Олег Куваев - Чуть-чуть невеселый рассказ
Докторша кормила меня какими-то желтыми таблетками, которые надо было глотать через каждые четыре часа круглые сутки. Только сегодня я вдруг понял, что она вот так ко мне и приходит через каждые четыре часа уже несколько дней подряд. «Надо сказать, чтобы она отдала будильник».
Но докторша все не шла. Незаметно я начал думать о Тянь-Шане – стране, где осталось мое сердце. Я редко позволяю себе думать о нем, чтобы всегда что-нибудь оставалось «на потом». Докторша не появлялась. Я вспоминал лица знакомых киргизов, названия речных долин, запах лошадиного пота.
Она пришла часа через два в домашнем халате. Лицо было заспанным и тоже очень домашним.
– Проспала вашу таблетку.
– Чепуха. Я прошлый раз взял две.
Она все еще по-сонному улыбнулась в ответ на мое вранье.
– Вы были на Тянь-Шане, доктор?
– Нет.
– Там хорошо осенью в предгорьях. Все желтое. Даже воздух желтый. С вершин видно желтую степь. Как эта таблетка.
– Вы любите желтый цвет?
– Нет, я просто люблю Тянь-Шань.
– А мне нравится, когда в больнице кто-нибудь лежит, – сказала она. – Я даже сплю спокойнее. Здесь всегда так пусто.
Она положила таблетку и ушла. «Придет, – подумал я. – Придет через четыре часа».
Она пришла через час и сунула градусник.
– Трех наших девушек распределили в Среднюю Азию.
– Не горюйте, – усмехнулся я. – Средняя Азия не везде интересна. Там очень душные города. В Туркмении каменистая равнина.
– А на этом острове есть интересное?
– Есть. Например, хорошие парни из экспедиций. Она только взглянула на меня. Наверное, подумала, что я не самый хороший.
На пятый день пришел Старков. Рослый, весь здоровый и чуть-чуть скучноватый.
– Как дела? – спросил я.
– Радиограммка тут тебе, – небрежно сказал Старков. – Если надо, отвезу ответ.
Радиограмма была от ребят. «Через два дня ждем самолет. Что делать?»
Это было неприятное сообщение. Мы ждали с самолетом пакет. Такие пакеты привозили к нам молчаливые курьеры спецпочты. Они придирчиво проверяли документы, потом давали подписать внушительную бумагу и лишь после этого отдавали пакет. Все документы были оформлены на меня. Курьер не отдаст пакет никому другому. Он увезет его обратно. Но то, что в нем находилось, необходимо для продолжения работ.
– Когда едешь? – спросил я Старкова.
– Завтра.
– Я с тобой.
Старков пожал плечами. Твое, мол, дело, поступай как знаешь.
– Что за глупости? – докторским тоном спросила она, когда я сказал о завтрашнем отъезде. – Я не позволю.
Кое-как удалось растолковать, в чем дело.
– Если это очень нужно… – нерешительно протянула она. – Но на собаках я вас не пущу.
– Вездеход, – успокоил я ее. – Вездеход с громадным тулупом. Дайте мне побольше этого четырехчасового наркотика, и все будет в порядке.
– Это антибиотик, – сухо сказала она. – И я все решу сама.
В дверях она остановилась и спросила:
– У вас очень важная работа, да?
– Средне, – сказал я. Я не кривил душой, – я в самом деле так думал, да так оно и было.
Она ушла. Я стал думать, какими путями попадают такие на полярные острова. Обычно сюда приезжают вслед за мужем. Немногие незамужние, кого я встречал, всегда напоминали мне одиссеев в юбках. Это были отважные, хитроумные одиссеи жизни, что, впрочем, не мешало им оставаться женщинами.
В девять утра я оделся и постучал в ее комнату. Комната оказалась запертой. Спит. Я представил себе, как она каждый вечер ложится спать в пустой комнате в пустой больнице. Мне стало жаль своего доктора. Врачу не так-то просто переехать с одного места на другое, тем более если ты единственный врач на целый остров.
Два с половиной года до отпуска. Девять месяцев в году здесь лежит снег. За это время начинают мельчать даже мужчины. Я видел зимовщиков, с увлечением занимавшихся кухонными дрязгами. От души не желал бы ей соседства Старкова в один из тех месяцев, когда хочется получать письма и не верится, что существуют незамерзшее море и, например, ромашки.
На крыльце я понял, что мне не донести до вездехода своего тулупа: ноги были безвольно слабы, и липкий пот покрывал спину. Отчего-то часто дышалось, и противный мокрый кашель мягко распирал грудь. «Надо было все же взять эти таблетки», – подумал я и в это время увидел вездеход. Он шел к больнице, похожий на атакующий танк.
Старков молодцевато выпрыгнул из него – настоящий полярный бог в полярном костюме. Нагнувшись к гусенице, он подмигнул мне и кивнул на кузов.
