Александр Сидоренко - Ели воду из-под крана
Жень Женич по-прежнему не произнёс ни звука, он молча выпер Славика из квартиры, тот обиделся и начал на весь дом орать, что такой хрени от кума не ожидал и что они теперь не кумовья вовсе. Всё это было неважно, всё это было мелочью по сравнению с тем, что произошло за ночь.
Жень Женич вымыл посуду, стрельнул у соседки, Татьяны Макаровны, пылесос и навёл в хате полный марафет. Всё это время он напряженно думал, проживая в быстром темпе свою жизнь заново.
По сравнению с другими мужиками он был тихий. Свою норму знал, кровь никому не пил, с мордобоем к окружающим не приставал. Если не считать детства и драк в селе на дискотеке, он вообще не дрался. Когда Алка сбежала со своим лабухом на север, соседки быстро вывели истину из подвала — уж больно тихий Жень Женич, вот и жинку свою распустил. А проучил бы разик, как полагается, никуда бы она и не делась.
Алла пела в единственном в городе ресторане «Золотой колос». Приходила домой поздно, обычно подвыпившая, приносила в пластиковой фляжке кирнуть, а в кастрюле поесть. Так и жили, растили дочь Галю, всё было не хуже, чем у людей.
Когда Алке стукнул сороковник, она начала пить серьёзно, а потом, в феврале, уехала с руководителем ансамбля Борисом Исааковичем в Норильск, петь в тамошнем заведении.
Жень Женич выслушал сочувственные стенания соседок, но в глубине души думал, что так будет лучше, а то баба совсем не знала, как ей дальше быть. Галя тогда как раз заканчивала школу, несколько месяцев они пожили вдвоём, а потом и она уехала в ближайший областной центр поступать в институт. Там от Ал-киной мамы осталась однокомнатная квартира, и Галя с детства знала, что она достанется ей. Выбор был только в одном — куда поступать: в педагогический или в текстильной промышленности. Других вариантов не было. Поступила в пед.
От жены остался старый плакат с молодой Аллой Пугачёвой, похожей по причёске на льва Чандра из мультика про Чебурашку, а от дочери — полка с книгами: Карлссон, Пеппи Длинный Чулок и её любимые Муми-Тролли. Раньше Жень Женич всегда читал Гальке перед сном, и она обычно требовала что-нибудь про этих смешных чудиков, которые так странно говорили: Ты-сла-Что-сла-сказал-сла. Она тогда так заразительно смеялась, хотелось обнять эти гладенькие ручонки и замереть от окончательного счастья.
Раз в неделю, по воскресеньям, Галя звонила и говорила, что в порядке. Домой не ездила. Подружки поспрашивали-поспрашивали, как там Галя, и перестали. Жень Женич приходил с работы, варил пельмени или вареники и выходил во двор, к мужикам. Чаще играли в домино, реже — в шахматы. Он сидел, что называется, до последнего клиента, и с точки зрения соседей был счастливым человеком — никто его не звал посреди партии дурным голосом из форточки домой.
Домарафетив квартиру, Жень Женич пошёл к Татьяне отдавать пылесос. Та привычно спросила, не слыхать ли чего от Аллы и как там Галя. Ответив традиционное нет-и-в-порядке, он развернулся идти к себе, но тут соседка поинтересовалась, зачем был нужен пылесос, ведь обычно он справлялся веником и то перед большими праздниками. Неожиданно для себя ЖеЖе, как его называла когда-то жена, ответил, что решил забрать к себе мать из села и по этому случаю прибрался.
Мать переехала из своего дома в соседнее село, Пшеничники, к новому мужу. Вообще в селухе это считалось рядовым случаем — когда у кого-нибудь умирала хозяйка (а было это редко, обычно мужики клеили ласты первыми), то надо было после определённого периода, отведённого под траур, найти новую хозяйку. Вдвоём жить правильнее. Отец, Жень Палыч, царствие ему небесное, погиб в самом конце войны. Мать почти сразу начала жить с соседом, Иван Григорьичем. Они не расписывались, он тоже умер, аккурат во время ГКЧП, когда злое лето косило сердечников напропалую.
Через несколько лет её забрал в Пшеничники вдовый дед Са-выч. Жень Женич ездил к ним раз в год и то, что видел, было ему не по нраву. Савычжилв своей версии коммунизма, а, как теперь Жень Женич знал, не только коммунизма, но и ада. Он просыпался на веранде и шёл по маленькому с крыльца. Бывали дни, когда на этом его активные действия и заканчивались. Мать, б аба Лида, накрывала ему «завтрикать» — картошки или ещё чего такого. Под «завтрик» Савыч выпивал два по полстакана самогона, после чего дремал до обеда. Потом под горячий борщ — три по полстакана, и снова сон. Вечерняя доза зависела от настроения — если заходил кто из соседей, садились играть в карты и пили до глубокой ночи. Если нет — Савыч на сон грядущий складывал уже четыре порции и с осознанием исполненного долга спал до утра.
