Альфред Коллерич - Убийцы персиков: Сейсмографический роман
Цёлестин и Мандль поднялись из пещеры. Они идут от огня к солнцу. Очаг Марии Ноймайстер творит во славу солнца. Огонь пожирает тени и разбивает оковы.
Цёлестин и Мандль возвращаются на кухню. Мария Шеффман наводит последний лоск на великолепное глазированное и траншированное жаркое, млеющее на горке итальянских макарон. Она протягивает Цёлестину меню, написанное по-французски. Только ему дозволено передать меню наверх.
К плодам позднего лета присовокупляется и барашек. Ни одно блюдо не удается Анне Бок лучше, чем бараньи котлеты a lа Помпадур. Она погружает отборные ломти мяса в густой соус а lа Субиз, посыпает их хлебной крошкой, окунает в горшок с сырыми яйцами и панирует.
Макс Кошкодер принес косулю. От туши молодой самки он отрубил на эскалопы лопаточную и филейную части. Острым тесаком он рассекает мясо на тонкие ломти, расплющивает их рукояткой и нарезает в виде ровных кружков.
Эти битки переходят в руки Марии Ноймайстер, она присыпает их солью и толчеными кореньями и кладет на маленькую сковороду. Она помавает сковородой над пламенем. Затем поливает мясо соусом для дичи и доводит до кипения. Потом раскладывает битки на блюде, на котором лежит рагу.
Полдень. Чугунные плиты раскалены докрасна. Мандль и Цёлестин знают, что сейчас их место в подземелье, и ждут, когда придет время вознести подносы к солнцу. Солнце слышит и видит все. И все побеждает. Непобедимы лишь яства. Мандль и Цёлестин ждут, когда восемнадцать вышних сядут за стол в молитвенном поклонении солнцу.
Князь Генрих заглядывает в поварню. Изрядную часть года князь Генрих проводит на юге. Он любит красное вино. Он любит горы и фрукты. Князь Генрих любит каплунов. Он знает, что только Мария Ноймайстер может ублажить его фаршем из каплунов — «усладой королевы». Князь Генрих ведет холостяцкую жизнь на юге. Он презирает женщин и ест. Это он много лет назад привез в замок круглый стол. Князь Генрих берет ложку и обходит ряды кастрюль, он пробует соусы, фарш, сок жаркого. Он останавливается возле стола с еще не разделанным каплуном. Узкая ладонь врезается в задний проход птицы. Он поднимает тушку, натянутую на руку, и кружит ею в воздухе. Князь Генрих смеется.
Цёлестин знает, что князь Генрих разводит петухов и облагораживает их кастрацией. Князь Генрих не признает петушиной индивидуальности. Он ценит аппетит кастрированных самцов, его радует эффект откорма, замена похоти прожорливостью. Он любит сиживать на птичьем дворе своего имения и щедро потчевать своих каплунов. Он придумал множество кормовых смесей. Он сам забивает птицу и сцеживает кровь. Кровь употребляется опять-таки для откорма.
Кровоток он воспринимает как возгонку, переход одного в другое. Он стремится к сохранению всего, что возвышает.
Петуха возвышает откорм, и его жизнь продолжается на круглой тверди стола. Круглое — вне времени, круговорот не имеет ни начала, ни конца.
С каплуном, надетым на руку, князь расхаживает по кухне. Он размахивает тушкой перед носами кухонной прислуги и подмигивает девушкам. Наконец Роза Вайсхаппель стягивает каплуна с его ладони и вытирает ее платком.
Князь Генрих покидает поварню. Через дверное окно он смотрит туда, откуда только что вышел. Он поднимает руку и постукивает по стеклу.
Это означает, что он проголодался.
Цёлестин и Мандль поторапливают женщин. Мария Ноймайстер ставит на стол миску с гусиной печенью. Мария Ноймайстер — мастерица по части отбора печенок. Франциска Кассероллер снимает с плиты жареных вальдшнепов. Она выгибает им шейки так, чтобы головки торчали вверх, и переносит дичь на большой деревянный поднос. Клювики уложенных на него птиц должны пересекаться. Цёлестин открывает дверь и звонит в колокол, висящий перед входом в поварню. Это — сигнал к началу трапезы.
Князь Генрих поднимается в столовую.
Цёлестин и Мандль приступают к делу. Цёлестин берет дымящуюся чашу ароматного крепкого бульона с цесарочьими яйцами. Мандль, расставив вермишелевые кексы на овальном подносе, отправляется вслед за Целестином. Оба входят в столовую. Восемнадцать едоков уже за столом. Лишь когда наполнены все тарелки, Цёлестин отступает от стола. Золотые ложки погружаются в яства. Блеск и вкус достигают высот нёба.