Она сидела в дальнем углу крытого кузова, положив на колени руки в каких-то уморительных варежках-черепашках. Я все смотрел на эти варежки и туго соображал, из чего они сшиты. Смотрел на них так, что она одернула пальто на коленях и вопросительно взглянула на меня.
– Все в порядке, доктор. А куда вы?
– Надо осмотреть работников аэродрома.
Я стоял в проеме между кузовом и кабинкой и видел сквозь стекло, что к вездеходу идут еще двое. Одного я знал. Это был охотовед, громадный, как мамонт, человек с изрытым оспой лицом. Рядом поспешал кто-то чернявый с барашковым воротником. Старков остановил чернявого, и они стали о чем-то говорить, поглядывая на вездеход. Чернявый сделал руками выразительный жест. Я понял, о чем они говорили, и с этой минуты возненавидел чернявого.
Вездеход оглушительно гремел гусеницами.
– Сядьте рядом с водителем! – крикнул я доктору.
Она отрицательно покачала головой.
– Тогда возьмите тулуп.– Она снова качнула головой, но я уже накинул тулуп ей на колени. Охотовед одобрительно улыбнулся.
– А когда мы вас женим, Валюша? – вдруг крикнул чернявый. Он сидел напротив и с явным намеком смотрел в мою сторону.
Докторша, отвернувшись, разглядывала что-то в заднее пластмассовое оконце. Я видел только край закушенной губы. «Если этот чернявый еще что-нибудь скажет, – подумал я, – двину ему, а там посмотрим».
– Нынче все космонавта ждут, – сказал охотовед и засмеялся, довольный своей шуткой.
– Вот если бы жена космонавт! – крикнул чернявый. Охотовед помедлил немного, видимо, представил себя в роли мужа женщины-космонавта, потом захохотал. Смеялся он оглушительно и хлопал себя по коленям медвежьими лапищами.
Вездеход вырвался на снежный участок, и лязг гусениц стих.
– Вам в самом деле надо на аэродром? – спросил я.
– Отстаньте.
Я не ослышался. Она именно так и сказала. Вездеход снова загромыхал, и я снова – в который раз! – примялся разглядывать мглистые силуэты гор Дурынова.
Наш домик встретил меня, как, наверное, раньше корабль встречал соскучившегося на берегу моряка. Семен Иванович что-то штопал, Ленька возился у стола и пел:
Моряк заманчивой постелиПредпочитает дальний путь,Чтоб мачты гнулись и скрипели…Обними, поцелуй. И навеки забудь…
Такая была у него песня. Для него она была тем же, что для меня запах лошадиного пота и музыка монгольского языка.
Мы пили черный, экспедиционной заварки чай. Я соскучился по этому чаю, как по лучшему другу. Потом мы курили из одной пачки едкие, невероятной крепости папиросы «Байкал» и говорили о работе.
Ребята прикидывали длину маршрутов и все делали скидку на мое послеболезненное состояние. Но я знал, что это не больше чем простая вежливость. Это было лучше всяких таблеток – не верить ни в какую хворь, считать ее чем-то вроде дождичка, который неизбежен, но его ведь можно и переждать в хорошей палатке.
– А как доктор? – игриво спросил Ленька.
– Она здесь.
Может быть, я сказал это не совсем нормальным голосом, потому что Ленька тихонько свистнул и смолк. Минут пять в комнате стояла тишина.
– Чайку надо поставить, – сказал Семен Иванович.
На другой День я и не заметил, как ребята исчезли через пять минут после ее прихода. Может быть, они просто из вежливости не хотели смотреть, как какая-то девчонка колет их начальника шприцем ниже спины.
В тот день начало немного задувать. От аэропортовской комнаты для приезжих до нашего домика было метров двести. Она пришла в пальто, запорошенном снегом, из-под пальто чуть виднелись белые полы халата. Я предложил немного согреться у печки, но она быстро сделала укол, оставила несколько таблеток и ушла.
В этот день самолет не пришел, и на другой день стало ясно, что не придет. Ветер дул иногда порывами метров на двадцать. На улице порядочно подвывало, и белая пелена неслась мимо низкого окна избушки.
Часов в одиннадцать ребята исчезли. Я оделся и лежал на кровати. Чуть-чуть взгрустнулось.
Она пришла в двенадцать и на этот раз без приглашения подошла к печке. Стояла ко мне спиной, приложив руки к надежному боку «Ивана Грозного». Ладошки были совсем красные. Плохо прикрытая дверь постукивала снаружи. Почему-то мне очень хотелось сказать ей спасибо. Но я не знал, как это сделать.
– Очень жаль, доктор, что нас не будет здесь летом. Мы сходили бы с вами на шлюпках на северную сторону. Там есть одно место…
