Жюльен Грак - Балкон в лесу
Как только последние дома Мориарме остались позади, асфальт кончился и начались первые извилины. По булыжнику, по всей ширине дороги, будто плугом прошлись: это напоминало своеобразную сахарскую каменистую пустыню, каменную реку без выемок и насыпей меж двух стен лесной поросли. Гранж заглянул во вздрагивающую на нескончаемых ухабах карту — начиналась лесная просека. На каждом крутом повороте вырисовывалась долина; туман клубился вдоль ее пересыхающей реки, которая скользила к низовью все быстрее и быстрее, возмущаемая водоворотами, подобно тому как вода стекает из опорожняемой ванны. Наполненное радостным солнцем утро было прозрачным и свежим, а эти леса без птиц поражали Гранжа своим безмолвием. Ухватившись за борт грузовика, он сидел вполоборота к капитану и на виражах иногда привставал, чтобы окинуть взглядом всю долину; где бы он ни очутился, любой вид гипнотизировал его до неприличия, как ребенка, вскарабкивающегося к окошку. В глубине кузова лежали два мешка с сухарями, четверть туши, завернутой в джутовую ткань, тренога от пулемета и несколько рулонов колючей проволоки.
— Остановимся на секунду в Эклатри, коль скоро это ваш первый подъем, — сказал, улыбнувшись, капитан Виньо. — На это стоит взглянуть.
У края дороги, почти на самом верху холма, на склоне была оборудована небольшая земляная площадка с двумя скамьями. Отсюда взгляд задевал верхушку другого, чуть менее высокого косогора напротив; виднелись убегающие за горизонт леса — всклоченные и щетинистые, как волчья шкура, обширные, как грозовое небо. У его ног лежал Мёз, узкий и вялый, издалека казавшийся прилипшим к своим глубинам, и Мориарме, окопавшийся во впадине гигантской лесной раковины, как муравьиный лев на дне своей воронки. Город состоял из трех выгнутых улиц, следовавших за аркой излучины Мёза и бежавших за ним ярусами в виде горизонталей; между самой низкой улицей и рекой выпирал квартал домов, оставляя пустой квадрат, разлинованный под косыми лучами солнца сухим стилетом солнечного циферблата, — площадь с церковью. Совершенно отчетливый пейзаж с огромными пластами тени и обилием голых лугов отличался жесткой военной ясностью, почти топографической красотой. «Эти восточные края созданы для войны», — подумал Гранж. Он участвовал в маневрах лишь на смутном Западе, где даже деревья никогда не бывают ни целиком шарообразными, ни целиком конусообразными.
— Это можно назвать весьма приличным рубежом, — сказал он из любезности: капитан был кадровым офицером.
Капитан с отвращением встряхнул трубкой.
— Тридцать километров фронта на шестьдесят километров реки, — произнес он с внезапной досадой. — Я называю это линией Манжету[2].
Гранж почувствовал себя молокососом: он, должно быть, задел какое-то табу штабной кухни. Молча они снова забрались в кузов.
Грузовичок еле полз, преодолевая ухабы. Но вот крутые повороты кончились, они оказались на плато, и машина въехала на прямую дорогу, которая, казалось, насколько хватало глаз, уходила вдаль через лесосеку. Лес был приземист — березки, карликовые буки, ясени и в основном невысокие дубы, ветвистые и корявые, как грушевые деревья, но казался необычайно жизнестойким и кряжистым, без единого разрыва, без единой прогалины; по обе стороны Мёза чувствовалось, что эта земля испокон веков была курчавой от деревьев и утомляла топор и секач неистребимостью своей алчной гривы. Время от времени узкая, как след зверька, тропинка устремлялась сквозь деревья. Стояла полная тишина, и все же мысль о возможной встрече не исчезала полностью; порой им чудился в отдалении, на обочине дороги, стоящий в длинном бушлате человек; вблизи им оказывалась маленькая ель, совсем черная и квадратная в плечах на фоне завесы светлой листвы. Должно быть, просека шла примерно по линии водораздела плато, так как никакого журчания слышно не было, но раза два или три Гранжу попался на глаза каменный желоб, зарытый в землю на обочине в окружении деревьев, откуда сочилась тоненькая струйка чистой воды, что лишь подчеркивало тишину сказочного леса. «Куда меня везут?» — думал он. По его подсчетам, они должны были отъехать от Мёза на добрую дюжину километров, где-то недалеко была Бельгия. Но его мысли как бы качались на волнах приятной неопределенности: он желал лишь одного — ехать и ехать безмятежным утром сквозь эти влажные заросли, пропахшие кабаньим логовом и свежими грибами. Перед очередным поворотом грузовичок замедлил ход, затем, заскрипев всеми рессорами, свернул влево под ветви и двинулся по заросшей травой просеке. Гранж угадал меж деревьев очертания дома, который показался ему не совсем обычным: будто савойский шале, опутанный ветвями аэролит, упавший в самую гущу глухих зарослей.
— Вот вы и дома, — сказал капитан Виньо.
