокий лоб и презрительные зеленые глаза. Столбовая Черепапиенская!
Недолго длился этот пир. Ни у кого на шубы не было денег. Не хватало.
Простушка Таня — та сразу заплакала. Королев почувствовал, что он все же скупой человек, мог бы свои доллары отдать.
Рая? Рая — та плакала своеобразно. Она материлась, как сапожник. Глаза Раисы полыхали. От них мог произойти пожар на складе.
Дворянка гладила себя по бокам, не хотела расставаться с лисой и еле — еле отодрала шубу от себя, прямо лейкопластырь.
И уже не заходили они ни в какие магазины. Возглавляла возвращающуюся в гостиницу колонну, испепеляя прохожих греков глазами, Рая. Вот вам — шуба. Вот вам — троянская шуба! Эта троянская шуба сделала Володиных спутниц молчаливыми. От такого финта одно лекарство — напиться или уснуть.
* * *
Какое это было море? Ионическое? Эгейское? Чертов Митрофанушка с университетским дипломом! Где находится мыс Сунион, куда их примчали на роскошном автобусе? Только вот здесь, у волн, у голубой воды тянулась к нему, протягивала маленький фотоаппарат его собственная жена Лара. Откуда она? С неба спрыгнула? Но только эта женщина была помоложе, что ли, полегче. Лариса — черновой вариант, а эта уже отшлифованная. Женщина с фотоаппаратом была розовой. Наверное, от закатного солнца отсвет. Розовая мягкость, воздух.
Он как взглянул ей в глаза — сразу чиркнул по песку ногой, чуть не упал и все же руку к фотоаппарату протянул.
— Снимите меня, пожалуйста! — пробился розовый голос.
И он от смущения стал изрекать непонятные глупости, которые Наташа (она из их журналистского стада) понимала и поощрительно улыбалась.
А Володя фотографировал ее так и сяк. Ловко получалось. Он падал на колени, в песок, поворачивал ее голову к зеленому, заросшему колючим кустарником мыску. И лишь однажды сплоховал. Хотел было приподнять Наташу вместе с пляжным узорчатым то ли шезлонгом, то ли троном, но споткнулся. Она оперлась о его плечи, выскользнула, засмеялась, но необидно. Кто‑то рядом еще подхохотнул.
Что же он не заметил ее раньше, за тем же обеденным столом? И странно, как мы крепко привыкаем, гак крепко к своему, обжитому и не хотим ничего иного. Вот привыкли есть много хлеба, привыкли вечерами вяло смотреть сериалы. Привык Владимир Королев и к своей жене. И здесь из сонма разных женщин выбрал подобие жены, только более изящное. Может, прав ушлый грек Платон: половинки разбросаны по свету. И он нашел более — менее сносную половинку и приклеил этот черепок к своей судьбе.
И Наташа каждым изгибом достает. Фу, что за слово! Тогда, при выборе жены (выбирал ли?) просчитался? Эта половинка приклеилась вся, без трещин. Эта красота создана для него. Скорее всего, такая уверенность — следствие праздности, выздоровления на фоне знаменитых руин, золотистого вина, магазинного изобилия.
«Нет, нет, нет! Это не так!» — сам себе возражал Владимир Королев. А Наташа, журналистка из Орла, дубль жены, подцепила его за локоть и повела к автобусу, на х от самый известный всем туристам мыс Сунион. Теперь Володя весь превратился в изгиб собственной руки: именно там покоились розовые женские ногти.
— Я так устроена — не нахожу общего языка с женщинами, мне всегда легче общаться с такими вот, как вы, — щебетала Наташа.
— А какой я?
— Вы больной человек. У вас и глаза, и душа не на своем месте. Глаза неспокойные. Вас где‑то раздавили.
Она еще и умница, и прозорливая.
— Что это за кустики такие? Розовые цветы? Ми — илые, нежные!
— Я знаю, я точно знаю. Это — олеандр, приморское растение. Помогает от сердца.
«Она сказала «от сердца», как моя бабушка когда‑то говаривала «от головы» или «от костей», — подумал Королев и улыбнулся этой простоте. Еще одна коллега по духу его соседа Бублейника.
Наташа сорвала цветок и воткнула его в кармашек блузки.
— Пахнет изумительно! — зажмурила вишневые глаза.
В автобусе она села рядом, достала из сумочки блокнот, длинный и узкий, похожий на домашний телефонный справочник, и прилежно застрочила обо всем, о чем говорила сизоволосая экскурсовод. Она писала, изредка откидывая назад голову, поворачивалась к Володе и виновато улыбалась. Прости, мол, меня — такая школярка, все на карандаш беру.
Вечером, после ужина, они искали вместе с Наташей незадуваемые ветром зажигалки для ее мужа. Муж — художник. Он разрисовывает зажигалки.
«В общем‑то муж, как ребенок», — такое говорила. Володя не чувствовал ревности. Этот муж был так же далек от Наташи, как древнегреческий Перикл, тиснутый на монете.
Более того, муж был симпатичен Володе, как все то, что выбирала она.
Володя не сек в зажигалках: разовые, вечные. Какие еще? Он поглупел от счастья. Он мог бы, конечно, сказать об этом Наташе, но зачем? А пока он насладится один:
легким кивком, плавным очертанием лица, мягкой ладошкой, наивной улыбкой.
— Посо? Посо? — радостно спрашивал он по — гречески. А ответ киоскеров не понимал. «Посо» — сколько стоит? И еще он одно слово знал: «Эвхаристо!» («Спасибо!»)
