Даниэль Кельман - Снег
Некоторое время машина продвигалась вперед довольно быстро. Знакомая улица переходила в следующую, на пути никаких препятствий, и дом постепенно приближался. На поворотах чувствовалось, как немая сила стремилась смести его с дороги, но автомобиль не поддавался. Совсем скоро он окажется в кровати. И наконец-то заснет.
Стоп! О господи, на секунду расслабился и… Где он? Ничего, совсем ничего: ни этого плаката с призывом «Глотни-ка пивка», ни часовни с качающимся железным крестом на куполе, ни этого въезда в гараж он прежде никогда не видел. Главное, спокойно; спокойно! По крайней мере направление выбрано верно.
Вдруг он почувствовал неладное, и в ту же секунду до его слуха донесся шум прокручивавшихся колес. Он рванул передачу и дал газ; чудовищная сила с ревом хлынула в мотор, снег брызнул, затем – толчок, и машина освободилась. Навстречу выплыл фонарный столб; Лессинг повернул руль, какой-то размякший, будто резиновый, столб описал кривую, отдалился, приблизился снова и ударил в правую заднюю дверь. Лессинг с трудом переводил дыхание. Он даже не нашел в себе сил разозлиться – такая его одолела усталость.
Дома становились все ниже, расстояние между ними больше, время от времени выныривали сады и деревья, и это было сейчас гораздо важнее. Местность походила на ту, в какой жил Лессинг. Возможно, он находился где-то поблизости… надо бы спросить. И только теперь он вдруг заметил, что уже давно никто не попадался ему навстречу. Ни один человек и ни одна машина.
Дорога шла прямо; по обеим ее сторонам стояли приземистые домики, окруженные заборами. Горели окна, аллея из фонарей и фары автомобиля посылали в ночь немного света, маленькие, четко отграниченные огненные сферы. Снег уже не падал хлопьями, а превратился в белый искрящийся и стелющийся туман, в бушующую силу, наполнявшую ревом воздух и небо. Похожие на перепуганные скелеты деревья клонились к земле, прижимая к себе ветви. Упавший сучок задел ветровое стекло, Лессинг испугался. В ту же секунду дорога оборвалась и перешла в до сих пор невидимый поворот. Лессинг сделал то, чего делать как раз не следовало: ударил по тормозам.
Горизонт беззвучно поднялся к небу и вихрем пронесся над головой: раз, другой. Дома, деревья и дорога распались на мелькающие тени. Потом толчок, и все замерло. Постепенно черные силуэты снова стали частью узнаваемого мира.
Некоторое время Лессинг слышал только свое дыхание и частое биение сердца. Потом увидел руки: они лежали на коленях и дрожали. Но усталость отпустила. Мотор еще работал. Лессинг заглушил его. Открыл дверь, вышел.
И по колено провалился в снег. Это оказалась маленькая полянка с одиноким деревом посредине. Из сугроба торчала спинка скамейки, рядом – верхняя часть таблички «Гулять с собаками…». Тяжело ступая и прикрывая рукой лицо (дул ледяной ветер и было больно), обошел вокру1 машины и со всех сторон ее осмотрел. Совершенно ясно: ничего не выйдет. Выехать не получится.
– Ну хорошо, – сказал он вслух. Взял перчатки с соседнего кресла, надел и нащупал замок. Потом остановился. А стоит ли вообще закрывать? Машина засела прочно. К черту, если найдется живая душа, способная выбраться отсюда, тогда пусть и ее заберет! Лессинг швырнул ключ на водительское сиденье и захлопнул дверь. Затем повернулся навстречу ветру и, не оглядываясь, пошел прочь. «Что это было, – думал он; к его удивлению, головная боль прошла. – Неужели это я? Да, – ответил он, – это был я».
Он думал найти телефонную будку и вызвать такси. А если это невозможно, тогда, в крайнем случае, полицию, «скорую» или пожарников, на худой конец вертолет, он будет звонить до тех пор, пока не попадет на того, кто отвезет его домой. Однако будки нигде не было. Все оставалось без изменений: улица, дома, деревья, ветер. Раз он натолкнулся на указатель, но название ни о чем ему не говорило. Сколько же натикало времени? Даже это не установить: уже слишком темно, и цифры на часах не разглядеть, а для тускло мерцающей подсветки еще светло. Бертольд чувствовал безграничную усталость.
И вдруг за спиной раздался звук. Высокий звон. Он повернулся и увидел одинокий, медленно плывущий прожектор. Только теперь в глаза бросились натянутые вдоль дороги электропровода. Трамвай! Здесь ходит трамвай! И Лессинг запрыгал, размахивая руками.
Несколько страшных секунд казалось, что трамвай проедет мимо, несмотря на призывы и то, что по его железному корпусу колотили кулаками. Но потом, уже оставив Лессинга позади, он все-таки затормозил. Лессинг добежал до последней двери, нажал кнопку и забрался в вагон. Двери закрылись, и трамвай тронулся.
Лессинг был один. На мокром полу валялись полурастаявшие комки снега; откуда-то выкатилось надкусанное яблоко, на секунду замерло, а потом скрылось под другим сиденьем. Молочная тьма залепила окна; Лессинг расчистил несколько сантиметров: хлопья задувало к стеклу, а за стеклом неслось, кружась в воздухе и мелькая в свете фонаря, что-то черное – наверное, птица, или тряпка, а может, клочок бумаги. Какой это маршрут? Куда он ехал? Не важно, не имеет значения, ведь в конце концов трамвай прибудет туда, где есть люди. И главное, телефон. Лессинг сел и закрыл глаза.
