Карсон Маккалерс - Отражения в золотом глазу
Ее муж на шутку не отозвался.
— Вот что, — сказал он солдату. — Собери листья и разбросай их там, где росли кусты. После этого можешь быть свободен. — Он дал солдату на чай и удалился в дом.
Рядовой Уильямс медленно зашагал в лесную полутьму собирать опавшие листья в лесную полутьму. Гамак покачивался, жена капитана дремала в нем. Небо озарилось холодным тускло–желтым сиянием. Все замерло.
Весь вечер капитан Пендертон был в дурном расположении духа. Вернувшись в дом, он сразу же направился в свой кабинет — бывшую веранду, примыкавшую к столовой. Он уселся за письменный стол, раскрыл толстую общую тетрадь, развернул перед собой карту, достал из ящика стола логарифмическую линейку, но настроиться на работу никак не мог. Он склонился над столом и, закрыв глаза, обхватил голову руками.
Только отчасти его дурное настроение объяснялось встречей с рядовым Уильямсом. Он был раздражен, когда увидел, что ему прислали именно этого солдата. Вряд ли во всем гарнизоне нашелся бы десяток солдат, которых капитан знал в лицо. Он взирал на солдат с рассеянным высокомерием: для него офицеры и рядовые хотя и принадлежали к одному биологическому роду, но были существа разных видов. Капитан отлично запомнил случай с пролитым кофе, испортившим его новый дорогой костюм. Костюм был из толстой чесучи, и вывести пятно полностью так и не удалось. (За пределами гарнизона капитан всегда носил мундир, но в гости к офицерам являлся в штатском и слыл щеголем). К тому же рядовой Уильямс был связан в сознании капитана с конюшней и Фениксом, жеребцом его жены, — ассоциация весьма неприятная. Сегодняшний промах с дубом был последней каплей. Сидя за столом, капитан погрузился в сладкую мечту. Ему представилась фантастическая ситуация: он застает солдата на месте какого‑то преступления и приговаривает к расстрелу. Это немного успокоило. Он налил себе чаю из стоящего на столе термоса и сосредоточился на других, более важных заботах.
Для плохого настроения у капитана в этот вечер имелось немало причин. Он был весьма своеобразным и непростым человеком. С тремя основами бытия — жизнью, сексом и смертью — его связывали не совсем обычные отношения. В области секса капитан сумел достичь шаткого равновесия мужского и женского начал, взяв от каждого из них самые слабые и уязвимые свойства. Для человека слегка не от мира сего, способного, пренебрегая страстями и обидами, полностью отдаться работе, науке или какой‑нибудь безумной идее, вроде квадратуры круга, — для этого человека не все еще потеряно. У капитана такая работа была, и он не щадил себя; ему прочили блестящую карьеру. Не будь у него жены, он, возможно, и вообще не заметил бы, что ему чего‑то не достает. Но он был женат и страдал. У него была печальная склонность влюбляться в любовников своей жены.
Что касается жизни и смерти, то здесь дело обстояло довольно просто: из двух могущественных инстинктов второй в капитане явно перевешивал. Именно по этой причине он был трусом.
Кроме того, капитан Пендертон был весьма образованный человек. В годы холостой лейтенантской жизни у него оставалось много свободного времени для чтения, поскольку сослуживцы появлялись в его комнате редко, а если и появлялись, то не поодиночке. Его мозг был набит самой разнообразной информацией. Например, капитан мог во всех подробностях описать пищеварительный аппарат рака или, допустим, стадии развития трилобита. Капитан вполне прилично говорил и писал на трех языках, разбирался в астрономии, прочел массу стихов, но, несмотря на все это, ни одной собственной мысли ему в голову никогда не приходило. Для рождения мысли требуется соединить два или больше известных факта, а на это у капитана не доставало смелости.
Сидя в одиночестве за письменным столом, не в силах начать работу, он и не пытался разобраться в своих чувствах. Ему снова представилось лицо рядового Уильямса. Потом он вспомнил, что Лэнгдоны, соседи, сегодня приглашены к ним на ужин. Майор Моррис Лэнгдон был любовником его жены, но на этой мысли капитан не стал задерживаться. Вместо этого ему вспомнился один давний вечер, вскоре после свадьбы. Как и сейчас, его охватило тогда томительное беспокойство, и он обнаружил любопытный способ от него избавиться. Капитан сел в автомобиль, поехал в город, ближайший к гарнизону, в котором он тогда служил, оставил автомобиль и долго бродил по улицам. Была зимняя ночь. У порога какого‑то дома капитан увидел съежившегося котенка. Котенок нашел здесь себе убежище от снега и ветра; наклонившись, капитан услышал его мурлыканье. Он поднял котенка и почувствовал, как тот дрожит. Капитан долго смотрел в нежную кроткую мордочку, гладил теплую шерстку. Котенок был совсем маленький, только–только открыл свои мутно–голубые глазки. Наконец капитан взял его на руки и пошел по улице. На углу стоял почтовый ящик. Капитан быстро оглянулся по сторонам, откинул примерзшую крышку и запихнул котенка внутрь. После чего пошел дальше.