Апофеоз вкушения совершается в солнечном круге. Происходит рождение нового тела, для которого пища и очередное рождение означают следующее застолье. Трапеза и здесь движется по кругу.
Из боковой двери появляется домашний учитель Фауланд, он встает за кафедру и раскрывает книгу. Когда Цёлестин убирает последнюю тарелку, а Мандль подает на стол кекс, Фауланд приступает к чтению:
«О, Лира! О, Музы! Гастрономия — дитя вашего времени, и все ваши сестры устремились ей навстречу, дабы усадить ее на почетное место. И какой безумец дерзнет отвергнуть эту науку, которая лелеет нас от колыбели до могилы, возносит к усладам любви и радостям дружбы, гасит ненависть, бодрит нас в суете дел, а в коротком земном странствии нашем доставляет нам единственное наслаждение, не подтачивающее силы.
Гастрономия пестует нас до конца пути, ибо слезы новорожденного призывают материнскую грудь, а умирающий с надеждой ощущает на губах вкус прощального елея».
Фауланд на миг оторвал взгляд от книги и продолжил чтение:
«Да грянет смех над пиршественным столом господ! Смех радости безмерной! Блажен лишь тот, кто вкушает и поспешествует миру подняться из мрака к свету. Человек с пустым желудком пребывает во мраке. Слепец, он проходит мимо великого богатства, не подозревая, что вкушение — самопознание божества. Прискорбен удел тех, кто стряпает в поварнях. Для них непостижно дело их собственных рук. Не ведают они, как мясо, войдя в уста, пресуществляется в наслаждение. Высшие материи требуют служения. Служение не терпит суетливости. Пред вечностью защечной мельчает все».
В то время как Мандль разносит кексы, а Цёлестин, успевший еще раз побывать на кухне, возвращается с вываренным до голубизны лососем в голландском соусе, Фауланд прерывает свою речь. Но, скользнув взглядом по лососю, отведать которого ему ни разу не дозволялось, он продолжает чтение:
«Красота мира в том, что он дает нам для высшего свершения. Лишь здесь, в этом уголке земли, где рыбарь никогда не видел лосося, суждено понять, что высшая жизнь этой твари коронуется венцом новых судьбосплетений. Так и в человеческой судьбе. Человек достигает звезд, если близок звездам.
А близок им тот, кто являет собою блеск солнца, кто отвращает взор от невзгод и с истинным величием не думает о низком. Имущий наделен властью давать высший свет тому, что называет своим.
Когда я устремляю взгляд вниз, на зерцала прудов перед замком, сияние вод благовещает о том, что рыбу здесь разводят не из низменных торговых соображений. Она предназначена для круглого алтаря наслаждений и для чистого искусства кулинарии. Из донного ила — в прозрачные воды. Из вод — в волшебный поварской сосуд, а оттуда — в царство совершенства, где перемена времен означает лишь смену блюд. А в поварне опорожняют кастрюли и сковороды. Мария Ноймайстер и семь ее помощниц вываливают в корыто все, что не дошло до столовой. Невостребованную пищу нельзя использовать. Никому не придет в голову утаить даже кроху. И хоть все они проголодались за работой, каждая знает, что все, не попавшее на господский стол, идет в отходы.
Не всякий кулинарный изыск достигает намеченной цели. Нетронутое раскисает в мутной неразделимой жиже. Если грязь — неотъемлемая часть этого мира, то она отторгается при осуществлении высшего замысла. Она отступает во мрак. В отбросах замирает процесс превращения. Изнанка гастрономической роскоши догнивает в помойной яме. Никому не позволено есть то, что предназначено для высокого действа.
Нищим во дворе замка не перепадает ни крошки из тех яств, что не попали на круглый стол.
Их голод — порождение иных миров. Он чужероден замку. Побирушника, склонившегося над помойной ямой, Каргель угощает палкой. Пища знает лишь движение ввысь, лишь один путь — в столовую залу. Преступающий законы нарушает ход вещей. Пропасть между творимым совершенством и тем, что не имеет кулинарного образа, — вот дух закона. Равенство глоток — ложь и абсурд. Истина — в восходящем движении от созревания в царстве природы через возгонку на поварском очаге к алтарю круглого стола. Истина всасывается губами. Губы — начало познания. Сытость — залог совершенства. Оно предполагает голод других. Единичное присягнуло всеобщему замыслу».
Каргель и Эбли выносят корыто с пищевыми отходами. Серебристый лосось, раскрошенная выпечка, куски жареного филе, ломти оленины и комки фарша из каплунов перемешались с цветами, остатками салата, пустыми банками, размокшим хлебом, потрохами и фруктовыми огрызками. Нищие расступаются. Грес, один из них, кричит, что ему невмочь терпеть голод, грозится истребить всех рыб в прудах и каплунов на птичьем дворе.