Дом-форт Верхние Фализы был одним из блокгаузов, сооруженных посреди леса, чтобы преградить танкам доступ к путям сообщения, спускавшимся с бельгийских Арденн к линии Мёза — от тыла к фронту. Это был довольно низкий бетонный блок, куда попадали сзади через бронированную дверь, пройдя по извилистой тропинке, пересекавшей небольшую плантацию колючей проволоки, прижавшуюся с блокгаузу на манер четырехугольной капустной грядки. Он был размалеван как попало оливково-зеленой полинялой краской, которая пахла плесенью: своеобразные грибовидные лишаи, питаемые духотой подлеска, оставляли на стенах гнойные влажные пятна, как если бы там каждый день раскладывали мокрые простыни. В передней части блокгауза зияли две амбразуры: одна — узкая, для пулемета, другая — чуть пошире, для противотанковой пушки. На этом приземистом блоке, как на слишком узком цоколе, покоился одноэтажный, выступавший за его края домик; в него проникали сбоку по железной ажурной лестнице, напоминавшей fire-escape[3] в американских домах, — это было жилище крошечного гарнизона. Его убожество напоминало шахтерские поселки или будки дежурных по переезду; влажные зимы подлеска разъели скудное оборудование, повырывали кусками штукатурку, исполосовали по вертикали окна и лестничные ступени черными вытянутыми следами ржавых слез, спускавшимися до самого бетона. Под козырьком крыши и на натянутых между окнами и ближайшими ветвями веревках сохли палатки и белье. К блокгаузу прислонились совсем новая оцинкованная загородка курятника и плохонький дощатый крольчатник; квадратная грядка колючей проволоки была вся усеяна консервными банками, очевидно выбрасываемыми из окон, и заплесневелыми половинками солдатских галет. В странном совокуплении этой доисторической масштабы с обветшалым кабаком самого захудалого предместья, да еще посреди хлама, оставленного лесными бродягами, было что-то совершенно невероятное. За распахнутыми окнами чьи-то железные легкие мощно оглашали лес какой-то кабацкой мелодией, которую резко оборвал шум грузовика.
И до утра в портовых кабакахОтплясывают лихо моряки…
«Нет, — подумал Гранж, — решительно, эта война начиналась не так, как предполагали. Сплошные неожиданности». В железном грохоте подошв один за другим по лестнице сбегали солдаты, неуклюже застегивая на ходу ремни; как берберское племя на пороге своих хижин, они бросали украдкой подозрительные взгляды в сторону аспиранта, которого только что заполучили.
Утренняя заря осветила все окна, а Гранж не спешил расстаться с состоянием полусна, приковавшего его к походной койке; столь сладостно-приятного ощущения ему не доводилось испытывать со времен детства: он был свободен — единственный хозяин на борту, в домике бабушки Красной Шапочки, затерянном в лесной глуши. Ощущение счастья усиливалось доносившейся из-за двери мирной суетой пробуждающейся фермы: это было как знакомый голос из далекого прошлого; вздрогнув от неясного удовольствия, Гранж впервые подумал о том, что будет здесь жить, что, может быть, у войны есть свои необитаемые острова. Лесные ветви тянулись к окнам. Тяжелый железный грохот потряс лестницу. Гранж соскочил с кровати и увидел в окно солдат Эрвуэ и Гуркюфа, углублявшихся в лес, движением плеча поправляя ружья, подняв из-за резкого холода воротники шинелей. За стенкой кто-то растапливал печку; бряцанье жестяной посуды приятно возвещало о горячем кофе. Еще минуту он лежал на кровати, вытянувшись и завернувшись в шинель. Рассвет был пасмурно-серый; атмосфера утра, проведенного в постели, пустота деревенского воскресенья наполняли комнату; в паузах между звяканьем кастрюль с урчанием довольного животного вновь воцарялась посреди комнаты столь непривычная для военной жизни тишина. Даже холод не причинял неудобства; что неподвижность воздуха здесь нарушалась лишь перемещениями молодых и хорошо упитанных тел, чувствовалось даже в их отсутствие. Какое-то мгновение Гранж блуждающим взглядом следил за легкими клубами пара, рождавшегося из его дыхания, затем повернулся и издал смущенный гортанный смешок — мысль о том, что он оказался здесь, на передовой, совершенно сбивала его с толку. Инструкции, отданные ему капитаном Виньо, были просты. В случае атаки неприятеля инженерная часть, отступая, взорвет дорогу. В задачу дома-форта входило уничтожение остановленных естественным рубежом танков и наблюдение за передвижениями войск противника. Он должен остановить его, «не допуская и мысли об отступлении». Подземный ход, ведущий в лесные заросли, должен был в принципе позволить гарнизону покинуть блокгауз незамеченным и в случае необходимости отступить лесами к Мёзу. На столе, с краю, лежала штабная карта, и он мог, не вставая с кровати, различить маршрут скрытого отступления, помеченный капитаном Виньо красным карандашом; начиная с сегодняшнего дня он должен приступить к его разведке. Но воображение Гранжа не задерживалось на этих невероятных событиях. Перед ним до самого горизонта простирались леса, а по ту сторону защитного уголка Бельгии, ниспадавшего полотнищем занавеса, потихоньку засыпала эта война; зевала и встряхивалась, как сдавший свои работы класс, армия — вся в ожидании звука горна, возвещающего о конце маневра. Ничего не случится. Может быть, ничего не случится. Гранж принялся рассеянно листать досье с документами — боевыми приказами, перечнями боеприпасов, — частый дождь ученых параграфов, порожденных витиеватым процедурным бредом, которые, казалось, наперед рассчитывали землетрясение; затем он сложил бумаги в папку, засунул подальше в ящик стола и запер на ключ, что выглядело как заклинание. Они являлись частью того, что тщательно прорабатывается, но никогда не сбывается. Это были нотариальные архивы войны; они дремали здесь в ожидании предписания; невыразимое спокойствие чувствовал читающий эти строки, от запятой к запятой гнавшиеся за непредвиденным, — как будто война была уже позади. Стук в дверь, удивляющий своей робостью после предшествовавшего ему громкого шарканья подошв.
