Юрий Буйда - Город Палачей
Заброшенный родителями юноша нашел приют у бабушки Гаваны, жившей в огромной квартире с изогнутыми, как корабельные шпангоуты, колоннами, которые придавали ее жилищу сходство с нутром огромной выпотрошенной рыбы. Скорее загроможденная, чем захламленная квартира, пропитанная запахами имбиря, корицы и алоэ, которые росли по берегам четырех рек эдемских Тигра, Евфрата, Геона и Фисона, - была пещерой Аладдина, вместилищем сокровищ, а заодно и местом, где жизнь, прежде чем ей дозволялось превратиться в историю, испытывалась вымыслом, и чем невероятнее был рассказ, тем ближе - истина. "Что не рассказано, того не было, - говорила Гавана. - Нельзя унижать жизнь сравнениями. Не приносите правду в жертву реализму. И потом, всякая истина есть преувеличение". Обстановка поощряла игру, условия которой диктовались скорее законами Божескими, нежели силой тяготения к правде. После ванны Гавана обычно устраивалась в кресле без ножек, выпивала рюмку настоящего французского коньяку, закуривала настоящую гаванскую сигару, чистотой и крепостью не уступавшую цианистому калию, и, скрестив ноги, обутые в домашние туфли с загнутыми носами и надписью на стельках "Rose of Harem", откидывалась на скрипучую плетеную спинку, чтобы хоть часок провести в объятиях Морфея, существа немощного, лживого и ленивого, который не давал себе труда искать подругу в хитросплетении дворов, коридоров, залов и комнат, где по его милости она была вынуждена влачить бессонное существование, убивая время тратой чужих жизней чтением, предсказанием судеб и эпической сплетнеграфией.
Пока она дремала со слабо дымившейся сигарой во рту, мальчик в который раз разглядывал фотографии или перебирал сокровища, хранившиеся в ее шкапчике: колода карт с портретами Ленина, Сталина и Хрущева в роли тузов, имя четвертого туза - лицо его было едва различимо - Гавана, как ни старалась, вспомнить не могла; янтарный мундштук в форме китайского дракона с наглыми ноздрями; старинный испанский пистолет с ударно-кремневым замком; связка писем, в которых коридор навсегда остался "корридором", а черт "чортом"; завернутый в бархатистую голубоватую бумагу столбик золотых монет с профилями людей, чьи имена сохранились разве что в Готском альманахе, и холщовый мешочек с богемскими серебряными талерами, отчеканенными в 1518 году; свернутая трубкой пергаментная географическая карта с Иерусалимом в центре и Эдемом наверху, где находился север и где во времена Готфрида Бульонского было принято искать восток; переплетенный в свиную кожу том Паскаля; полуистлевшая ночная сорочка с вырезом спереди в форме щедрого сердца, которую Гавана называла chemise caguloe; связки ключей от замков, которые были разбросаны по всей необъятной памяти Гаваны; стеклянные ящики с сушеными лилипутами и фарфоровыми тросточками, внутри которых жили ядовитейшие змеи, длинноствольные пистолеты былых эпох, шляпы всех цветов и оттенков... Там было еще много вещей, которые то возникали, то пропадали невесть куда, словно все они жили какими-то своими, собственными жизнями. Рядом со шкатулкой на массивной подставке покоился бочонок, вмещавший ровно тридцать шесть с половиной литров и сто високосных граммов коньяку сверху содержимое его, как и запас гаванских сигар, регулярно обновлялось капитаном "Хайдарабада". На какой-то из дней ее рождения он подарил ей настоящий английский хьюмидор "Woodmax" вишневого цвета с золотыми вставками - изготовленный из серого американского ореха и выдержанного кедра огромный ящик, покрытый десятью слоями рояльного лака и отшлифованный вручную, с гигрометром и увлажнителем воздуха, - в нем можно было хранить 365 сигар плюс одну високосную, которые никогда не утрачивали ни цвета, ни вкуса, ни аромата.
В Африке (так называлось огромное здание на вершине Лотова холма, где когда-то помещались ресторан, публичный дом, реввоенсовет и крематорий) и в городе за рекой сотни мужчин и женщин называли ее бабушкой, мамашей или тетей, - но это было скорее данью этикету, чем фактом ее биографии. Своих детей у нее никогда не было. Потому что однажды она поклялась единственному мужчине, что родит только от него, и сдержала слово. Он был красавец, офицер и такой силищи человек, что голыми руками однажды разорвал бешеную собаку напополам. Его звали Иван Сердеевич. Он был одним из тех, кто возглавлял охрану зэков, строивших великий канал в Индию (а где же еще и начинать такую великую стройку, как не в Городе Палачей, удаленном на тысячи верст ото всех морей и океанов?). Но однажды ночью его увезли, и когда обезумевшая от горя Гавана узнала, что это сделано по приказу всесильного Берии, она, не раздумывая ни минуты, села на пароход "Хайдарабад". Спустя несколько дней она добралась до железной дороги и вскоре вышла в Москве на Казанском вокзале. Потрясающе красивая, с серебристо-голубыми глазами и пышными волосами, она добилась приема у всесильного сталинского палача и изложила свою просьбу в выражениях учтивых, но твердых и с точно расставленными ударениями. После непродолжительного размышления Берия предложил, как это было принято у средневековых рыцарей и разбойников, вручить судьбу арестанта Богу. А именно: тот, кто выиграет партию в бильярд, и станет хозяином жизни человека, в полном неведении томившегося в камере Лефортовской тюрьмы среди гомосексуалистов, японских шпионов и тайно проникших в страну русалок, которым в целях безопасности ампутировали хвосты.