Жень Женич приехал в тот день, когда Савычу пришлось нарушить свой уклад и встать «по хозяйству». Он разговаривал у забора с лесником Иван Романычем и местным мужичком Володькой. Понять, что они говорили, было практически невозможно — местный диалект накладывался на последствия самогонной диеты, все втроём бормотали что-то неразборчивое. Жень Женич кивнул им, в ответ на что-то пробормотал «оно конечно, потому шо шо ж» и пошёл искать мать.
Она сидела в сарайчике, перебирала молодую картошку. Баба Лида на жизнь никогда не жаловалась, но, когда Жень Женич объявил своё решение, быстро начала собираться. Савыч учуял что-то неладное и завёл непонятную речь на повышенных тонах. Жень Женич споро двинул ему в ухо и, к собственному удивлению, попал. Здоровенный седой дед тяжело завалился на грязный двор, рядом с покосившейся собачьей конурой. Худющий дворовой пёс, которого, будто насмехаясь, назвали Мухтаром, перепугано залаял и спрятался за хозяина.
Савыч не то чувствовал за собой какую вину, не то забоялся городского зятя, но ни за ружьём в хату, ни за топором в сарай не пошёл — подвинулся к забору и сидел, зло бормоча что-то себе под нос. Володька и Романыч к тому времени рассосались, справедливо полагая, что в семейные дела при таком резвом начале лучше не соваться.
Матушка управилась быстро, связала свои вещи в большой узел, а две иконы взяла себе в руки. Так и не попрощавшись с хозяином, они пошли на остановку, где как раз через пять минут нарисовался автобус в город. Это был тот самый рейс, на котором Жень Женич приехал в Пшеничники. Пока он собирал мать, автобус съездил на конечную, в Григоровку, и теперь ехал обратно.
Жень Женич с матерью ситуацию с Савычем по дороге не обсуждали, а когда приехали, было уже не до того. Мать поставила варить борщ, а потом за ней зашла давнишняя соседка Максимовна, которая уже лет десять как переехала к сыну в город, они пошли на двор, в беседку, где в компании таких же старушек начали обсуждать какие-то свои древние дела.
Жень Женич поел борща и тоже вышел на улицу. Мужики зарядили новую партию в домино, но он решил посидеть в сторонке, понаблюдать за игрой. От водки отказался, выпил бутылку пива и забалдел на солнышке, радуясь, что такхорошо с матерью вышло...
IIIМишка, конечно, повёл себя как полное говно. В конце зимы, когда начинался Великий пост, он сначала над Галей насмехался. Потом, когда она показала ему статью из журнала «Натали», в которой предсказывалась потеря после поста минимум десяти килограммов, смеяться перестал. Может быть, на него произвели впечатление фото худых моделей в журнале, может, даже зауважал её после такого серьёзного решения.
Однако практически сразу после начала Великого поста, который, как известно, оканчивается Пасхой и запрещает среди прочего заниматься сексом, этот козёл перестал заходить и начал гулять с Валькой со своего парадного. По информации с Валь-киной стороны, они даже и не гуляли, а серьёзно встречались (примечание переводчика: в понятиях «гулять» и «серьёзно встречаться» наблюдается серьёзная разница, вот втором случае это означает что-то типа с планами на женитьбу).
По причине неожиданно тёплого марта гулялось им не в подъезде на батареях, а во дворе на лавочках. Галя тяжело перенесла замену одной буквы в Мишкиных планах, промучалась до Пасхи, и тогда окончательно убедилась, что беременна. Рожать смысла не было, жить дальше не хотелось, оставалось лишь жгучее желание пересрать Мишке с Валькой всю малину.
Закончился семестр, подружки разъехались по домам, Галя тупо лежала на диване, смотрела телевизор и вынашивала план мести. С матерью посоветоваться было невозможно — она звонила приблизительно раз в полгода, и то из междугороднего автомата. Не ехать же к ней за советом в Норильск... От бати толку не было никакого, такое аморфное существо ещё поискать. Пьёт небось и пельмени свои неизменные жрёт. Одна пачка — один день.
Как известно, если долго мучаться, что-нибудь получится, и в начале июня Галя придумала, как ей быть. Она решила продать квартиру и пригласить на прощание с жизнью свою любимую группу «Мумий Тролль». Вырученных десяти тысяч долларов должно было хватить и на концерт и на французское шампанское перед уходом. Самоубиваться Галя решила во дворе. И Мишке с Валькой будет урок, как над людьми издеваться, и покупателям хату не испортит. А то как им потом жить в месте, где предыдущая хозяйка удавилась.