В его помутненном сознании проносились светящиеся хлопья снега; вдоль горизонта медленно, тонкой ниточкой протянулась молния, разветвилась и, тускло вспыхнув, потухла. Однажды ему даже почудились голоса, приглушенные и едва различимые, но он не обратил на них внимания, и вскоре они стихли. Чувствовалась только легкая тряска, время от времени усиливавшаяся с завыванием ветра…
Когда тряска прекратилась, Лессинг очнулся. Открыл глаза. Трамвай стоял.
Он поднялся, зевнул и завертел головой, туда-сюда, расслабляя мускулы шеи. Во рту ощущался горьковатый привкус, хотелось сплюнуть. Он протер окно, но ничего не увидел, только ночь, снег. Было холодно; постукивая руками в толстых перчатках, Лессинг прошел в конец вагона. Там повернулся и направился обратно. «Как в тюрьме», – подумал он и попытался улыбнуться.
Стояли уже слишком долго. Господи, неужели и этот несчастный трамвай теперь застрял? Лессинг выглянул и стал напряженно всматриваться.
Так! С него довольно. Он пройдет вперед, и водитель ему объяснит, в чем дело. В крайнем случае можно вызвать помощь по радио. Проклятье, теперь пора действовать. Лессинг подступил к дверям и решительно нажал красную кнопку.
Двери послушно открылись. Холод и ветер ударили в лицо, и облако колючих хлопьев накрыло Лессинга. Он невольно отпрянул назад, потом собрался с духом, поднял воротник пальто и сошел вниз, на воздух.
Стояла кромешная тьма, ни одного фонаря. Лессинг услышал, как закрылись за ним двери. И потом, почти беззвучно, трамвай пришел в движение. Лессинг обернулся и увидел, как мимо проплыла предпоследняя дверь, последняя, а потом задние фары стали удаляться все дальше и дальше. Равнодушные к его крикам. Лессинг побежал. Но при этом остался на месте, и вдруг его посетило знакомое, сотни раз испытанное во сне чувство: будто бежишь и бежишь от погони, но она все ближе, а цель все дальше, и ты продвигаешься вперед слишком медленно, хотя стараешься изо всех сил, и быстрее не можешь. Тело непомерно отяжелело, и его тянуло вниз, воздух тоже отяжелел, а земля превратилась в клейкую массу. «Неужели это сон, – спрашивал он себя, продираясь против ветра и прислушиваясь к тяжелому дыханию, – неужели это действительно всего лишь сон? И если я захочу, когда я захочу, все кончится?…» Не веря самому себе, он рассмеялся и повалился в снег. И упал. Мир вокруг отступил; Лессинг почувствовал, как растянулось мгновение и реальность незаметно соскользнула в другую. А потом его окутало и приняло что-то мягкое и белое, и он знал, что теперь находится в безопасности. И открыл глаза.
Трамвай светился одной лишь точкой, которая все уменьшалась, желтела и гасла. Снег залепил глаза, Лессинг провел рукой по лицу, но ничего не помогло, перчатка тоже была в снегу, и пальто, и брюки – всё. Он попробовал встать, но это оказалось не легко; он лежал, вытянувшись, на холодной жесткой корке, не желавшей его отпускать. А когда наконец поднялся, тут же снова потерял равновесие, пошатнулся и упал.
Глаза привыкли к темноте. Теперь он все-таки стоял, на сверкающей белой поверхности; ветер срывал с нее снег, похожий на порошковую пыль; по земле стелились зубчатые волны. С одной стороны виднелись деревья, с другой – очертания чего-то большого и многоугольного. Дома? Да, похоже, это дома; трамваи не ходят за город. Только теперь он заметил, что брел с непокрытой головой. Скорее всего при падении его меховая шапка… Шапки нигде не было, снег, верно, уже ее запорошил.
И он двинулся дальше. Туда, где стояли дома. Ветер, казалось, больше не имел направления, а обрушивался сразу со всех сторон; и ничего, кроме бушующей, пропитанной белым темноты. Шарф с одного конца развязался и теперь трепыхался за ним как жалкий флажок. Когда Лессинг его поймал, тот уже задеревенел от мороза. Снег доходил до колен, потом стал мельче, потом снова глубже. Лессинг словно утопал в вязкой жидкости, текущей навстречу, готовой его раздавить. Он остановился и попробовал сориентироваться: дома впереди исчезли. Он медленно повернулся, и они снова выглянули. Справа, но ничуть не ближе. Он больше не пытался защитить лицо, боль сделалась терпимой. Вдруг ни с того ни с сего он вспомнил Мюльхаима, Ханзена и докторшу Кёлер и замотал головой при мысли о том, что еще совсем недавно сидел у них, с цифрами, калькуляциями и прогнозами… Нет, это они были абсурдом; это они были невероятным порождением фантазии; он никогда их не видел; их никогда не было; не было ничего кроме хаоса этой ночи. Даже мысль о семье, о жене и трех детях казалась чем-то отвлеченным, ненужным. И он отбросил ее в сторону.