Гавана согласилась без колебаний. В публичном доме, где она выросла, все девушки мастерски владели этой игрой, а под бильярдную в Африке был отведен один из лучших залов.
Пока мужчины налегали на напитки, соревнуясь в сочинении версий грядущего поединка, Гавана уединилась в гримуборной.
Услаждавший гостей струнный оркестр вдруг сбился, зафальшивил и умолк, когда в зал вошла Гавана. Ее глаза горели, волосы красивыми волнами лежали на плечах, крошечные туфельки на головокружительно высоких тонких каблуках превращали ее походку в волнующий танец. Никакой другой одежды на ней не было. Выбрав кий по руке, она обернулась к сопернику и с улыбкой кивнула: "Я готова". Все присутствующие могли бы поклясться, что, прежде чем ответить, Берия сглотнул. "Я тоже. - Он сделал паузу и вдруг, отбросив кий, зааплодировал - к нему тотчас присоединились гости. - Вы уже выиграли. - Он усмехнулся. - Кажется, по-русски это называется: соврал, как украл?". И широким жестом даровал Гаване все, о чем она просила, при этом не тронув ее и пальцем.
Разодетая в роскошные меха (подарок Берии), Гавана тотчас отправилась в Лефортовскую тюрьму, где ей без проволочек выдали тело ее возлюбленного. Он был так красив, что она даже не сразу поняла, каким он ей больше нравится - живым или мертвым. Он был обряжен в парадную форму со всеми регалиями. Гаване помогли погрузить гроб в курьерский поезд, а затем - и на пароход "Хайдарабад". Тело похоронили на городском кладбище с воинскими почестями. А наутро Гавану обнаружили в ее спальне с окровавленным лицом: заостренной десертной ложечкой она успела выковырнуть себе один глаз. Кровотечение остановили. Старый аптекарь Змойро изготовил ей протез из богемского талера. Когда же он попытался научить Гавану пользоваться искусственным глазом, она сухо отрезала: "Je ferai cela". И с усилием, с хрустом вдавила полированную серебряную миндалину в глазную впадину, из которой вытекла лишь одна слезинка карминного цвета.
По прошествии траура Гавана спустилась в ресторан и заняла место за стойкой, наотрез отказавшись встречаться с мужчинами в верхних комнатах, а когда девушки попросили продемонстрировать ее коронный номер - раскурить сигару задницей (за такую сигару мужчины платили самородным золотом, вдесятеро превосходившим вес сигары), она лишь покачала головой: нет.
- Но ведь когда-то ты и правда умела это делать? - набравшись смелости, спросил ее однажды Люминий.
Гавана высокомерно улыбнулась.
- Милый, а как же бы я выиграла в бильярд у Берии, если б не моя задница? - И скорее с грустью, чем с гордостью, добавила: - Я ведь все-таки урожденная Попова, а не какая-нибудь Жопина.
Она говорила, что возлюбленный обещал навсегда увезти ее из пыльного Города Палачей в сказочный Хайдарабад. Они мечтали о городе гурий и роз. А через несколько лет после его похорон она отправилась в библиотеку, и Иванов-Не-Тот показал ей на картах Индостана территорию княжества Хайдарабад, которое после 1956 года было поделено между индийскими штатами Андхра-Прадеш, Майсур и Махараштра. Он ткнул восковым пальцем в место у слияния рек Муси и Уси, где издревле высились башни и тянулись пыльные улочки двухмиллионного Хайдарабада, украшенного триумфальной аркой Чар-Минар, мечетью Мекка-Месджид и лучшими в мире стеклодувными мастерскими, где отливали роскошные калифорнийские закаты, московские осенние вечера с разлитым в их горьковатом воздухе мучительным и непостижимым милосердием, а также жестоких морских чудовищ, чьи имена неведомы, а ярость неукротима. Упомянул и о пакистанском Хайдарабаде на берегах Инда. Пыль и жара - вот и все, что осталось в ее памяти о Хайдарабаде, - пыль и жара, боль, только боль и трижды три раза - боль...