Дверь черного хода хлопнула, и капитан поднялся. Его жена сидела на кухонном столе, а чернокожая служанка Сюзи стаскивала с нее сапоги. Госпожа Пендертон была не чистокровной южанкой. Она родилась и выросла в армейском гарнизоне; ее отец, за год до отставки получивший звание бригадного генерала, был родом с Западного побережья. Правда, мать родилась в Южной Каролине, так что по своим повадкам жена капитана была вполне южанкой. И хотя ее кухонная плита не была покрыта многолетним слоем грязи, как у бабушки, но и особой чистотой она не блистала. К тому же госпожа Пендертон разделяла многие южные предрассудки, например, считала, что пирог несъедобен, если тесто не раскатали на столе с мраморной крышкой. Когда капитана перевели в Шофильдский гарнизон, им пришлось из‑за этого везти тяжеленный стол (на котором она сейчас сидела) на Гавайи, а потом обратно. Если ей попадался в тарелке черный курчавый волосок, она спокойно откладывала его на салфетку и продолжала есть как ни в чем не бывало.
— Сюзи, — спросила госпожа Пендертон, — у людей бывает два желудка, как у кур?
Не замеченный ни женой, ни служанкой, капитан стоял в дверях. Госпожа Пендертон избавилась от сапог и зашлепала по кухне босиком. Она вытащила из духовки окорок и посыпала верхушку сахарной пудрой и хлебными крошками. Налила еще порцию виски, на этот раз полстопки, и, поддавшись неожиданному приступу веселья, исполнила дикарскую пляску. Она прекрасно видела, что муж злится.
— Ради бога, Леонора, поднимись наверх и обуйся!
Вместо ответа господа Пендертон замурлыкала какой‑то причудливый мотивчик и, покачивая бедрами, прошла мимо капитана в гостиную.
Ее муж последовал за ней.
— Какая ты все‑таки неряха!
Растопка лежала в камине, и госпожа Пендертон нагнулась, чтобы ее разжечь. Нежное личико порозовело, над губой выступили жемчужные капельки пота.
— Лэнгдоны придут с минуты на минуту. Ты что, собираешься сесть за стол в таком виде?
— Естественно! — ответила она. — А почему бы и нет, старая перечница?
— Как ты мне отвратительна! — проговорил капитан бесцветным голосом.
В ответ госпожа Пендертон рассмеялась. Ее смех был негромким, но безудержным, словно она услышала пикантную сплетню или вспомнила неприличный анекдот. Она стащила с себя свитер, скомкала и швырнула через всю комнату в угол. Потом неторопливо расстегнула бриджи, выбралась из них и на мгновение замерла, обнаженная, возле камина. Освещенное золотисто–оранжевым огнем тело было прекрасно. Крутые плечи, резко выделяющиеся ключицы, небольшие круглые груди, нежные голубые жилки между ними. Еще несколько лет — и тело расцветет полностью, словно распустившаяся роза, но пока его нежная округлость сдерживалась и дисциплинировалась верховой ездой. Хотя стояла она неподвижно, в ней угадывалось скрытое движение, как будто, прикоснувшись к прекрасной плоти, можно было почувствовать медленное биение алой крови. Капитан уставился на нее с негодованием человека, получившего пощечину, а она величественно прошла в прихожую и двинулась вверх по лестнице. Передняя дверь была распахнута в ночную темноту, легкий ветерок шевелил пряди бронзовых волос.
Она дошла до середины лестницы, прежде чем капитан пришел в себя и неверными шагами бросился вслед.
— Я убью тебя! — выдавил он. — Убью! Убью!
Он ухватился за перила и уперся ногой о ступеньку, словно собирался догнать ее одним прыжком.
Госпожа Пендертон медленно повернулась и равнодушно глянула сверху вниз:
— Мальчишка! Ты, кажется, хочешь, чтобы голая женщина вытащила тебя на улицу и там отлупила?
Капитан так и застыл на месте. Потом опустил голову на вытянутую руку и тяжело оперся о перила. Послышался звук сдавленного рыдания, хотя слез в его глазах не было. Постояв так немного, капитан выпрямился и вытер шею носовым платком. Только теперь он заметил, что передняя дверь распахнута настежь, дом ярко освещен, все шторы подняты. Он почувствовал внезапную слабость. Кто‑нибудь мог проходить по темной улице перед домом. Он вспомнил о солдате, которого оставил на опушке леса. Даже тот мог увидеть происшедшее. Капитан испуганно оглянулся. Потом пошел в кабинет, где у него хранился графин с выдержанным коньяком.
